Notte Stellata

      — У меня правда нет ничего серьезного, — заверяешь ты, вставая с кровати и демонстративно потягиваясь, как бы говоря, что с тобой действительно все в порядке. Острая боль пронзает низ живота, и ты вздрагиваешь, снова садясь. — Для меня это обыденность, и я к ней привыкла.       — Ара, то есть, лежать на тротуаре — для тебя норма? — с нежной улыбкой спрашивает Шинобу.       Ты фыркаешь, от смущения и досады кончики твоих ушей окрашиваются в светло-розовый цвет.       — То, что произошло сегодня утром, — форс-мажор.       Шинобу поднимает колбу и наблюдает, как ее содержимое пузырится и шипит — за считанные секунды настойка в ее руках из фиолетовой превратилась в оранжевую. Ты предполагаешь, это очередной яд, который она подмешивает в острие своего специального клинка.       — Если бы поблизости не оказалось какуши, ты была бы в большой опасности, — напоминает тебе Шинобу, записывая свой эксперимент и беря медицинский учебник. На обложке были латинские буквы, которые можно было распознать, но не прочитать. — Ты снова пропускаешь приемы пищи?       — Я не пропускаю, — отнекиваешься ты, делая настолько честное лицо, насколько можешь. — Мицури приглашала меня присоединиться к ней за обедом.       — А ужин?       Ты заметно бледнеешь от ее вопроса и вместо этого отвлекаешься, пересчитывая песчинки, застрявшие в деревянных панелях пола. Ты, вероятно, не сможешь объяснить ей, почему отказывалась от ночных трапез, несмотря на патрулирование и задания — хотя почти все члены Корпуса стали истребителями по одной и той же причине, ты знаешь, что ненависть Шинобу к демонам была гораздо глубже, чем безмятежная улыбка, которую она нацепляет в память о своей покойной старшей сестре.       — Я понимаю, это не мое дело, как кохая, напоминать тебе, но в Корпусе многие равняются на тебя, особенно молодые девушки, — говорит Шинобу, слегка барабаня пальцами по твердой корке учебника. — Как женщины, мы уже находимся в неблагоприятном физическом положении по сравнению с мужчинами-мечниками, и если мы позволим себе поддаться своим телесным функциям…       — Я знаю, Шинобу-сан, — ты поднимаешь руку, показывая, что она донесла свою мысль, — но у меня всю жизнь были болезненные месячные; судороги, холодные руки и ноги, периодические головокружения не являются для меня чем-то необычным.       На этот раз еще один приступ боли пронзает твою поясницу, и ты сжимаешь кулаки, когда он проходит.       — Возможно, ты могла бы выписать мне какие-нибудь опиаты? — кротко просишь ты. — Разумеется, я обращаюсь с этой просьбой как женщина к своему врачу.       Шинобу прикладывает указательный палец к своему подбородку и постукивает по нему раз, другой — улыбка не сходит с ее лица. Затем она говорит:       — Думаю, будет лучше выпить имбирный чай, чтобы тебя не морозило, а также воспользоваться грелкой — помогает от спазмов.       Разочарованная, ты поднимаешься и медленно ковыляешь к двери. Шинобу кладет тебе в руку бумажку с рецептом сёгаю, и ты принимаешь ее с натянутой улыбкой.       — Скоро увидимся, Шинобу-сан, — говоришь ты.       — Желательно, когда ты будешь в лучшей форме, — отвечает она, стоя проеме, чтобы проводить тебя. — Пожалуйста, хорошенько отдохни.       Спускаясь по лестнице на первый этаж Поместья Бабочки, ты пересекаешься с юным истребителем. Он одет в светло-зеленую больничную пижаму, которая резко контрастирует с копной его темно-красных волос; а чуть ниже, слева на лбу, виднеется любопытный шрам, напоминающий метки Кокушибо.       Камадо Танджиро. Похоже, после собрания Хашира под крылом Шинобу он быстро идет на поправку.       Ты думаешь, что он, скорее всего, забыл о тебе, учитывая, что на его суде ты вела себя достаточно сдержанно. Однако он здоровается с тобой, радостным тоном назвав твое имя и поклонившись, ты останавливаешься как вкопанная.       — Не ожидал увидеть тебя здесь! — восклицает Танджиро. — Надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь?       — Камадо-кун, — приветствуешь его ты мгновение спустя. — Да, у меня все хорошо; спасибо, что спросил. Как дела у тебя и твоей сестры?       — Незуко в порядке, как и я, — говорит он с ослепительной улыбкой. — Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты заступилась за мою сестру на собрании — даже несмотря на то, что другие Хашира были по понятным причинам разгневаны присутствием демона в Корпусе, ты сразу была готова принять ее, как и Гию-сан. Я не забуду твоей доброты.       Танджиро заканчивает свой поток фраз низким поклоном, и ты поспешно шагаешь вперед, чтобы остановить его.       — Я не сделала ничего особенного, — возражаешь ты, и краска смущения заливает твои щеки. — Лишь сказала то, что, как мне казалось, было нужно в тот момент. Я рада, что ты и твоя сестра в безопасности.       — И за это мы навеки у тебя в долгу, — подхватывает он, благодарность отражается на его не по годам развитых чертах лица. Слабо улыбаясь, ты протягиваешь руку, чтобы похлопать его по плечу.       Странное выражение промелькнуло на лице Танджиро, когда он, видимо, что-то заметил.       — Что-то не так? — спрашиваешь ты, озадаченно моргая.       Он оглядывает пустой коридор, его серьги-ханафуда мягко постукивают по щекам.       — Мне показалось, я учуял демона… — задумчиво произносит он.       Ледяной коготь сжимает твое сердце, когда до тебя доходят его слова. Конечно же, он не чувствует запаха Кокушибо от тебя, не так ли? Поместье Бабочки было окружено глициниями, плюс, здесь использовали антисептики, кроме того, имелся сад, за которым ухаживала Аой, и весенние цветы сейчас благоухали. Более того, ты только что провела добрых пятнадцать минут под ярким солнечным светом — какие бы следы от него ни остались, они уже должны были сгореть. Ты с трудом сдерживаешь желание поднять руку и понюхать свою униформу из страха, что Танджиро может сложить два и два; ты осознаешь, что твое беспокойство беспричинно, тем не менее, твои руки сжимаются в кулаки.       — …но я, должно быть, ошибаюсь, — беспечно продолжает он. — В конце концов, сейчас день.       Ты ловишь себя на том, что не можешь ответить ему с чистой совестью. И подумать только, Танджиро только что говорил тебе, как ты была добра, что помогла ему и его сестре. Желчь подступает к горлу, и боль внизу живота усиливается. Доброта, да?       Разве доброта толкнула тебя к Кокушибо, когда ты отдалась ему той снежной ночью, позабыв про все свои клятвы Корпусу? Разве это доброта — когда ты понимаешь, что не можешь избавиться от постыдных мыслей о нем даже в часы бодрствования, от призрачных касаний его рук, проникновения горячего члена — ты чувствовала его даже тогда, когда Шинобу спрашивала тебя о пропущенном ужине, и вот он здесь сейчас, когда Танджиро пожимает плечами и продолжает свой путь в палату.       Тебя снова сводит судорога, и ты сжимаешь в кулаке рецепт, который дала тебе Шинобу.       

***

      Судороги продолжаются до глубокой ночи.       Ты прислушиваешься к совету Шинобу и не выходишь на патрулирование, отправляя своего ворона Господину, чтобы уведомить о своем отсутствии. Беспокойство поселяется в твоем животе вместе со спазмами, когда ты думаешь о более молодых членах Корпуса, которые заменят тебя. В последние годы уровень подготовки истребителей стремительно снижается, и ты волнуешься, справятся ли они, если вдруг столкнутся с Низшей Луной.       Двери твоего дома раздвигаются, и ты ощущаешь знакомое присутствие, витающее в гэнкане.       Кокушибо стоит, окруженный пламенем ирори, его длинные волосы развеваются, как ленты, хотят в комнате нет ни намека на сквозняк. Ты не встаешь, чтобы поприветствовать его или дать понять, что знаешь о его прибытии — ты никогда этого не делала, ни в первые встречи, ни особенно когда ты в таком состоянии.       И все же твоя нетипичная поза, а также запах имбирного чая, кипящего на огне, — Кокушибо все это замечает, задерживаясь в дверях, пока ты смотришь на него снизу вверх.       — У тебя идет кровь, — говорит он, почти не меняя интонации. Должно быть, он почуял перемену в воздухе.       — У меня менструация, — поясняешь ты, морщась, когда очередная волна боли прокатывается по нижней части живота. Ты отворачиваешься от него и ложишься на бок, глубже зарываясь щекой в подушку. Возможно, ее мягкость могла бы подавить невыносимую боль, которая безжалостно скручивается между твоими бедрами.       Кокушибо замолкает, тебе интересно, ушел он или нет. У него нет причин оставаться, учитывая ситуацию. Хотя ты не знаешь, как долго он прожил, мужчины твоего поколения относились к женщинам во время их месячных с таким же презрением, как к расческе без зубьев или сандалиям без ремешков — дурному предзнаменованию, которого следует избегать, пока их тела не очистятся. В настоящее время тебе нечего предложить Кокушибо.       Пол рядом с тобой подрагивает, и вытянув шею, ты видишь, что демон сидит у твоих бедер. Он кладет на них руку — тепло от его ладони обжигает сквозь тонкие слои одежды там, где тебе больно. От его прикосновения твое тело расслабляется, и ты издаешь тихий, протяжный вздох.       — Лучше? — спрашивает Кокушибо.       — Д-да, — соглашаешься ты. Тяжесть его ладони между твоими бедрами кажется знакомой, хотя до сих пор ты привыкла к другим причинам ее присутствия.       Проходит мгновение.       — Знаешь, тебе необязательно быть здесь. Я справлюсь сама.       — Скорчившись на полу?       Ты откидываешься на подушку с недовольным вздохом.       — Мне просто нужно отлежаться и все пройдет.       — Ты лежала три последних часа, — замечает он.       — Что ты знаешь о женском организме? — огрызаешься ты, ощетинившись на его неосторожные слова.       — Я знаю достаточно, — просто отвечает Кокушибо. Он ложится, все еще держа руку на твоих бедрах, и прижимается своим телом к твоей спине. Его грудь тоже теплая, отчего твои мышцы наконец расслабляются. С довольным вздохом ты льнешь к нему. Кокушибо, не теряя времени, целует тебя в шею, убирая волосы, обнажая гладкую кожу под ними.       Сегодня он не спешит — вместо обычных торопливых поцелуев его губы скользят по мочке твоего уха, нежно покусывая. Его терпение удивляет тебя, но оно не является нежелательным. После боли, пронизывающей тебя насквозь, вероятно, немного нежности и уюта — это то, что тебе нужно. И хотя ты не ждала, что Кокушибо — из всех людей — предоставит тебе это, ты не жалуешься.       Он опускается на дюйм ниже расстегнутой передней части твоей ночной рубашки и проводит руками по изгибу твоей груди. Под кончиками его пальцев твоя кожа порывается мурашками, и твои соски напрягаются от его легкой ласки. Все твое тело реагирует на него, и ты откидываешь голову назад, чтобы встретиться с Кокушибо в поцелуе, твой язык переплетается с его языком, пока демон сжимает твою грудь. Тихая трель удовольствия разливается по твоим венам, когда первые признаки возбуждения зарождаются в твоем лоне, и ты поворачиваешься к Кокушибо лицом.       Имея теперь свободный доступ к твоей груди, Кокушибо перемещается на нее. Он облизывает ложбинку и сосредотачивается на мягких полушариях, покусывая плоть и теребя соски. Ты запускаешь руки в его волосы, дотрагиваясь до затылка, где лента стягивает его локоны в конский хвост. Ты думаешь, что это приятно — небольшие резкие всплески возбуждения смывают непроходящие судороги, а тепло тела Кокушибо согревает твои холодные руки.       Его пальцы скользят вверх по твоему бедру, и он приподнимает подол ночной рубашки, пока не находит то, что ищет: узлы, удерживающие твой хлопковый пояс на месте. Ты паникуешь, когда он начинает их развязывать.       — Что ты делаешь? — спрашиваешь ты, и, опираясь на руки, садишься.       Кокушибо пренебрежительным движением запястья толкает тебя обратно на футон.       — Разве ты не мучаешься от боли?       — Да, но…       — Тогда ложись, — обрывает он.       — Ты испачкаешь футон, — указываешь ты.       — Не испачкаю. — уверенно и категорично заявляет Кокушибо, и ты понимаешь, что лучше с ним не спорить. Ты опускаешься на постель, и он продолжает с того места, где остановился, отбрасывая пояс. Ты поспешно поджимаешь ноги, опасаясь все замарать, но Кокушибо раздвигает их, положив руки тебе на колени.       Перед его взором открываются блестящие складки твоей промежности, и ты наблюдаешь, как его зрачки заметно расширяются, когда в воздухе витает запах крови и возбуждения. Ну конечно, тебе следовало бы догадаться — там, где другие мужчины, возможно, избегали бы мысли о женщине во время месячных, для Кокушибо ты сейчас словно амброзия.       Впиваясь пальцами в твое бедро, Кокушибо наклоняется вперед и делает медленный вдох. Из глубины его горла вырывается рычание, и этот звук вызывает неожиданный прилив удовольствия у тебя между ног. Никогда еще ты не видела его таким восхищенным — в этот момент он кажется почти опьяненным, и в твоем сердце зарождается извращенная гордость от осознания того, какой эффект оказывает на него твое тело.       В тебе нет крови Маречи — эта честь досталась Шиназугаве-сану, который в полной мере использовал свою особенность, чтобы оглушать более сильных демонов. Тебе несколько раз доводилось видеть, как на них действует его кровь: взгляд тяжелел, в уголках губ скапливались слюни, пальцы дрожали. И хотя Кокушибо, кажется, куда лучше владеет собой, ты не ошибаешься в своих замечаниях: его движения стали чуть более расслабленными, а штаны натянулись сильнее, пока он смакует твой запах, с трудом дыша.       Не говоря ни слова, Кокушибо набрасывается на твое лоно с энтузиазмом заблудшего путника, случайно набредшего на оазис в пустыне. Он жадно пьет твою влагу, облизывая складочки, а затем всасывает клитор. Ты прижимаешься к его лицу, когда наслаждение обрушивается на тебя, и Кокушибо приоткрывает губы, поглощая тебя все больше.       — В-вот так, — приговариваешь ты, когда он концентрируется на основании твоего клитора. Низ живота напрягается, зрение затуманивается от страсти; твои веки непроизвольно опускаются, и ты отдаешься нахлынувшему наслаждению, растворяясь в темноте ночи.       Это не первый раз, когда Кокушибо дарит тебе оргазм — он точно знает, как тебя ласкать, с какой силой надавить на клитор языком — но чувственный вихрь удовольствия и боли, который обжигает тебя изнутри, на этот раз особенно опьяняет.       Как и многих представительниц женского пола, тебя учили стыдиться своего тела и его многочисленных недугов, которые передаются из поколения в поколение. Прятать свою боль за закрытыми дверями, заглушать ее перед юными девушками и мужчинами постарше. Кровь, плоть и их чистота — вот что ты должна поддерживать, чтобы жить с высоко поднятой головой. Так устроен мир, негласные правила, объясняющие, что значит быть женщиной.       И прямо сейчас Кокушибо разрушает каждое из них своим языком и рукой.       С чего бы ему беспокоиться о мирских вещах, таких как чистота и нравственность? Он чудовище, которое питается плотью людей, и он делает то же самое с тобой. Он наслаждается тем, как выгибается твоя спина, когда ты принимаешь его, упираясь пятками в его спину, урча в твою промежность, отчего твое лоно приятно вибрирует. Тем временем ты кладешь руки ему на макушку, нежно перебирая его густые пряди и притягивая его ближе.       Кокушибо более чем счастлив поддаться тебе. Еще одно рычание срывается с его губ, когда он погружается в твое влагалище.       — Разве это не лучше любого средства, которое ты применяла?       Кокушибо бросает на тебя пристальный взгляд, по-прежнему находясь между твоих ног. Нижнюю пару его глаз частично скрывает твой лобок, но две другие устремлены на тебя, нацелившись прямо на ту слабую причудливую струну в глубине твоей души, которую ты называешь решимостью. И с каждым потрясающим движением своего языка Кокушибо истончает ее, как охотник сдирает кору с дерева, обнажая твою безупречную нетронутую уязвимость.       — Признаю, — с придыханием отвечаешь ты, — подобное никогда не приходило мне в голову.       Когда Кокушибо поднимается, уголки его приоткрытых губ блестят алым. Он вытирает рот рукой, отчего кровавый полумесяц выгибается дугой прямо под нижней парой глаз.       От такого вида у тебя волосы встают дыбом. Со дня вашего знакомства еще ни разу он не воспринимался настолько ужасающим. Ты смутно осознаешь, что именно так он выглядит после пожирания людей — струйки крови, оставшиеся на зубах и деснах, бисеринки на заостренных кончиках клыков. Хищник в своей естественной среде — кто же тогда ты? Как демоны называют свою добычу, которая по глупости попадает в ловушку?       Неужели тебя постигнет такая участь, когда Кокушибо решит, что с него хватит этой извращенной игры в поддразнивание и питание? Для него ты не более чем сорванный цветок, который он сохранил в угоду своим желаниям, и он выжимает тебя досуха каждую минуту, которую ты проводишь в его руках. До тех пор, пока ты возвращаешься в его горячие объятия, тебя ждет лишь один конец: долгая мучительная смерть.       Он чувствует твои опасения, уголки его губ приподнимаются в безжалостной ухмылке.       — Ты боишься, что я сожру тебя прямо здесь и сейчас? — спрашивает он.       Несмотря на свои мысли, ты отвечаешь:       — Я не боюсь смерти от рук демона.       — Правда? — Кокушибо утыкается носом в твое бедро. — Так вот почему ты решила переспать с одним из них?       Затем его острые зубы аккуратно царапают мягкую плоть, и в памяти всплывают слова Танджиро. Ты задумываешься, намеренно ли Кокушибо оставляет на тебе свой запах для тех, кто может его обнаружить — демонов, людей, животных, кого угодно. Если это так, то зачем? Для него это — жестокая шутка над твоей гордостью и достоинством? Или, может, отвратительное напоминание о том, что это он контролирует тебя и твое тело?       — А есть выбор? — спрашиваешь ты, затаив дыхание. — Ты ворвался в мой дом и угрожал моей жизни, пожелав мое тело в качестве выкупа. Ты не оставил мне других вариантов.       — У тебя была каждая минута, чтобы сбежать, отвергнуть мои ухаживания и рассказать Корпусу о моем существовании. И что в итоге? Ты лежишь подо мной с раздвинутыми ногами, зовешь меня, — неторопливо произносит Кокушибо, склоняясь, чтобы лизнуть твой набухший клитор. Из тебя вырывается громкий стон, и ты откидываешь голову назад, закрывая глаза. Смутно ты ощущаешь, как его ухмылка становится шире, его нос скользит по твоим складкам, когда он продолжает: — Я думаю, тебе это нравится.       Он не дает тебе возможности ответить, когда заменяет свой рот пальцами, легко проникая в твое разгоряченное влагалище. Ты скулишь, когда он сгибает их, поглаживая особенно чувствительное место внутри, не давая тебе ни секунды перевести дыхание.       — Кокушибо, — хнычешь ты, сжимая его пальцы, требуя большего. Он начинает посасывать твой клитор, и ты еще глубже запускаешь руку в его волосы. — Еще, пожалуйста, пожалуйста…       — Посмотри на себя, — бормочет он, уткнувшись в твою промежность. — Ты едва можешь связать два слова, а я ведь использую лишь руку. Ты же хочешь кончить, верно?       Кто сказал, что смерть — величайшее счастье из всех? Освобождение от всех обязательств, от каждого обещания, от каждого произнесенного слова веры — Гокураку-дзедо, страна чистого счастья, достижимая только после того, как человек отринет свое мирское существование. Тем не менее, то, что дает тебе Кокушибо, — вовсе не смерть — продлевая твой приговор, он выбрал нечто меньшее: удовольствия плоти, от которых твои кости превращаются в желе, мозг — в кашу.       Ты вскидываешь бедра навстречу пальцам Кокушибо, ты видишь звезды, когда закрываешь глаза. Ты стискиваешь его локоны так, что на их темном фоне костяшки твоих пальцев кажутся абсолютно белыми, и твоя хватка становится только сильнее, стоит Кокушибо ускориться.       — Ты уже близко? — спрашивает он. — Я чувствую, как ты сжимаешься вокруг меня — должно быть, да, близко…       Из твоего горла вырываются лишь всхлипы, когда ты пытаешься ответить — вместо этого ты тупо киваешь головой, ни одна фраза все равно не доходит до тебя, поскольку ты больше ничего не чувствуешь, кроме его рук и рта.       — Ты кончишь, когда я тебе скажу, — хрипит Кокушибо. И снова ты оказываешься не в состоянии произнести хоть слово, тогда он наказывает тебя, проводя пальцами по твоему чувствительному месту.       — Ах! — восклицаешь ты. Ты отдаешь себе отчет в том, как отчаянно ты, наверное, выглядишь, неловко выгибая бедра, чтобы получить хоть каплю удовольствия от Кокушибо.       Другую руку ты опускаешь на грудь, дразня соски, разминая мягкие полушария в последней попытке довести себя до пика — ты чувствуешь, осталось совсем чуть-чуть, но тот неуловим, балансируя на краю.       И на следующем движении, прежде чем ты успеваешь перевести дыхание, Кокушибо приказывает:       — Сейчас.       У тебя не выходит кончить по его команде, отчего ты разочарованно стонешь — и следом буквально вжимаешься промежностью ему в лицо, добиваясь более глубокого проникновения его пальцев и более грубой стимуляции клитора. Боги, тебе просто необходим оргазм; из твоих глаз брызжут слезы, когда Кокушибо с силой очерчивает твой клитор, и ты льнешь еще ближе к его рту.       — Сейчас, — настаивает Кокушибо, трахая тебя пальцами с поразительной точностью. Ты сокрушенно прикусываешь нижнюю губу. — Не заставляй меня повторяться.       Твое удовольствие возрастает с каждым движением Кокушибо — водоворот эйфории зарождается в твоем лоне, и ты чувствуешь, как по телу разливается оргазм, смывая боль, что мучила твои мышцы. Он не прекращается — не тогда, когда Кокушибо приподнимает твои бедра и прижимается ртом к твоему влагалищу, касаясь шершавым языком твоего пульсирующего клитора, а затем опускается вниз, собирая влагу, которая сочится из твоего лона.       На его губах горячее вино твоего наслаждения — чистый самогон, и Кокушибо выпивает все до последней капли, даже когда ты бьешься и извиваешься под ним. Он смакует твой оргазм, слизывая и пробуя на вкус, слушая прерывистые стоны.       Только когда твоя кульминация, наконец, утихает, а твои руки и ноги перестают подрагивать, ты расслабляешься, отстраняясь от Кокушибо.       Он откидывается назад, садясь на колени, и ты замечаешь, что его лицо полностью перепачкано твоей кровью. От кончика носа до мягких волосков, обрамляющих его лицо, ты разукрасила его в красный. Когда Кокушибо тянет руку к твоей щеке, ты видишь, что она тоже в крови.       Тем не менее, он не кажется ни в малейшей степени обеспокоенным. Вместо этого, когда он поднимается и нависает над тобой, его глаза отражают сытость и снисходительность. Тот же взгляд, который можно было бы ожидать от жениха, мужа или закаленного зверя — все сливается воедино в неопределенной акварели, неразличимые линии, подчеркивающие три иероглифа, выведенные на его радужках. Как бы говоря: вот он я, и вот ты.       Возможно, будь это другой мужчина, он бы взглядом успокоил внезапную тревогу, охватившую твое сердце. Возможно, если бы в окна лился солнечный свет, а не холодный лунный, тогда ты смогла бы так же посмотреть на него в ответ. Но в настоящем — вот она ты, и вот он — тебе остается лишь неуверенное молчание.       Демоны — испорченные создания, существа, чья человечность была запятнана жадностью и бессердечием. По крайней мере, ты в это веришь. Или верила раньше — ты ловишь себя на мысли, что все чаще используешь прошедшее время с тех пор, когда в твою жизнь ворвался Кокушибо.       Тогда… Кем же ты теперь стала? Кокушибо верно сказал: что бы между вами ни было, тебе это нравится. Секс, удовольствие, хождения взад-вперед вокруг незначительных черт, которые делают тебя тобой, а его — им. Конечно, в этой стране не найдется другого мужчины, обладающего определенной честью, который с удовольствием бы вкушал кровь своей возлюбленной — но разве Кокушибо считает тебя таковой?       Он поднимается на ноги, и ты замечаешь внушительный бугор на его штанах. Повинуясь инстинкту, ты тянешься к нему, желая дать ему удовлетворение, но он уклоняется от твоей руки.       — Нет, — отказывается Кокушибо. — Приведи себя в порядок.       Холодный воздух просачивается в открытые окна, и ты чуть вздрагиваешь. Теперь, когда и боль, и удовольствие покинули твое тело, другие чувства берут верх. В комнате отчетливо пахнет кровью и сексом — позже нужно будет все проветрить, чтобы избежать лишних вопросов, если кто-нибудь из истребителей нагрянет к тебе. Ты встаешь, стараясь покрепче сжать бедра: не хотелось бы запачкать полы кровью.       Как и обещал Кокушибо, твой футон совершенно чистый, простыни все такие же белоснежные, безупречные и почти невинные с учетом того, что только что произошло.       — Ты уверен?       Кокушибо не отвечает, но выражение его глаз говорит само за себя. Он топчется у двери и наблюдает, как ты поднимаешь хлопковый пояс и неуклюже плетешься в ванную.       Однако, прежде чем ты успеваешь пройти мимо него, он хватает тебя за локоть. Повернувшись, ты смотришь в его широко раскрытые глаза.       Кровь уже высохла, и теперь Кокушибо демонстрировал странное выражение интереса, как будто сейчас он видит тебя в другом свете. Три пары глаз разглядывают твою обнаженную фигуру, опускаясь к твоим сведенным коленям. Приоткрыв губы, Кокушибо слизывает языком последние капли крови с зубов.       — Завтра я снова приду.