***
У Кости рушится жизнь. В какой-то момент, он и сам не понимает, в какой именно, но контроль был безвозвратно утерян. Теперь оставалось надеяться на судьбу или смиренно ждать конца всего происходящего. А происходил откровенный пиздец. Костя каждый день смотрел на сына-убийцу в попытках разглядеть в его глазах глубокое и искреннее раскаяние. Наблюдал за Оксаной, чтобы увидеть в ней ту маленькую девочку, которая когда-то бежала встречать его с работы, а теперь закрылась и отдалилась, как от чужого человека. Сейчас дочь делает вид, будто ничего не произошло, своим переездом на съемную квартиру перечеркивая любые попытки Кости склеить заново их разрушающиеся семейные узы. Во взгляде жены, которая теперь вечно пропадает у родителей, он видит только немой укор и умело скрываемое презрение. Костя не имеет права ее винить, но все еще ломает голову над тем, возможно ли в нынешних условиях все исправить. Он старается мыслить, как взрослый человек. Ищет причины в себе, ставит себя на место поехавшего на максимализме подростка, вспоминает свою молодость и никак не может найти оправдание поступку сына. А после начинает ненавидеть и себя за то, что невольно перекладывает всю вину на Борю. И в который раз убеждается, что сам все умудрился просрать. Костя думает о Ларисе, как о единственном светлом пятне в его жизни за последние пару месяцев. Он становится зависим от этих ощущений, потому что воспоминания о проведенном с ней времени и тех эмоциях, что он испытывал, погружали его в состояние вакуума, где не было никакого кризиса и нерешаемых проблем. На самом деле, Костя едва ли может вспомнить, что именно зацепило его в ней. Лариса была мягкой и нежной, но почти все женщины в их городе представлялись ему такими. Поэтому он больше скучал по тому, каким ощущал себя рядом с ней, чем по ее лицу или теплым касаниям.***
В салоне душно. Окно едва приоткрыто, чтобы впустить немного свежего воздуха, но Косте этого мало, однако, чтобы не привлекать лишнего внимания, дверь он не открывает. Снимает с себя рабочую куртку и кидает на заднее сидение. В этот же момент, когда поворачивается обратно, замечает знакомую фигуру, ковыляющую к подъезду в домашних штанах. Костя бросает короткий взгляд в зеркало заднего вида, оценивая свой помятый внешний вид, затем плавно выныривает из машины и идет наперерез. Кислов вздрагивает, когда Костя хватает его за локоть и тянет за собой. — Какого хуя?.. — замявшись на секунду, возмущается Ваня, однако сопротивление оказывает вялое. Мужчина для себя отмечает, что пацан выглядит почти настолько же помятым, как и он сам. Костя буквально заталкивает Кислова на пассажирское сидение — действие непривычное, но сейчас почему-то кажется более правильным, чем оставить парня на заднем. Разговор предстоял буквально с глазу на глаз. Хэнкин не был из тех людей, кто после знатной попойки на следующее утро забывают о наломанных дровах. Потому, проснувшись в чужой квартире, лицом в подушку, он сразу предался воспоминаниям прошлой ночи, не жалея больную от похмелья голову. Это обязанность взрослых людей — не убегать от ответственности. Костя не собирался ворошить тот ворох чувств, что испытывал, когда прижимался к Кислову, дабы безвозвратно не потонуть в этой тягучей бездне. Слишком стыдно. Омерзительно было даже допустить мысль о том, что это могло бы повториться. Костя же, как и все взрослые люди, пообещал себе, что запихнет эти срамные воспоминания куда-нибудь поглубже в укромные уголки сознания и больше никогда их не коснется. Кислов затравленно смотрит перед собой, сцепив руки на коленях. — Тебе, надеюсь, объяснять ничего не нужно? Костя почти сразу жалеет, что начал говорить с этим торчком, как с нормальным человеком, а не с псиной подзаборной. Тот мигом теряет серьезную мину, прыскает от смеха, подносит сжатый кулак к расплывшемуся в хищной улыбке рту и, наконец, поворачивает голову. Нагло глядит из-под спутавшейся челки на Хэнкина. Однако Косте все же удается разглядеть в его потемневшем взгляде потаенную тревогу. — Это вы щас про то, как в трусы ко мне лезли? — Че ты бред несешь… — Бред? А это че? — Кислов оттягивает ворот куртки, демонстрируя свежий багровый кровоподтек на шее. Костя невольно вспоминает, что кожа у Вани необычно мягкая, и ее приятно касаться губами. — Вам типа похуй, кого из нашей семьи в койку завалить? К матери сначала яйца катили, щас моя очередь настала, а потом че, отцом-наркоманом не побрезгуете? — Кислов ощетинивается и кривит рот, будто готовый сплюнуть себе под ноги прямо в полицейской машине. Но инстинкт самосохранения у него все же не до конца утрачен. — Помолчи, — тихо проговаривает Костя. На челюсти от напряжения ходят желваки, взгляд светлых глаз становится совсем холодным. — А че, неприятно себя педофилом конченым сознавать? Хэнкин рывком хватает Кислова за шею и тянет на себя. Ему кажется, что гораздо легче было бы сейчас переломить Ване позвоночник, чем и дальше терпеть издевки малолетнего наркомана, которого, разве что, могила исправила бы. Тот ведь словно совсем перестал бояться. Будто чужая ярость только распаляла его уверенность в себе. Костя готов со всей яростью вгрызться в это лицо, чтобы никогда больше не видеть на нем мерзкую самодовольную ухмылку. Он искренне ненавидит черные, сверкающие из-под челки глаза. Смотрит в них с презрением, готовый в любую секунду сплюнуть от отвращения. Не дает себе перевести взгляд ниже, на губы, которые от тяжелого дыхания призывно приоткрываются. Раздавить бы кисловскую голову прямо тут, не боясь замарать переднее сидение служебной машины. Но Костя заставляет себя терпеть. — Ты, мразь малолетняя, еще хоть раз только заикнешься… — И что будет, Константин Анатолич? — гадко тянет, только уголки губ нервно подрагивают. — Накажете? Костя чувствует себя уязвленным, но не намерен показывать это мелкому торчку, ощутившему в кои-то веки свою власть. Пусть захлебывается ею, пока есть возможность. И пока позволяет терпение Хэнкина. — Упеку тебя туда, где от твоей задницы живого места не останется, — цедит Костя сквозь крепко стиснутые зубы. — Или продолжу вашу клубную традицию, только тебе пистолета не достанется. Труп скину по старинке, чтобы символично было. — Мама расстроится. — Да срать мне. Кислов деланно кривит лицо. — Не получится больше под юбку залезть. Тем более замужней женщине, потерявшей ребенка. Вы ж совестливый мент, Константин Анатолич. Косте кажется, что Ване и самому неприятно это говорить. Но упрямство и желание посоревноваться в желчи сильнее. Да он и по рассказам Бори знает, как сильно иногда несет Кислова вопреки страху за жизнь и здоровье. Костя ослабляет хватку. Побелевшие пальцы разжимаются, и он отталкивает подростка к заблокированной двери. Ваня хватается за ручку в ожидании. — Закрыл бы ты лучше свой рот и никогда больше не открывал… — А как же тогда?.. — Захлопни пасть, — Костя пресекает неуместно-пошлую шутку, которую читает в хитром кисловском прищуре. — Еще раз попадешься мне на глаза — трезвый или под чем-то — плевать, я с тобой больше разговаривать не стану. Будешь рыб кормить вместо бармена с режиссером. Одной проблемой меньше, — Костя нервно шарит по карманам, тянется к куртке на заднем сидении, достает сигарету из полупустой пачки. Пальцы дрожат от сдерживаемой ярости. Он зажимает в губах фильтр и не спешит закурить. — Кивни, если понял, — смотрит исподлобья, держа наготове зажигалку. Лицо Кислова чуть покраснело. Глаза раскрыты и по-прежнему нездорово сверкают. Костя списывает это на странное наваждение и пытается уловить едва различимый сладковатый аромат, который скоро перебьет едким дымом. Вспоминает, что ночью тонул в волнистых волосах Кислова, как в меду. — Кивни, долбаеб. Ваня кивает и молча вываливается из машины, как только двери разблокируются. Костя не смотрит вслед. Он поспешно закуривает и жадно вдыхает клубящийся дым, почти мгновенно заполонивший салон. Вытравливает ядовитые воспоминания, которые еще долго будут преследовать его. Закатный багровый диск зависает над горизонтом, стремясь к завершению тяжелого для каждого дня.***
— Где шлялся? Боря замирает у открытого холодильника, бросая короткий взгляд на вставшего у стены отца. Берет пачку яблочного сока и отпивает прямо из горла, затем убирает обратно на полку. — Гулял. Он не совсем понимает, какой подтекст несет в себе вопрос, но уверен, что он точно имеется. У отца в такие моменты всегда вопросы короткие и заданы тем самым тоном, который требует немедленного и четкого ответа. — Где? С кем? Мне все клещами из тебя выпытывать? Боря поначалу часто моргает, а после удрученно вздыхает и с какой-то обреченностью плюхается на стул у стенки. На столе пустая пиала, в которой раньше всегда была куча конфет к чаю. Мама пополняла запасы каждое утро, теперь же она стремилась появляться здесь как можно реже. Боре она говорила, что не находит больше взаимопонимания с отцом, хотя об истинной причине знала вся семья. Вслух же озвучить ее никто ни за что не решился бы. — С чего вдруг ты допрос решил устроить? — тихо спрашивает Боря, все еще прожигая в пустой пиале дыру взглядом. Он слышит, как утяжеляется дыхание отца. — Больше ты с Кисловым не общаешься. Не вопрос, а утверждение заставляет-таки Борю поднять голову и впериться непонимающим взглядом в непроницаемое сейчас лицо. Он ждет каких-то объяснений. Причин для запрета, конечно, не мало. Они были всегда, и отец всегда на словах запрещал их с Кисой общение, думая о пагубном влиянии последнего. Дальше предупреждений дело не заходило, и каждый оставался при своем мнении. Однако сейчас Боря инстинктивно чуть вжимает голову в плечи, ощущая нависающее над ним давление. — Увижу, что он трётся рядом с тобой — даже не буду пытаться по наркоте закрыть. Голыми руками придушу. — Да мы уже давно не ладим… Боря не мигая смотрит на отца. Почти физически чувствует, как потяжелел воздух вокруг него. Холодный взгляд пробирает до самых костей, и Хэнк впервые за долгое время после того, как его поймали на сливе их клуба, испытывает самый настоящий липкий страх. Он приоткрывает рот, чтобы еще что-то спросить или возразить, хотя в голове не сформировано ни одного предложения. — Без шуток, Борь, — отрезает Хэнкин и разворачивается, уходя в ванную. Хэнк остается сидеть за столом, сложив перед собой руки, словно в ожидании, когда его вызовут к доске. Тишину нарушают только звуки льющейся воды. Он смятен. Что-то внутри отказывается верить в то, что отец говорил серьезно о таких вещах. Боря едва заметно шевелит пальцами и фантомно ощущает, как между ними скользят пряди волос Вани. Наверное, если бы Киса поспешно не рванул из самолета, как только проснулся, Хэнк так и продолжил бы сидеть в неудобной позе с затекшими ногами, только бы продлить момент, заставляющий сердце в груди трепетать. Пальцы сжимаются в кулак. Хэнк решает, что есть вещи, ради которых стоит рискнуть. Он продолжает сидеть, пока отец, наконец, не освобождает ванную. Быстро заныривает внутрь, провожаемый подозрительным взглядом Хэнкина-старшего, застывшего на мгновение в проеме. Хэнк не пишет Кисе, потому что знает, где его искать. А еще знает, что последний, из-за своего упрямства и внутренних противоречий пересилит себя любой ценой и продолжит выебываться в кисином стиле. Потому он принимает душ — это помогает немного забыть о желании нормально поспать в кровати, а не клевать носом в обшарпанном самолете, — а затем наскоро одевается и выходит из квартиры, не дожидаясь, пока отец его хватится. У того сегодня ночная смена, и поэтому Хэнк надеется, что его запретные теперь похождения не застукают. На чьей-то хате, где народ толпится небольшими компаниями, Боря бредет по темному коридору, обходя зажатые у стен силуэты. — Здарова, Хэнк, — тяжелая ладонь едва не валит не ожидавшего такого напора парня. Он оборачивается и щурит глаза. Невероятно большая в сравнении с другими тень Толстого возвышается совсем близко. Хэнк на автомате протягивает руку и чувствует слегка влажную ладонь Паши в своей. — Ваню не видел? — приходится напрягать связки сильнее обычного, чтобы его наверняка расслышали за громкой музыкой и гомоном голосов. — А вы уже не того… ну, вы же че-то не общались в последнее время… Хэнк раздраженно останавливает его, дернув кистью: — Так видел или нет? Паша задумывается. Его лицо слабо освещено, но Боря замечает, что тот искренне пытается вспомнить, судя по сведенным к переносице бровям. — Видел последний раз, как они с каким-то наркошей на кухне были. Потом не пересекались. Хэнк кивает и благодарно хлопает Толстого по плечу. Продолжает плестись дальше, заворачивая в кухню. Здесь все выглядит так, словно идет ремонт — неокрашенные серые стены, одинокая лампочка под потолком, слабо освещающая помещение, в пятнах краски стол посреди комнаты и три хрупких стула. Боря быстро оглядывает пару тумб, на которых рядами стоят еще полные бутылки, и маленький, словно бесхозный холодильник. Смотрит на прикрытую балконную дверь и так и замирает в открытом проеме, когда замечает два силуэта за стеклом. Кису узнает по его любимому свитеру и кудрявой макушке. Хэнк оглядывается по сторонам, словно боится, что из-за угла может выпрыгнуть отец. Затем проходит к балкону, открывает дверь и останавливается на входе. Парень рядом с Ваней замечает гостя первым и одаривает его приветственным кивком. Хэнк пытается вспомнить знакомое лицо, но понимает, что бесполезно — наркош, с которыми иногда тусовался Кислов, было не сосчитать. Может, они просто быстро кончались и сменяли друг друга, — Хэнк особо не вдавался в подробности. Ваня оборачивается, и сердце Бори пускается в пляс, истерично бьется о ребра, норовя их выломать. — Привет, — Кислов встает вполоборота, опираясь локтем о подоконник и выдыхая сигаретный дым в открытое настежь окно. Хэнк хочет коснуться его руки, но обстоятельства против. От этого он периодически смеряет третьего парня укоризненным взглядом. Он остро чувствует необходимость прямо намекнуть на уединение. — Поговорим? — спрашивает Боря, чуть склонив голову набок. Киса слегка усмехается. Видимо, от того, что предложение звучит совершенно не ново. — Ну, раз просишь, — тянет Ваня, уголки его губ еще подрагивают. — Я подлечу к тебе попозже, Сань, — Саня неопределённо пожимает плечами, бесцеремонно выкидывает потушенный окурок в окно и покидает балкон. Хэнк несдержанно выдыхает и, наконец, шагает с порога внутрь. Позволяет себе приблизиться максимально близко, так, что в носу начинает щипать от сигаретного дыма. Киса не отстраняется, что уже радует. Только смотрит куда-то в ночную мглу, а не на Борю. — Ты не спал? Вопрос заставляет Хэнка невольно вздрогнуть. Он угукает и тянется к пока еще закрытой бутылке пива, покоящейся на тумбе рядом. — Синяки под глазами кайфовые, — объясняет Киса, бросив на него короткий взгляд. — А я нормально так выспался у тебя на пузе. Боря сдерживает улыбку, рвущуюся наружу, но не одергивает руку, когда тянется ею к пальцам Вани, в которых уже тлеет фильтр. Щелчком выбивает окурок, и тот летит затухающей звездочкой вниз с балкона. Кислов поворачивает голову и как-то выжидающе смотрит. Этот немигающий взгляд кажется каким-то незнакомым, словно Хэнк до этого момента никогда раньше его не видел. Внутренности выкручиваются, хотя обычно люди говорят, что так ощущаются бабочки в животе. Но романтикой и не пахнет, когда все нутро переворачивается при взгляде на другого человека. Хэнк не убирает руку, а легко касается тонких пальцев, переплетая со своими. Киса не сопротивляется, но и не двигается, все еще сохраняя непроницаемое выражение лица. — Не надо, — голос Вани какой-то сиплый. Боря чуть хмурится: — Что «не надо»? — Играться с этой хуйней. Неправильно это, — Киса поджимает губы и опускает голову. Резко одергивает руку, пряча в карман спортивок. Что-то внутри Хэнка обрывается. — Я, блять, не шучу. «Какие все стали серьезные», — Боря несдержанно закатывает глаза, вспоминая ко всему прочему наставление отца. — Давай мы просто обсудим все, что происходит. Типа, я же знаю, что тебе лишь бы рубануть с плеча и не запариваться. Но ты же ведь идешь мне навстречу. — Иду, потому что ты мне дохуя другом был. А это просто так не забывается. — И хуй у тебя стоял, потому что я тебе другом был? Киса скрипит зубами и резко отшатывается, словно ошпаренный кипятком. Хэнк сейчас даже рад, что стоит спиной к двери на балкон и загораживает ее — значит, его собеседник так просто не сбежит. — Представлял, что меня девка сисястая засасывает, — шипит Кислов и привычным движением руки толкает Хэнка в плечо. — Я не педик, бля. — Я тоже. — Да что ты говоришь? Че те там вперлось? — Боря, не обращая внимания на вопросы, выжидающе смотрит на экран телефона. Мысленно отсчитывает секунды, а затем поднимает взгляд на Кису. — «Сегодня» уже прошло, — он отпивает из бутылки едва ли не половину залпом и отставляет ее обратно на тумбу. — Что скажешь? Киса смотрит как-то затравленно, но в глазах легко читается желание. Он чуть приоткрывает губы и проводит по ним языком. Хэнк больше не хочет сдерживаться и в один шаг сокращает расстояние, но замирает, когда дверь на балкон открывается.