Гордиться нечем

Хэнк протягивает руку с промедлением — все еще не верит, что Киса ее пожмет. В тот раз они толком не попрощались, Киса сказал, что ему нужно по делам, и убежал. Он почти ничего не писал в конфе, только ответил «ок», когда Мел позвал на базу. Хэнк даже не был уверен, что он придет, но Киса объявился. Поздоровался с Геной, с Мелом, а потом повернулся к нему. Рукопожатие выходит механическим. Наверное, со стороны это незаметно, но Хэнк знает, как бывает, когда руки Кисы не напряжены. Он быстро отворачивается к рабочему столу и почти весь вечер проводит спиной к пацанам, лишь периодически отвечая на реплики. Ему не хочется случайно ловить отвращение на чужом лице. Конечно, все равно придется как-то общаться. Киса же согласился. Но Хэнк хочет дать время им обоим. Пацаны сливаются слишком быстро, так что он даже не успевает очнуться, как остается с Кисой наедине. Ничего особенного в этом нет — они половину времени на базе проводили вдвоем. Но то было до того, как Киса узнал, а не после. Хэнк оборачивается и смотрит, как он бренчит на гитаре, не подключенной к комбику. Сидит так, словно Хэнка тут нет. — Чего пялишь? — спрашивает Киса, отрываясь от гитары через несколько долгих секунд. — А нельзя? — Хэнк снимает перчатки и берет полупустую банку Жигулей со стола. Немного тормозит, но садится на диван, а не на табуретку. Он имеет полное право, все-таки. А Кисе никто не мешает уйти, если его напрягает. — Закончить хоть успели? — Киса откидывается на спинку дивана и кладет руки себе за голову. Кофта задирается, и Хэнк невольно скользит глазами по волосам у резинки штанов, а потом резко отворачивается, заливаясь краской. Одно дело — палить, когда Киса не знал. А теперь все его пидорство как на ладони. — Че закончить, Кис? Ничего хорошего от ответа не ждет. — Ну я не знаю, как там у вас все. Кто кому сосет. Или вы меняетесь? Никто никому не сосал — до этого у Хэнка не доходило ни разу. Только старая добрая дрочка. Хотя мысли были. Особенно когда Хэнк смотрел на влажную от смазки головку и мокрые волосы в паху. Но он не мог доверять настолько, чтоб на это решиться. — Мы вроде договорились это не обсуждать. — Ну да, — Киса отводит взгляд и упирает язык в щеку. Хэнк ненавидит, когда он так делает. Слишком многое можно представить, чего никогда не будет. — Я просто не понимаю, в чем прикол хуев. Это же пиздец. — Нахуй сходи. — Нахуй — это по твоей части. Штука банальнейшая и очевидная, но Киса так ее выплевывает, что Хэнк чувствует большее желание подраться с ним как раньше. Но вместо этого он встает с дивана и идет к выходу, чуть не снося собой стол с банками. — Че, уже пошутить нельзя? Хэнк не знает, что ему ответить. Что он бы предпочел, чтобы Киса сделал вид, что ничего этого не было, и дальше шутил про ментеныша? Вряд ли сработает, Киса не умеет вовремя затыкаться. — Я пойду, Кис. Отец просил с машиной помочь. — А он знает? Хэнк стопорится у самой двери. Хорошо, что он стоит спиной, и Киса не видит его лицо. Хотя ему кажется, что его панику можно почувствовать и без этого. Панику и ноги, которые мгновенно становятся ватными. — Ты охуел? — Хэнк спрашивает, не поворачиваясь. — Совсем охуел, Кис? Он не отвечает, Хэнк только слышит его тяжелое дыхание. Понял, наверное, что перешел линию, только вот извинения — не Кисин конек. Он тянется к ручке двери, когда Киса все-таки подает голос: — Я один это пиво не выпью, заебал.