***
Итэр раздумывал о перспективах будущего брака, когда его настиг серьезный разговор. После ванны, он тщетно пытался читать, когда один из стражей передал: к нему пришли. Его это в расплох застало: в день самой дуэли никто не должен был рискнуть прийти — всё же он убил родного отца, пусть и действуя согласно древнему закону. Тем более никто не должен был прийти так поздно — когда бледный лик луны свысока взирает на царство людей. Особенно будучи хрупкой девушкой с волосами всего на пару тонов холоднее, чем у нового императора. Итэр не ожидал, что Люмин придет к нему. Хотя она всегда оказывалась рядом, когда в его жизни происходило что-то важное — и хорошее, и плохое. Но тогда она была только сестрой, а теперь стала невестой. Это как минимум не прилично, но он не смог её не впустить. Дневная бледность никуда не ушла, как и сдержанность, скрывающая чувства. В целом, с их последней встречи, ничего в облике Люмин значительно не поменялось. Разве что на смену изящному наряду, характерными чертами которого был бирюзовый цвет, пышная юбка и глубокое декольте, подчёркнутое ожерельем, пришло простое домашнее платье: неяркая мягкая ткань скрывала почти все тело, за исключением кистей рук и головы, вокруг которой косы были уложены скромным венцом. Как только за ней дверь закрылась, Люмин смерила его таким взглядом, что Итэр едва не поежился. Сестра смотрела с осуждением ледяным и колючим, как вьюга. — Ты мог умереть, — не вопрос, не утверждение — упрёк. Люмин не поменялась в лице, не повысила голос. Стояла с прямой спиной, и во всем её облике было не найти ни тени робости или страха. От этого Итэр любил её только больше. — Прости. — Выдавил, постаравшись справиться с нежностью и смущением, что накрыли волной. Сестра медленно вздохнула, сжав кулаки. Наблюдая за этим, Итэр решил: она его наверняка треснуть захотела, но сдержалась, зная что то, что позволительно любимой сестре — непозволительно невесте. Желание успокоить её чувства, заставили Итэра мягко улыбнулся и протянуть неловко: — Но не умер. Все обошлось. Нечего... — "Вспоминать" — хотел сказать, но образы дуэли, смерти отца и предложения руки и сердца переплетаются так плотно, что язык не повернулся. Сестра это видимо почувствовала. Скривила губы, будто пытаясь улыбнуться. Он был почти уверен, что она спросит: "а что ещё забыть?", но её улыбка стала нормальной — не слишком радостно, но по крайней мере вежливо. — Почему не предупредил, что собираешься?.. — Итэр договорить не дал, перебив: — Не хотел тебя лишний раз мучить — ожидание в неопределенности страшнее одного внезапного события, пусть и страшного. Он сделал всё быстро. Не дал сестрёнке себя накручивать. Переживать за него или отца. Люмин молча присела на край его кровати, ответ приняв. Приняв так, будто знала, что получит именно его. Поток вопросов прекратился — наступила тишина. Обычно молчание не вызывало у них никаких проблем: они могли просто быть рядом и чувствовать себя прекрасно. Но сейчас отсутствие звуков давит на плечи, пытается заставить ссутулиться. Впрочем, Итэр понимает, что все дело в недосказанности. — О желании сделать предложение я не сказал потому, что оно... Ничего не значило бы без возможности воплотиться в жизнь, — сестра дернулась, будто все в ней против этих слов восставало, но ничего не сказала, чем Итэр воспользоваться, желая выразиться лучше: — В смысле... Я не хотел давать пустое обещание. Тем более оно бы стало лишним поводом для переживаний. — Неуклюже закончил, внимательно следя за реакцией. — А я должна из-за этого переживать? — спрашивает Люмин, предположительно от переезбытка эмоций поправив и так идеально лежащую челку. — Только тебе решать, что чувствовать. — Понимая, что сказал что-то не то, отвечает Итэр, но как только последнее слово произносит, понимает: он уже все за нее решил. Не должна, потому что он — лучший вариант. Но ведь может... Осознание когтями по рёбрам проводит. Итэр напрягается, смотрит на сестру с тревогой, только сейчас осознавая, что возможно вызвал у нее негативные чувства. — Боишься? — с языка срывается само собой. К своему удивлению впервые за день слышит её тихий смешок, видит искреннюю улыбку — в мягком изгибе губ чудится снисхождение. — О да, я очень боюсь, — тянет несколько наигранно, голову на бок наклоняя. Издевается над ним бессовестно, но Итэр не обижается: она имеет право. Но промолчать не может, показывая живой интерес: — Чего же? Взглядами с сестрой пересекается. Её глаза в неровном свете свечей особенно красивы. Напоминают кусочки янтаря, пронзаемые лучами солнца. На мгновение в их медовой глубине мелькнул вызов. — Как каждая невеста, я боюсь ночи, что последует за свадьбой. Щеки обжигает, когда фантазия рисует, что последует за свадьбой. Итэр много об этом мечтал, и эти разнообразные, но всегда горячие и липкие, как свежая карамель, фантазии оставляли в груди приторный осадок, чувствующийся в каждом вздохе. В том числе в том, который он делает, смущённый и обеспокоенный тем, что подобный разговор совсем не планировал. Руки за спину убирает, слов не находя. — Как давно тебе этого хочется? —недождавшись комментариев, спрашивает Люмин, обняв себя за плечи. "Тебя?" — чуть не уточняет Итэр, невольно улыбаясь. Мнется на месте, спрашивая разрешения сесть рядом — сейчас это кажется уместным . Получив его, устраивается на кровати — чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой руки от сестры. Она за ним наблюдает спокойно. Ждёт терпеливо. — С самого начала подрасткового возраста. — собравшись, признается Итэр. И ждёт, что сестра наконец смутиться. А она смеётся куда веселее, чем раньше. Глаза прикрывает. И на губах её вдруг появляется совсем мягкая улыбка: она теплая, как лучший из летних деньков. — Какое облегчение, — шепчет, ложась на кровать. Итэр не совсем её понимает, но по-детски радуется, что все хорошо. Ложиться на бок, и не думая сокращать расстояние. И просто смотрит. Тишина на плечи больше не давит. Даже становится приятной, навевающей спокойствие. Но долго не длиться. Люмин поворачивается на бок, подкладывая одну руку под голову, глаза открывает. Теперь они друг друга рассматривают как-то по-новому, и осознав этого, Итэр покрывается мурашками. — А ты..? — Я — что? Её недавняя реакция, заставляла думать, что его чувства взаимны, засахаривая внутренности, будто фрукты или цветы. Но прямого признания он не получил. Испытывая потребность в определенности, он собирается с силами: — А ты меня любишь как... Того, за кого хотела бы выйти замуж? Наконец-то от болезненной бледности сестры не остаётся и следа: на щеках расцветает румянец, яркий и густой, чем-то напоминающий кровавый отпечаток, который он днём оставил, забывшись. Зрелище приятное, дыхание перехватывающие. — Да, — Выдыхает тихо, взгляд опуская. Выходит так по-девчачьи, что Итэр к ней руку протягивает — до плеча дотронуться желая, но в последний момент останавливаясь: незачем лишний раз искушаться. Знание, что прикосновения обоих током бьют, волнами жара и мурашек пробегая по телу, многое меняет. — Давно? — Удержаться от уточнения не может. Он отвечал, продираясь сквозь заросли чувств — и она должна. — Могу твой ответ на этот вопрос повторить в точности, ни чуточки не слукавив... — паузу делает, кажется задумываясь, — Я люблю тебя лет с двенадцати-тринадцати... Отчасти именно поэтому так болезненно реагировала на то отдаление... По сути, ты тогда предпочел приятелей мне. С ними почти все свободное время проводил, будто я перестала для тебя существовать. Я ревновала и злилась, считая тебя придурком, каких мало. Тогдашнее её поведение предстает в новом свете — ярком, выхватывающим из тьмы острые углы, изучая которые, он режется. Вина, раньше бывшая просто горькой, становиться терпкой и жгучей, как крепкий алкоголь. Итэр опять не находит слов, дышит с трудом: на ребра давит изнутри, в горле и под ключицей плещется кипящая смесь из нежности и страсти. Видимо под её действием, он говорит: — Тогда было очень тяжело находиться рядом. В смысле: чувство было... Ошеломляющим. Новым и сильным, все мысли к одному сводящим... — А сейчас туда же сводит? — Вызов в вопросе не слышится, но Итэр почему-то уверен, что он там есть. Потому что чувствует, как жар под кожей разливается, в кости впитывается, неся зудящее желание в красках расписать "куда" все его мысли сводиться. Щедро поделиться яркими чувствами. Смутить, как наверняка пытались смутить его. Несколько секунд держится, надеясь, что отпустит. Но желание никуда не девается, напротив — разгорается. И Итэр поддается. — К тому, что я с тобой ночью после свадьбы сделаю, — выходит неожиданно резко. Ему даже мерещится жжёный привкус яда, поэтому он пытается исправиться, задыхаясь от нежности собственных слов: — Как косы твои расплету и волосы сквозь пальцы пропущу. Как обнимать буду. И как холодные руки разотру и... Расцелую — не произносит вслух, но его трепетной интонации и спущенного выражения лица хватает, чтобы Люмин поняла без слов. Она прячет лицо в ладонях, молчит — Итэр чувствует, как сестра слова взвешивает, подбирает. И смеётся, когда она наконец подаёт голос, садясь и поднимая руки в примирительном жесте: — Больше не буду... Извини. Они часто дразнят друг друга по мелочам, но Люмин прощения просит так редко, что Итэр едва ушам верит. Но услышанное ему нравиться и не нравиться одновременно: приятно получить компенсацию за раздражение, но не хочется терять важную часть их общения. — Ты же не всерьёз? — Спрашивает, пододвигаясь ненавязчиво. — Зависит от того, чего хочешь ты, — румянец с её щёк сходить начал. Итэру так понравилось это выражение смущение, что он второй раз за день щеки сестры касается, желая вернуть насыщенность цвета. — Хочу, чтобы ты оставалась собой. — Безнаказанно проводя по нежной коже, оглаживая точеную скулу, признается непозволительно пылко. Сестра хмыкает в ответ, выполняя его желание: хватает подушку и тыкает ей Итэру в лицо, немного остужая пыл и веселя. Видимо, побить его Люмин хочет действительно сильно: попытка вырвать подушку из её рук кончается получением хорошего удара по голове. Не больно, но не ответить он не может — это дело чести. Отползает, на ощупь находя вторую подушку и цепляясь за её край — как раз вовремя, чтобы выставить перед собой мягким щитом, принимающим на себя навый удар.***
Они оба как-то незаметно для себя забрались на кровать с ногами, превратив постель в поле боя. Каждый пытался избежать попадания подушкой по себе, при этом съездив — пусть только самым краем — по лицу или туловищу противника. Покрывало от их беспорядочных движений смялось, а сами они вскоре стали взъерошенными и румяными. Вернув цвет щекам сестры, Итэр почувствовал удовлетворение. Загляделся на плод трудов своих всего на секунду, но этого хватило, чтобы пропустить удар в челюсть, нанесенный снизу вверх — он в тот момент подушку над головой занёс, собираясь на лохматую голову Люмин обрушить. Восхищённый и раздосадованный таким коварством, Итэр все же делает задуманное, свое мягкое оружие с силой в сестру кидая — и из её рук подушку резко вырывая. Они одновременно друг от друга отскакивают. Итэр дышит часто, сжимая отнятое. Люмин с пустыми руками — подушка, которой он в неё кинул, между ними лежит. Смех грудную клетку изнутри распирает. Сердце бьётся часто. Сестра, стараясь за ним следить, к упавшему тянется. А Итэр на нее бросается. Тоже безоружным остаётся — подушку уронил — Люмин в объятиях сжал, повалив. Её тело в руки идеально легко. Румяное лицо оказалось в считаных сантиметрах от его лица. И это вызвало головокружительный восторг, заставивший оступиться и свалиться в густой сладкий туман. Кожа сестры имеет приятный аромат лилии, который, смешавшись с лёгким запахом пота, кажется ещё лучше — живее и теплее. Итэр пытается сестру поцеловать, но губы его касаются тыльной стороны её ладони — она успела ей его рот накрыла. Разочарование, раздражение и нетерпение колючим зудом в мышцах селятся, заставляя Люмин за запястье схватить, руку отстранить. Он имеет право! — Не торопись, пожалуйста — спокойно просит сестра, а он вспоминает, что они ещё не женаты. Уверенность в своих действиях тает от строгости, с которой на него смотрит Люмин. Итэр не отпускает тонкое запястье, но больше не пытается поцеловать. На правах императора он хоть сейчас может сделать с ней все, что захочет. Но это её опозорит. — Прости, — Выдыхает, отпуская, а сестра слабо улыбается. И почему-то выглядет виновато. Снова его рот накрывает ладонью, к которой в следующее мгновение губами прижимается. Робко целует — пусть и не напрямую —оказываясь так близко, что Итэр реснички её посчитать может. Вернее мог бы, если бы этот жест оставил ему способность думать — в черепной коробке болезненным эхом отдавалось биение сердца.