Notte Stellata

      Выбежав на открытое пространство, ты заметила перед собой три вещи: первая — сошедший с рельсов «Муген–реша» с опрокинутыми набок вагонами, из которых выбегали пассажиры — испуганные, но невредимые — под лучи желтого утреннего солнца; затем измученные Камадо Танджиро, Агацума Зеницу и Хашибира Иноске, их отрывистые крики разрезали свежий холодный воздух.       А вдалеке Ренгоку Кеджуро, стоящий на коленях на земле с раной в солнечном сплетении, которая почти перестала кровоточить, тень улыбки на его молодом лице даже после смерти. Последнее сияние умирающей звезды, чей необъятный свет обжигал глаза своим блеском, пока не растворился во мраке, не оставив ничего, кроме ледяного оцепенения, которое распространялось от головы вниз по позвоночнику.       — Я должен был помочь Ренгоку-сану, я должен был, даже несмотря на то, что он… — Камадо Танджиро задыхался от слез, пока какуши перекладывал его на носилки. — Высшая Луна. Это он убил Ренгоку-сана.       Его откровение должно было вызвать немедленную ненависть и негодование, но в попытках успокоить мальчика и его друзей убеждениями, что выздоровление важнее и что ты сама проконтролируешь, чтобы тело Кеджуро доставили домой, ты поняла, что найти в себе эти чувства — все равно что выжимать воду из песка.       Ты старалась оправдать свое безразличие, приглушенную опустошенность, заполняя пробелы своими последними воспоминаниями о Кеджуро и о том, что ты сказала ему, когда провожала на задание. Его яркую улыбку и оптимистичный, жизнерадостный тон, которыми он благодарил тебя за твои добрые слова. Развевающееся хаори, когда он удалялся из Поместья Убуяшики, а за ним словно тянулся огненный след.       На поминках ты наблюдала, как Сенджуро одиноко стоял перед открытым гробом и смачивал холодные губы своего старшего брата водой. Самый главный Ренгоку отсутствовал, и никто из Хашира не хотел брать на себя обязанность привести отца на похороны собственного сына. Странно, не правда ли? Ребенок, потерявший родителей, — сирота. Взрослый, потерявший супруга или супругу, — вдова или вдовец. Но нет такого слова, которым можно назвать родителя, потерявшего ребенка.       Похожий на змею хвостик благовония опускался в стальную горелку внизу, его дым появлялся — и в конце концов исчезал — в тиши дня позднего мая.       — Предаешься воспоминаниям?       Ты поднимаешь взгляд с того места, где сидела, прижав колени к груди, когда сквозь безжалостный ливень прорывается какофония раскатов грома. Кокушибо стоит под стропилами заброшенного храма, в котором ты укрылась, в нескольких шагах от круга света, отбрасываемого небольшим костром, который ты разожгла, чтобы согреться и обсохнуть. Он стоит к тебе спиной, и его волосы развеваются на ветру, как грива дикого жеребца.       — Как ты смеешь? — слова срываются прежде, чем ты успеваешь остановить себя. Он должен знать — обязан знать — что произошло; слухи быстро распространяются между демонами, и смерть Хашира наверняка дошла и до него, к тому же, это сделал кто-то из его ранга.       — Если это очистит твою совесть, то знай, это не я убил твоего товарища, — невозмутимо продолжает Кокушибо.       — Если это очистит мою совесть? — ты поднимаешься и делаешь шаг вперед. Мелкие капли дождя падают тебе на лицо, и ты стряхиваешь их. — Что ты имеешь в виду?       — Ты испытываешь противоречивые чувства, ведь так? — спрашивает он, оборачиваясь. — Твой товарищ-истребитель погиб в погоне за одной Высшей Луной, в то время как все это время ты наслаждалась в объятиях другого.       От его фраз к твоим щекам приливает горячая волна стыда, и ты отворачиваешься, прикусив губу. В глубине души ты понимаешь, что он прав. Разве не поэтому ты не можешь искренне скорбеть о смерти Кеджуро? Иначе почему ты пыталась компенсировать эту пустоту каждым воспоминанием о нем, которое у тебя когда-либо было, в тщетной надежде, что это сможет унять чувство вины за то, что спуталась с врагом?       — И прежде чем ты скажешь мне, что у тебя нет выбора, хочу напомнить тебе о бесчисленных случаях, когда ты сама меня звала.       То, что он видит тебя насквозь и потом небрежно это озвучивает, разрывая твою психику на части каждым едким словом, — дает выход необоснованному негодованию, что скопилось в тебе. Но ты ни капельки не заслуживаешь их — гнева, ненависти, негодования. Ни одно из этих чувств не принадлежит тебе, по крайней мере, после всего, что ты натворила.       — Тогда зачем ты вообще здесь? — ты взглянула на него, смаргивая влагу с ресниц. Кокушибо снова смотрит на тебя сверху вниз, его глаза наполовину скрыты тенью и наполовину освещены огнем, который пылает между вами двумя. — Пришел позлорадствовать? Напомнить, какая я неудачница?       — Я не настолько мелочен, — отвечает он, выходя на свет. В прежние времена его массивное телосложение и высокий рост могли бы заставить тебя замкнуться в себе, но ты ловишь себя на мысли, что внутри тебя разгорается странная искра храбрости, какой бы неуместной она ни была. Ты выдерживаешь его взгляд, не сдвинувшись с места, пока он стоит лицом к лицу с тобой. Тепло его тела ощутимо в такой близости, а его запах — опаленный металл вместе с прохладным дождем, который остается на его одежде, — ты вдыхаешь полной грудью. — Твои неудачи не имеют для меня большого значения, как и неудачи твоего товарища.       — Ренгоку не потерпел неудачу, — процедила ты сквозь зубы. — Он доблестно сражался и оставался верен своим убеждениям до самого конца.       — Ренгоку? — Кокушибо одаривает тебя бесстрастным взглядом. — Я знаю эту семью. Они всегда были сборищем ханжеских шалопаев. Конец их рода будет очень желанным.       Прежде чем ты осознаешь свои действия, твоя рука машинально замахивается, готовясь ударить его по лицу — даже если ты прекрасно понимаешь, что он быстрее, поскольку Кокушибо ее ловит и больно стискивает твое запястье.       — Похоже, ты забыла, кто ты, и с кем разговариваешь, — замечает он с низким рычанием. Твоя захваченная рука сжимается в кулак, и на одну долгую секунду вы оба смотрите друг на друга, отказываясь отводить глаза. Каждая эмоция, которая кипит внутри тебя, кажется, выплескивается в твою трясущуюся руку, и следы от ногтей в виде полумесяца, которые ты оставляешь на своей ладони. — Знай свое место.       Как можно быть таким жестоким?       Но ты уже знаешь ответ на этот вопрос. Кокушибо — не просто кто-то; он — демон и, самое главное, Высшая Луна, второй по опасности после самого Кибуцуджи Музана, обладающий наибольшей концентрацией его крови и наименьшей долей человечности.       Как он мог понять?       В этот момент ты никого не ненавидишь больше, чем себя — за то, что позволила этому роману зайти так далеко, за то, что думала, что, может, хоть в одном демоне что-то есть и у тебя получится заставить его понять и прийти к согласию.       И самое главное, за то, что обращаешься к нему в самые уязвимые моменты, за то, что открываешь самые личные и интимные стороны себя тому, кто может уничтожить твою жизнь голыми руками.       Глаза Кокушибо улавливают твое напряженное выражение, от твердо сдвинутых бровей до скривившихся губ. Он продолжает хранить молчание, а ты продолжаешь внутренне кипеть.       Возможно, все дело в гневе, бурлящего в твоих венах, или в каком-то извращенном приступе уверенности, но твоя левая рука сама по себе начинает двигаться к его руке, твои тонкие пальцы смыкаются вокруг его более толстого и невероятно сильного запястья. Это выходит за рамки всего, что вы делали — ведь каждый раз, когда вы встречались ранее, именно он всегда направлял тебя: прикасался к тебе, вторгался в твою жизнь, разрывал тебя на части.       Тем не менее, во взгляде Кокушибо сейчас нет ни злости, ни раздражения. После вспышки твоего неповиновения ты наблюдаешь, как янтарные радужки становятся более мягкого оттенка — вероятно, так он выражает удовлетворение — когда он, наконец, замечает, как сильно ты измотана, как отчаянно пытаешься удержаться за то единственное, что еще имеет смысл. Потому что, несмотря на все его насмешки и презрение к Корпусу, которыми он так усердно пытается его унизить, по странной причине ты находишь в них утешение.       Даже если это нарушает саму суть твоего существования — особенно если, как тебе прекрасно известно, ты испытывать не должна.       Потому что да, он ничего не знает и не понимает в отношении твоей боли; да, он считает сам долг, который ты на себя возлагаешь, ужасающим позором — тебя успокаивает мысль, что тебе незачем ему что-то доказывать. Все, чего от тебя хотел Кокушибо, — это твоя плоть, как для удовольствия, так и для пропитания.       По сравнению с тем, что ты ожидала от него: человечности, порядочности — его цели ясны; они никогда не менялись.       Он позволяет тебе ослабить хватку и отпускает твое запястье. Твое сердце бешено колотится, буквально подскакивая до самого горла, когда освобожденной рукой ты проводишь вдоль его руки, задевая ярко обозначенные сухожилия и мягкую ткань его кимоно. Другую руку ты кладешь ему на плечо; Кокушибо теплый под твоими ладонями, и он опускается на колени, когда ты легонько толкаешь его в сгиб локтя.       Шорох одежды присоединяется к потрескиванию огня, пока ты забираешься на колени к Кокушибо и обхватываешь его лицо. Твоя прямолинейность удивляет даже тебя саму — ты не встречаешь никакого сопротивления в своих мыслях, наклоняясь вперед и прижимаясь губами к его губам, проскальзывая языком между его зубами, не давая ему шанс перехватить инициативу. Кокушибо глубоко напевает во время поцелуя, обвивая твою талию и притягивая вплотную к своему телу.       — Я чувствую вкус гнева на твоих губах, — говорит он после того, как ты отстранилась, чтобы глотнуть воздуха. Подушечкой большого пальца он обводит твои губы, чуть надавливает, огибая края зубов. — Неужели ты ничему не научилась?       — Нет, когда дело касается тебя, — отвечаешь ты. Его ресницы щекочут твои щеки, когда ты подаешься ему навстречу и чмокаешь в уголок рта, прокладывая дорожку из поцелуев по линии его челюсти. Кокушибо мурлычет в знак согласия, повторяя твои движения, и утыкается носом в твою шею, заостренные кончики его зубов чуть царапают точку, где бьется твой пульс.       Тем временем ты тянешься к его кимоно, скользя по не скрытой тканью ложбинке груди. Его кожа покалывает там, где блуждают твои пальцы, — невысказанная топография твоих намеков и того, что должно произойти. Кокушибо все понимает, поскольку ты замечаешь, как его член шевелится при первых признаках возбуждения.       Без предупреждения он прижимается к твоим бедрам, и ты раздвигаешь ноги и обвиваешь их вокруг его талии. Ты сдерживаешь стон и смаргиваешь головокружительную дымку удовольствия, которое разливается по твоей промежности, сосредотачивая свое внимание на единственном, кто имеет для тебя значение: на Кокушибо.       Ты продолжаешь поглаживать его грудь, опускаясь вниз и наконец достигая ува-оби. Кокушибо беспрекословно откидывается назад, опираясь на предплечья, тем самым давая тебе разрешение раздеть его. Твои пальцы, дрожащие в предвкушении, развязывают пояс и отбрасывают его в сторону; после этого ты тянешься к его брюкам, избавляясь от боковых узлов.       Его член наполовину эрегирован, ты замечаешь это, снимая с него одежду, и ты дразнишь головку ладонью, ощущая тепло через ткань фундоси. Кокушибо вздыхает, издавая низкий и прерывистый звук, повинуясь тебе. Медленными, но уверенными движениями ты ласкаешь его член, чувствуя, как он напрягается под твоими руками. На ткани темнеет влажное пятно, и ты переключаешь внимание на него, размазывая указательным пальцем серебристую нить предэякулята.       — Если ты намерена растянуть это, — ворчит Кокушибо, в то время как ты осторожно обводишь очертания его члена, полностью не касаясь его, не давая ему необходимого давления, — то я могу прождать хоть всю ночь.       — В этом не будет необходимости, — заверяешь ты Кокушибо, становясь на колени и опускаясь так, чтобы его пах был возле твоей головы. Сквозь барьер нижнего белья ты берешь член в рот, и Кокушибо шипит сквозь зубы. Поднимая на него глаза, ты наблюдаешь, как он извивается под действием твоих губ — ты близка, так близка к тому, чтобы взять его полностью, но ты не собираешься играть по его правилам.       Значит, вот каково это — одерживать верх? Хоть ты у его ног, пока Кокушибо отталкивается от пола храма тебе навстречу, ты чувствуешь власть — ту, которой раньше всегда владел он, — в своих руках. Отдает ли ее тебе Кокушибо или нет, ты не уверена, но пока его удовольствие зависит от тебя, все принадлежит тебе.       Ткань, отделяющая его член от твоего рта, полностью промокает к тому времени, как ты отодвигаешься, и ты больше не медлишь. Снимая набедренную повязку, высвобождаешь его член — он касается твоей щеки, когда ты приближаешься, и ты резко вдыхаешь. Весь он — ночь и порох, и ты ощущаешь, как от волосков на твоей шее до основания позвоночника пробегает сладкая волна; это запах хищника, и твое тело, как всегда, говорит тебе отступить, уйти.       Но та же дрожь опасности разжигает в тебе желание, и ты цепляешься за эти взаимоисключающие чувства, даже если они разрывают тебя на части, словно швартовы тонущего корабля. И именно с этим намерением ты облизываешь член от основания до самого кончика и радуешься, как он подергивается от стимуляции.       Это настолько человеческая реакция, что тебе почти удается не обращать внимания на его пренебрежение и верить, что он и есть человек. Тяжелый выдох, которым тебя одаривает Кокушибо, — именно он побуждает тебя принять его член во всю длину, и ты практически ничего больше не хочешь, кроме него одного.       Гроза продолжает бушевать за пределами храма, но никак не заглушает стоны Кокушибо, когда ты поднимаешь нёбо и принимаешь его глубже. Задняя часть твоего горла трепещет над головкой члена, и он толкается бедрами тебе в рот. Кокушибо тянет тебя за волосы, вынуждая посмотреть ему в глаза, от чего у тебя вырывается приглушенный хрип.       — Ты хороша, ведь так? — шипит он. Его зрачки расширены настолько, что ты едва можешь разглядеть его красноватые склеры. Ты втягиваешь щеки, и он снова рычит от ощущения сдавливания.       Тебе интересно, как ты выглядишь со стороны — твои припухшие губы обхватывают его член, ласкают его и смазывают слюной. Будет ли этого достаточно, чтобы он кончил? Кокушибо всегда напрягался всем телом, как тетива лука за мгновение до пуска стрелы. Как он поведет себя, когда ты, наконец, доведешь его до оргазма на своих собственных условиях?       Разумеется, ты бесчисленное количество раз была свидетелем того, как он достигал пика удовольствия, но это всегда происходило по его собственной воле, когда его руки касались твоего тела; а как насчет твоих рук на его теле? Между клокочущими волнами гнева возникает странное желание узнать, жаждет ли он тебя — в том смысле, испытывает ли к тебе нечто большее, чем мимолетную прихоть или любопытство, стремится ли познать нечто более глубокое, чем плоть. Тем не менее, действительно ли ты хочешь знать ответ — это уже другой вопрос, который беспокоит тебя куда больше.       Итак, ты сосредотачиваешься на текущей задаче, на одной цели для одного тела. Ты массируешь его яйца, не прекращая ласки ртом, нежно оттягивая кожу и опуская вниз — за это Кокушибо вознаграждает тебя еще одним одобрительным стоном, и ты находишь в себе смелость продолжать. Пальцами нащупываешь шероховатое место чуть ниже мешочка, и без предупреждения надавливаешь.       Как и ожидалось, Кокушибо подпрыгивает от внезапного всплеска удовольствия, чуть не спихивая тебя с себя. Он смотрит на твои широко распахнутые глаза, твой открытый рот и слюни, блестящие в его уголках — вряд ли твой облик можно назвать воплощением невинности, и ты теперь уже далеко не та молодая женщина, которую он повстречал в заснеженном лесу, и ты понимаешь, в какой-то степени именно такой он и хочет тебя видеть.       — Проклятье, — хрипит Кокушибо, откидывая назад разделенные пробором пряди своих волос. — Сделай так еще раз.       С приглушенным хмыканьем ты снова нажимаешь на то же место, и он стонет. Его член дергается у тебя во рту, и ты проглатываешь капли предэякулята, вызванные твоими ласками.       Кокушибо стаскивает с себя одежду, поспешно отбрасывая кимоно и нижнее белье. Хотя половина его торса находится в тени, румянец, который расползается от плеч к шее и на высокие скулы, ни с чем не спутаешь. Его кожа блестит от пота, и когда он снова придвигается поближе к тебе, кажется, что метка на его плече оживает в тусклом оранжевом отблеске огня.       С другой стороны, ты приподнимаешься на коленях и дергаешь пряжку своего ремня, быстро расправляясь с пуговицами и тканью. Несмотря на твою решительную нацеленность самой довести его до грани, ты обнаруживаешь, что между твоих ног скапливается влага; именно так твое тело научилось приветствовать его присутствие — одной мысли о его члене внутри тебя достаточно, чтобы ты стала мокрой, даже сейчас, когда ты думаешь только о его удовольствии, больше всего на свете ты хочешь, чтобы Кокушибо взял тебя.       Твои брюки беспорядочной кучей присоединяются к его кимоно, и, не обращая внимания на пыль и грязь, которые марают твои колени, ты усаживаешься на Кокушибо сверху и направляешь его член между шелковистыми лепестками своих складок.       Ты тихо вздыхаешь от давления на свою промежность, и твои плечи наконец расслабляются после прошлой не слишком удобной позы. И по мере того, как возбуждение накатывает на тебя все сильнее, ты начинаешь уверенно скользить по всей длине его члена. Головка задевает твой клитор, и ты стонешь, продолжая двигаться. Твоя смазка и его предэякулят смешиваются воедино, ты откидываешь голову, позволяя эйфории разлиться по всему твоему телу.       — Разве ты не хочешь, чтобы я был внутри тебя? — спрашивает Кокушибо, проводя руками по твоим дрожащим бедрам до самого лона. Согнув указательный палец, он начинает мастерски поглаживать тебя, как ты это проделывала ранее с ним, от чего ты чуть не упала на него, благо, ты умудрилась опереться руками по обе стороны от его головы.       — Мне это не нужно, — выдыхаешь ты, смотря на него сверху вниз, твои волосы падают тебе на лицо и прилипают ко лбу. В храме настолько жарко, что тебе до боли хочется сбросить остальную часть своей униформы, которая облепляет твой торс.       — Уверена? — уточняет Кокушибо. Его взгляд, как всегда, равнодушен и непроницаем, и ты не можешь решить, заинтригован ли он твоим упрямством или просто забавляется. Ты предполагаешь, что Кокушибо воспринимает все происходящее сейчас как веселую сценку — этакое зрелище, когда ягненок пытается наброситься на льва. Он обхватывает твою голую попку и начинает грубо мять. — Потому что я вижу, как отчаянно ты просишь, чтобы тебя наполнили.       Он направляет твои бедра, чтобы они быстрее скользили по его длине, и твое лоно снова тщетно сжимает пустоту. При каждом толчке его член задевает твой вход, но так и не проникает в тебя. Все могло бы быть намного проще, если бы ты все-таки уступила и позволила Кокушибо трахнуть тебя, но ты хочешь показать ему, что ты так же способна довести его до пика, как и он тебя.       И твое упрямство окупается: ты замечаешь, как напряжено его тело, когда ты приближаешь его к кульминации; его бедра слегка выгнуты, чтобы ты могла касаться уздечки его члена, где он наиболее чувствителен, и ты помогаешь ему дальше своими руками, проводя указательным и средним пальцами по головке.       — Уж кто бы говорил, — сообщаешь ты Кокушибо, который подставляется под твои ласки. И они приносят ему удовольствие: мягкие влажные нижние губы, обволакивающие его член, горячая ладонь, сжимающая головку. Более слабый мужчина, вероятно, давно бы кончил, но тот, что сейчас под тобой — отличается от всех, и ты готова дать ему больше.       Вопреки собственному надвигающемуся оргазму ты отодвигаешься от Кокушибо. Пульсация твоего набухшего клитора соблазняет тебя вернуться к нему, но ты игнорируешь это отчаянное желание и снова обхватываешь губами член.       На этот раз он не сдерживается и начинает неистово вбиваться в твой рот, сам насаживая твою голову. Сдавленные всхлипы — это все, что он слышит от тебя, когда несколько раз ударяет по задней стенке твоего горла. Обхватив руками основание его члена — туда, куда не могут дотянуться твои губы, — ты проводишь ими вверх-вниз по всей длине, доводя его до края. Грубое обращение Кокушибо вызывает трепет в твоем теле, и ты потираешь бедра друг о друга, довольствуясь тем крошечным наслаждением, которое можешь получить, пока твои руки заняты.       — Еще, — требует Кокушибо, и ты ускоряешься, размазывая слюну по всему лицу из-за его настойчивых движений. Ты снова ласкаешь его яйца и чувствуешь, как они напрягаются в твоих ладонях, что является верным признаком его приближающегося оргазма.       Ты выпускаешь его член, приоткрыв губы, и в этот самый момент он кончает тебе на лицо. Белесая сперма попадает на твои брови, переносицу, яблочки на щеках. Она стекает по твоему лицу, собираясь на подбородке, а затем пачкает под тобой пол.       Ты по-прежнему сжимаешь руками член, выдаивая из него последние капли, хотя рычание Кокушибо сменяется бессловесными вздохами, а его бедра вздрагивают от чрезмерной чувствительности. Его рука находит твою среди последних всплесков наслаждения, постепенно останавливая тебя. Когда ты наконец отстраняешься, то видишь, что головка его члена теперь набухшая и порозовевшая, напоследок ты легонько чмокаешь ее, пробуя на вкус соленую сперму.       Кокушибо все же выравнивает дыхание, ты приподнимаешься с колен. Небрежно стираешь следы его семени тыльной стороной ладони и расчесываешь волосы пальцами.       Изнеможение захлестывает тебя, несмотря на то, что ты не кончила, и ты падаешь на грудь Кокушибо, положив голову на упругие мышцы. Ты закидываешь на него ногу, дрожащей рукой проводишь по красной метке на его шее. Его кожа теплая и липкая от пота, но это знакомо.       — Ты плохо подходишь для гнева, — замечает Кокушибо, просовывая руку тебе между ног сзади. Он собирает влагу, которая еще осталась, и подносит ее к своим губам. Ты наблюдаешь, как он облизывает пальцы, затем чувствуешь, как его член снова твердеет между вашими телами.       Кокушибо вполне мог оказаться прав; ты перестала считать собственные добродетели и пороки. Должно быть, вот что ощущает он: свежий воздух, свобода, которая появляется, когда стоишь на вершине холма, осознание того, что ничто под твоими ногами не имеет значения. Ты больше не злишься и не обижаешься на Кокушибо или других ему подобных.       Чувства, поселившиеся в этом уставшем сосуде, который ты называешь своим сердцем, приводят лишь к горькой жажде большего — потому что, невзирая на всю свою грандиозность, вершина вдобавок очень холодная. И теперь, когда ты смотришь с нее вниз, чувствуешь, как сильный ветер треплет твои волосы, ты сомневаешься, этого ли ты хотела. Этого ли слабого отголоска экзальтации, почти неощутимого и в целом бесполезного.       Твои ноги желают поддаться силе тяжести, и тебе хочется упасть.       — Обними меня, — просишь ты Кокушибо, мечтая оказаться в его сильных руках. Когда потрескивание огня нарушает тишину, которая воцаряется между вами, твои слезы начинают стекать по векам. Кокушибо подчиняется без вопросов, притягивая тебя ближе.       Наконец, в его объятиях ты переосмысливаешь: бесконечно малую значимость жизни, уравнение между потерей, ненавистью и горем, смерть Кеджуро, спирали дыма благовоний в ясном майском небе, проливной дождь, грубое полотно белого пояса — и больше всего: его самого.       Широкие плечи, жар его объятий, алый цвет его глаз и кончиков волос. Его вкус, его запах и его жестокость. Весь он, вся ты, все, что между вами. Все, что есть и все, что могло бы быть.       Этого достаточно, чтобы маленькое пламя обратилось в блеклое оранжевое пятно, пока ты закрываешь глаза, позволяя себе погрузиться в черноту.