И мы не ходим на свидания

На душе у Кисы еще паршивее, чем во рту — после нескольких бутылок поганого пива вперемешку с косяком и сигаретами. На языке горчит неприятное послевкусие, и Киса то и дело трется им о нёбо. Как-то интуитивно выглядывает в полутьме светлую макушку и каждый раз одергивает себя. Он прекрасно осознает всю всратость той ситуации, в которую загнали его нынешние обстоятельства, но пока нихрена не придумал, что будет со всем этим делать. А разобраться было необходимо, хотя бы потому, что Киса перестал что-либо чувствовать на инстинктивном уровне. Не понимал, что правильно, а что нет. Раньше жизнь прекрасно делилась на черное и белое, без всяких компромиссов. Он сознательно не шел на уступки, а если и приходилось, то потом ненавидел себя и все, что этому способствовало. Свои своеобразные принципы он считал чем-то сокровенным, без чего существование не имело никакого смысла. Из-за неаккуратного движения бутылка с глухим звуком ударяется о деревянный подоконник. Киса тихо шипит, когда холодные капли оказываются на его кисти. Он, не задумываясь, слизывает их с чуть солоноватой на вкус кожи и косится в сторону Сани. Тот все еще глядит в темное небо, застланное тучами — потому звезд не видать, — и даже не замечает кисин небольшой эксперимент. Ваня сразу про себя подмечает, что Хэнк определенно точно завис бы на этом действии. — Слышь, — Саня кивает себе за спину, — это твой кент там? Киса не оборачивается, хотя смысла в этом нет — он уже знает, о ком речь. У него едва затылок не загорается, когда Хэнк начинает сверлить его своим сурово-щенячьим взглядом. — Ну типа, — хмыкает Ваня и жадно затягивается, чтобы перебить запах не так давно скуренного косяка. Легкое головокружение немного усиливается, но это временно. Важно, чтобы не стошнило. — Вмазанный что ли… — Это вряд ли. Че ты пялишься? — Киса дергает парня за рукав толстовки. Тот вопросительно косится и жмет плечами. — Сам-то не вмазанный? Саня широко и туповато улыбается и щурит мутные глаза. — Уже не очень. А хочется? Киса на мгновение задумывается. И хочется, и колется, и Хэнк сейчас зайдет и начнет морали читать, если вдруг при нем такими вещами заниматься. А у Вани от чего-то нет желания в очередной раз разочаровывать. Он отрицательно мотает головой, и дверь в этот момент открывается. В груди теплеет, когда они остаются вдвоем, хоть и перспектива закинуться чем-нибудь после не кажется Кисе чем-то неправильным. Он старается не смотреть на Борю, однако мельком все же замечает помятый вид и темные синяки под глазами от явного недосыпа. В мыслях представляет, как Хэнк пол ночи не спал, покорно ожидая, пока сам Ваня на его груди храпел за двоих. Киса борется со своими желаниями, когда чувствует чужое прикосновение. Пытается запихнуть рвущиеся наружу эмоции туда, откуда они вылезли. Опускает голову и прячет глаза под отросшей челкой, исподлобья поглядывая на протянутую руку. В порыве убирает свою и смотрит волком. Гордится, что не поддался, и бесится, когда Хэнк давит на больное и затем какого-то черта залипает в экран телефона. — Что скажешь? Киса сглатывает, когда Боря расправляется с доброй половиной бутылки и отставляет ее. Взгляд такой, словно у него в руках заряженный пистолет и он готов прострелить голову очередному бармену — настолько же решительный. Маловероятно, конечно, что Игорь тогда чувствовал себя также, как сейчас Киса. Вряд ли у него тянуло в паху. Он не отступает, когда Хэнк приближается неприлично близко, только успевает уловить запах мыла и мятной зубной пасты. — Кислов! Боря подскакивает на месте и прижимается спиной к подоконнику, открывая Кисе обзор на ввалившуюся на балкон Риту. — Твой обдолбыш сказал, что отдал тебе таблы, — она опасно прищуривается и кладёт ладонь на плечо застывшего Хэнка. Выглядит она как-то совсем иначе — глаза потухшие, хоть и пьяные, а лицо словно осунулось и потеряло какую-то детскость. Киса неопределенно пожимает плечами. Ему не хочется светить перед Хэнком чем-то подобным, но и отрицать то, что уже очевидно, глупо. Саня не держит язык за зубами, когда бухой. — Тебе разве не хватит? — подает голос Хэнк, придерживая девушку за локоть. Она все еще опирается на его плечо, однако продолжает пошатываться, стоя на месте. — Давай без твоих занудств, — шипит Рита и нетерпеливо выставляет перед собой ладонь. Киса переводит взгляд с потухшего лица на Борю, качающего головой. С трудом осекает себя от того, чтобы не кинуть в сторону друга колкость. Ну а какого, собственно, хрена какой-то Боря Хэнкин будет решать, кому что можно употреблять, а кому нельзя? Киса хмыкает и небрежно кладет в раскрытую ладонь зип-лок с разноцветными таблетками. — Только отдай Саньку остальное. Мне хватит, — говорит он и смотрит на реакцию Хэнка, определить которую по непроницаемому лицу не получается. Ритка не благодарит, только слабо улыбается, пока сверлит взглядом пакетик. Разворачивается на пятках, — длинные светлые волосы красиво взлетают, и она упархивает с балкона, как пьяная птичка, едва не врезаясь в дверной косяк. Киса до последнего смотрит ей вслед и усмехается. Усмешка, правда, пропадает, как только он возвращает внимание к Хэнку, и тот с силой вцепляется в его запястье. — Зачем? Киса кривится, когда видит этот строгий взгляд исподлобья, который включается у Хэнка всякий раз, когда дело касается наркоты или его драгоценного папаши. Он выдергивает руку, но Боря сразу перехватывает его за предплечье. — Твое что ли дело, хенкалина? — в полутьме балкона светлые глаза становятся непривычно темными. Киса ловит себя на мысли, что на самом-то деле фирменный суровый взгляд у Бори нихрена не похож на Костин взгляд. — Ты ей только хуже делаешь. Анжелка опять с каким-то типом зажималась везде, пока Мел в больнице при смерти был, — на одном дыхании проговаривает Хэнк. Он смотрит прямо, пока Киса прячет глаза под челкой. — Не надо помогать ей себя убивать. Ваня не выдерживает. Губы расплываются в кривоватой усмешке, и он вскидывает подбородок. — Давно ты ее спасителем заделался? Что-то Борю мало волнует, у кого Ритка только что взяла таблетки. Про друга не вспомнил, а как о девке какой-то позаботиться, так в первых рядах бежит. Конечно, дамы ведь нихрена не самостоятельные и за свои поступки не в ответе, а ментеныш — главный джентльмен в их зажопинске. Киса вскипает и тяжело дышит носом, пока Хэнк нарочито долго молчит и слишком внимательно разглядывает его лицо. Ваня снова пытается одернуть руку, но его только сильнее тянут вперед. Он на автомате делает шаг вперед, чтобы не запнуться, и едва не врезается в Борю. Упирается тому в плечо выставленной ладонью, и пальцы сами как-то невольно сжимают ткань темной толстовки. — Не ревнуй. Киса чувствует, как щеки мгновенно вспыхивают и покрываются красными пятнами. Он хочет, как раньше, оттолкнуть, еще и вмазать впридачу, чтобы потом забыться в остервенелой возне на полу, пока кто-то один не выдохнется. Но взгляд Хэнка становится непривычно ласковым, как будто тот увидел на улице бездомного щенка. И Киса забывает о том, как «раньше», и делает, как хочется сейчас. Зарывается лицом в ворот толстовки, прячется в нем и тычется холодным носом в теплую шею. — Ты конченный мудак, — мычит он, ластясь о кожу, от которой пахнет мылом и почему-то чистым постельным бельем. — Нет, Кис. И ты не будь мудаком — завязывай с этой хуйней, — Ваня чувствует через свитер тепло руки, которая легла ему на поясницу. Он не шарахается от этого движения, прислушивается к собственным ощущениям и силится их понять. Злится на себя за то, что не находит причин, чтобы оттолкнуть. — Если завяжу, ты тоже завяжешь? Хэнк немного отстраняется, чтобы заглянуть в глаза. Киса не противится, сам отнимает голову, напоследок шумно втянув носом. Поднимает взгляд, небрежным движением отбрасывая челку. — С чем? — Перестанешь убивать то, что осталось от нашей невъебенной дружбы, — слова буквально выдавливаются из горла. Киса сипит, но в своих убеждениях намерен идти до конца. А мимолетные слабости на то и мимолетные. — Молчать тебе идет больше, — Хэнк выглядит серьезно, и это выражение на его лицо Ване сейчас совсем не нравится. — Это все, что тебе, блять, в голову пришло? — Если бы ты хоть иногда прислушивался… — К тебе что ли, стукач? — язык привычным движением оттягивает изнутри щеку. Киса невесело усмехается и склоняет голову набок. — Может, мне еще к папашке твоему начать прислушиваться? Возьмете меня в свой добропорядочный мусорской клан, заживем охуенно. Прямо шведская семья, бля. Хэнк неприязненно морщится, но Киса рад хотя бы этой проявившейся эмоции на каменном лице. — Причем тут отец? — Боря и впрямь задумывается на несколько секунд, после чего мотает головой, будто избавляясь от ненужного наваждения. — Вань, — Кислов кривит губы и неловко шмыгает носом, — можно же по-нормальному. — Это мне щас такой педик, как ты будет про «нормальность» заливать? Боря устало вздыхает и совсем отстраняется, упираясь поясницей в обшарпанный подоконник, от которого несет влажной древесиной. Сверлит каким-то озадаченным взглядом мелькающие за окном силуэты, снующие по коридору и кухне. Руки переплелись между собой на груди — а Кисе, как назло, не нравятся закрытые позы. — Я хотел бы, чтобы ты попытался понять, — Хэнк чуть не шепчет, звучит хрипло, от того Ваня машинально подается корпусом вперед, впитывая каждое его слово. Как бы невзначай ведет пальцем по пропитавшемуся ночной влагой подоконнику и ставит небольшую, но неприятную занозу. Хэнк не оборачивается, когда слышит слабое шипение друга. — Ну, хотя бы руки не распускаешь — уже похвалить можно, — он как-то невесело усмехается. — Ладно, увидимся. И уходит. Кисе остается только недоуменно глазеть на прикрытую балконную дверь и ковырять палец с занозой. Такой же болезненной, как и прощание Хэнка. Первая промелькнувшая мысль выйти нахрен в распахнутое окно кажется довольно-таки привлекательной. Потом в голове вдруг проносятся все те радости жизни, которых он себя лишит этим поступком, и выйти уже не очень хочется. Просыпается желание этими самыми радостями как можно скорее насладиться. Он безуспешно роется в карманах, вспоминает о том, что отдал все таблы Ритке и шумно выдыхает. Самый же навязчивый и ненормальный порыв помчаться вдогонку за Хэнком Киса душит в себе еще несколько непомерно долгих минут, пока стоит в одиночестве и вдыхает по-весеннему прохладный воздух. Почему-то в моменте желание коснуться друга совсем не по-дружески не кажется чем-то неправильным. Ведь если хочется, значит, можно. Но как только Киса давал волю своему сознанию обрисовать все как есть, на самом деле, и углубиться в природу испытываемых чувств, жить сразу становилось сложнее. Возможно, пару раз он позволял себе что-то подобное с товарищами по нарко-трипам, но то было не на свежую голову явно, а потому вполне вписывалось в Ванин обычный уклад. С Хэнком же все было иначе. Настолько иначе, что Киса испытывал слишком противоречивые эмоции — от ненависти к Боре и его каменному выражению лица до непреодолимого желания к этому самому лицу прикоснуться губами, а после выплюнуть всю желчь, что в нем копилась эти недели. А вот отмудохать Хэнка, как в старые добрые, уже не хотелось. Слишком просто, да и сам Хэнк такому раскладу, наверняка, только обрадовался бы. Подоконник жалобно трещит, когда Киса с силой отталкивается от него и вылетает с балкона. Во рту очень уж мерзко и слюна до сих пор горчит, и он горит желанием поделиться этим гадким послевкусием. Хэнк находится уже на выходе из квартиры, разговаривая о чем-то с Толстым. Киса встает рядом и терпеливо ждет. Полутьма скрывает его подрагивающие в полуулыбке уголки губ. — Долго еще лясы точить будете? — Паша оглядывается на Ваню со своим неизменно нечитаемым лицом. — Дело есть, — говорит Киса и весьма красноречиво глазеет на застывшего Хэнка. Паша жмет своими мощными плечами и проходит мимо Кисы, не забыв дружески хлопнуть по спине как бы в знак общей тайны и якобы старых товарищеских уз. Паша помешан на чести, а потому в его сердце все еще теплится мысль о возрождении клуба. — Какое еще дело? — все-таки спрашивает Хэнк, когда наваливается на подъездную дверь, пропуская Кису вперед. — Да никакого, — он пожимает плечами. На улице дышится в сто раз легче, чем в заполненной людьми квартире. — Прогуляться захотелось. — А я причем? — Притом, блять, — оскабливается Киса и несильно бьет кулаком в плечо идущего почти впритирку Борю. — Ты против ночных прогулок на свежем воздухе? — Это типа свидание? — Ага, можешь представить себя не ебаться какой барышней, раз получилось урвать такого, как я, — он криво улыбается, когда замечает, как Хэнк усмехается и запрокидывает голову. — Лучше я представлю кое-что другое. — Фу, закройся. Киса сплевывает под ноги и отпинывает по пути обломок кирпича. Несмотря на кривоватую улыбку, которую он прячет, опуская голову так, что челка закрывает лицо, он все же чувствует себя каким-то поломанным. Словно что-то внутри заставляет его совершать неверные действия и идти на поводу каких-то неправильных чувств. Такое могло бы остаться незамеченным, будь он не в себе под таблами или в сопли пьяным, но Ваня был почти чист, относительно других его состояний. Поэтому он продолжает бередить свои болезненные мысли, и то идет совсем впритирку к Хэнку, задевая его плечо своим, то отстраняется и плетется на расстоянии метра. Хэнк смотрит перед собой и изредка поглядывает на Кислова, давя легкую улыбку. Они идут по знакомому маршруту, не сговариваясь, интуитивно вышагивая в сторону заброшенного парка. Киса понимает, что испытывает легкий страх перед тем, что ему предстоит снова увидеть пепелище, только на этот раз вместе с самим виновником. Он не знает, сможет ли сдержаться, когда увидит лицо Хэнка. Каким оно будет? Хэнк будто намеренно замирает чуть впереди, и Киса переводит тяжелый взгляд с тех руин, что остались от их базы, на спину Бори. В лунном свете даже остывающая после пожара могила их клуба, а вместе с тем и дружбы, выглядит таинственно и печально-прекрасно. Наверное, Киса мог бы залюбоваться этим зрелищем, если бы не знал, как оно все на самом деле произошло. От воспоминаний взгляд его стал колючим, а кулаки зачесались. Но Хэнк, как назло, продолжает сохранять молчание. — Залюбовался результатом? — хрипит Киса в спину и зажимает в зубах сигарету. Затягивается. Появившийся огонек начинает медленно тлеть. — Гордишься, надеюсь. А то все это нахуй никому не сдалось, — он старается звучать как можно безжалостнее, но голос чуть не дрожит от закипающей ярости. — Чего ты застыл, ментеныш? — рявкает Киса и толкает Хэнка в спину. Тот реагирует мгновенно и на развороте выбивает рукой зажжённую сигарету, сжатую между пальцев. Киса смотрит себе под ноги, провожая взглядом затухающий огонек, и тихо выругивается. — Гнида, блять. Кажется, что прежние эмоции, которые успешно подавлялись вдали от знакового места, сейчас всплыли на поверхность — Киса превратился в оголенный провод. Он, опережая какие-либо мысли и доводы разума, выбрасывает вперед кулак, который сразу встречается с носом не успевшего среагировать Хэнка. Боря, конечно же, бормочет какие-то ругательства себе под нос, думает, что может словесно достучаться до затуманенного злостью рассудка Кисы, но довольно быстро вспоминает, с кем имеет дело. Выпрямляется, убирая ладонь от истекающего кровью носа, и уже сам бросается вперед. Они падают на промерзшую и чуть влажную землю, и начинается привычная для обоих возня. Единственное желание выйти победителем застилает собой весь остальной мир, поэтому Киса остервенело борется, бьет по открытым местам, кусает мельтешащие конечности и утробно рычит. Ему одновременно холодно от попадающей во все щели в одежде сырой земли, и жарко от этой бессмысленной борьбы и близости чужого тела. Во рту уже не ощущается горечь пива и сигарет, слюна смешивается с металлическим вкусом крови, и Киса ведет языком по нёбу. Ваня оказывается сзади и обхватывает Хэнка ногами со спины. Удушающий в его исполнении кажется вполне серьезным, но, услышав хрипение, он все же с силой отталкивает от себя сопротивляющееся тело. Сам заваливается назад, упираясь локтями в землю. Сплевывает рядом и смотрит на приходящего в себя, тяжело дышащего Хэнка — видеть физические страдания на щенячьем лице доставляет Кисе почти сексуальное удовлетворение. Только задница промерзла через ткань спортивок, ноги все еще ватные, а тело ломит от нещадных ударов. Киса отталкивается от земли, мельком, пока встает, осматривает себя. Одежда в полном дерьме, как, собственно, и все остальное. Мешанина из крови, грязи и травы отпечаталась едва ли не на каждом сантиметре его кожи, забилась под ногти и пропитала своим запахом Ванино нутро. Он шмыгает носом, сплевывает рядом с кроссовком и стряхивает землю с ладоней. Затем быстро, насколько может на подкашивающихся ногах, приближается к все еще сидящему на коленях Хэнку, склоняется к нему и впивается грубым поцелуем в губы. Слизывает языком чужую кровь, смешивая со своей, но не просится вовнутрь горячего рта. Больно кусает напоследок, оттягивая зубами нижнюю губу, и отстраняется, толкая ладонями в плечи — Хэнк едва не заваливается назад. Киса уходит, не оборачиваясь на поникший силуэт Бори. Знает, что обернуться будет самой большой ошибкой. Он не хочется оставаться, не хочет ничего выяснять, несмотря на то, что душа его болит куда больше побитого тела.