То, что ты видишь

— Короче, теория такая, — Арсений укусил яблоко и громко захрустел, жуя. — Массовый психоз. Они сидели в полузатопленной беседке у новообразовавшегося берега реки — метров на двадцать ближе, чем настоящий, — вода неспешно текла мимо, облизывая деревянные ступеньки, которые от такого обращения успели размокнуть. Время было послеобеденное, самое в санатории приятное — если, конечно, забыть о происходящей ебанине, — большая часть отдыхающих разбрелась по номерам на тихий час, хотелось если и не спать, то валяться в кровати с книжкой, каким-нибудь «Властелином колец» или Ореховым, но Арсений подозревал, что чтение некогда любимого автора для него теперь отравлено знакомством с этим самым автором. — Для этого все должны находиться в стрессовой ситуации в течение продолжительного периода времени, — покачал головой Антон. — Ты приехал в понедельник, я — в субботу. А хуета здесь происходит всё время. — Ну так она постоянно поддерживается на необходимом уровне ебанизма, всё логично. Приезжаешь и сразу окунаешься в атмосферу. — Я для одной из книг изучал массовый психоз, не, не подходит. Мы должны быть единодушной толпой, чтобы подвергаться такому воздействию, а контингент санатория — текучий и постоянно меняющийся, да ещё и не через равные промежутки времени. И к тому же, — Антон выдернул черенок у своего яблока, — массовый психоз на то и массовый, что все разделяют одну и ту же бредовую идею. А тут их слишком много. Арсений раздражённо цокнул: — Но мы с тобой разделили бредовую идею о невероятно горячем Сергее Борисыче, — он приподнял забинтованную руку. Сегодня, как и обещал Антон, боли почти не было, но запястье всё ещё было градусов на десять теплее, чем всё остальное тело. — О, кстати, давай сверимся, — Шастун достал из одного из бесчисленных карманов своих карго штанов блокнот с розовой обложкой. Между страницами был засунут огрызок карандаша. — Страх опустошения у обоих — че-ек, — Антон поставил галочку. — Страх гнили и разложения — чек. Страх темноты? — он бросил вопросительный взгляд на Арсения. — Судя по всему, ещё нет. Страх смерти? Вот и правильно, — он ткнул в него карандашным огрызком. — Молодец, что не разговариваешь с Эдиком. Страх плоти у тебя был, у меня нет ещё. Страх резни — чек у обоих. Страх одиночества? — Арсений в очередной раз помотал головой. — Пизда тебе, — кивнул Шастун и черкнул в блокноте. — У меня уже было. А, всё хотел спросить. Ты бабку с пауками в первый день провожал? — Э-э-э, да, — удивился Арсений. — В номер, который никто не занимает. — Ага, — Антон погрыз кончик карандаша. — Мне всё кажется, что с пауками что-то не то, но я не могу понять, что именно. — Пауки прикольные. — Во-первых, нет, немедленно извинись. Во-вторых, пауки слишком часто фигурируют во всех стрёмных историях, но сам страх пауков кажется мне каким-то мелким. Я-то их, конечно, боюсь, но моё мнение разделяют в основном дети и Рон Уизли. — Ты бы был Полумной Лавгуд, — улыбнулся Арсений. — «Смотри, Гарри, морщерогие кирзачи»! — Кизляки, — фыркнул Антон. — А я вот, знаешь, что подумал, — Арсений доел яблоко, съев и огрызок тоже, и, поставив здоровую руку за спину, откинулся назад. — А почему этот санаторий до сих пор не прикрыли? Ты же сам говорил, что он давно известен как «плохое место», люди постоянно сталкиваются с какой-то хтонью, а некоторые, походу, отсюда и не возвращаются. — Он известен в довольно узком кругу тех, кто интересуется подобным, да и те, — Шастун поджал губы, и Арсений поймал себя на том, что он зачем-то на эти губы вообще смотрит, и перевёл взгляд на речку, — в большинстве своём относятся к этому как к страшилке. Не каждый же едет проверять. Едут сюда в основном пожилые люди, которые либо, вон, как Мария Альбертовна и Ида Васильевна, пьют, либо в целом плохо осознают происходящее, им кошмары от таблеток снятся похуже, чем то, что здесь происходит. И, опять-таки, когда в санатории умирает старушка — это не кажется никому подозрительным. Да и вообще, Арсений, мы где живём. Пока трупы старичков не начнут складывать в порицаемые фамилии и лозунги, это никого не будет волновать. — Ну не знаю, я б пожаловался куда-нибудь, — губы Шастуна язвительно скривились, Арсений моргнул — ну вот, опять он на них посмотрел! — И тебя бы, скорее всего, сочли сумасшедшим. И нечего жаловаться на такие места, где я материал для книг буду собирать, — Антон потянулся, вытягиваясь в ещё более длинного Шастуна, чем это представлялось возможным. — Сегодня вечером лото, кстати, — сказал он и хрустнул шеей. — Хочешь, сходим? — Давай, — согласился Арсений. — Лото вроде должно быть совершенно безопасной и мирной игрой. — О-о-о, — протянул Шастун. — Как же ты ошибаешься. Ошибаться Арсений не любил, поэтому на лото шёл с настроем непременно доказать свою правоту и победить. Что уже, конечно, несколько нивелировало тезис о мирной игре, но он планировал вести себя максимально спортивно. Шастун поджидал его в главном холле. Для лото он принарядился — вылез из мешковатых карго и очередной оверсайз толстовки, и сейчас был в неожиданно узких чёрных штанах, обвешанных цепями, и нежно-голубом свитере. Он стоял, облокотившись на стойку ресепшена, и о чём-то разговаривал с администраторшей, и Арсений впервые не уставился на неё сразу же, напряжённо пытаясь запомнить черты лица и длину волос, потому что вместо этого он уставился на ноги и жопу Антона. Во-первых, они были. Обычно безразмерная одежда Шастуна могла ведь скрывать как и полное их отсутствие, так и какое-нибудь несимпатичное наличие. Во-вторых, они Арсению понравились. Ноги были не просто бесконечные, но ещё и стройные, так что Арсений, который был уверен в том, что его собственные конечности являлись эталоном мужской красоты, вдруг начал в себе сомневаться. Задница была небольшая, но приятно округлая. Мужские задницы Арсений, понятно, любил. Но далеко не все они вызывали у него желание подойти, потрогать и сжать. Задница Шастуна такое желание вызывала. Господи ты боже мой, Арсений, это задница Макадама Орехова! С которым ты совершенно точно не будешь заводить курортно-санаторный роман. Если бы задница, ноги и — чего уж там кривить душой — губы и пальцы обнаружились ещё позавчера, когда они принадлежали просто Антону Шастуну, то он, может, и подумал бы. Сегодня весь этот разрозненный набор привлекательных черт принадлежал Антону Шастуну — Макадаму Орехову. Такое Арсений не потянет. Антон Шастун, которого Арсений никак бы не потянул, обернулся. В глазах у него была паника. Впрочем, ничего удивительного, чего ещё можно было ожидать от разговоров с администраторшей. — Она поинтересовалась, — чуть подрагивающим голосом сказал он, когда они пошли по коридору, ведущему к магазину, — доволен ли я дверным сервисом. — Каким сервисом? — непонимающе спросил Арсений. — Вот именно. Дверным, блядь, — руки Шастуна ощупали карманы, нашли там пачку сигарет, но потом он, очевидно, вспомнил, что курить не время. — Ах, дверны-ы-ым, — наконец, дошло до Арсения. — Всё-таки это она двери переставляет? — Может, не так-то мне эта книга и нужна, — проныл Антон. — Может, ну её и нахуй. — Всё равно пока река не вернётся в русло, ты отсюда не выберешься. — Я вызову, блядь, вертолёт МЧС! — воскликнул Шастун. — Но ты прав, — он вздохнул так протяжно, что его плечи опустились. — Книгу надо дописать, или, хотя бы, довести до точки, где мне будет понятно, что произойдёт дальше. Нам сюда, — он кивнул головой на арку, соединяющую рекреацию с тем, что осталось от магазина, с длинным, но узким коридором. — Я ходил с бабушкой на лото, помню, куда идти. — Слушай, а с твоей бабушкой всё в порядке? — спросил Арсений и улыбнулся — арка оказалась низковата для Шастуна, и тот зацепился макушкой и досадливо поморщился. — Да, ей в этом году девяносто лет исполнилось, всё ещё бодра и весела, постоянно критикует мои книги, а что? Коридор был слишком узким для них двоих, но разговаривать, идя следом друг за другом, было бы неудобно, поэтому Арсений выбрал идти рядом, периодически соприкасаясь плечами. — То есть, когда вы сюда приезжали в твоём детстве, ничего страшного не происходило? — Происходило, Булаткин же уже тогда выступал, — Шастун зацепил его ладонь пальцами, резко их отдёрнул и споткнулся о ковровую дорожку. Арсений с трудом сдержал улыбку. — Ну я почему-то думал, что это как с проклятием египетских пирамид, типа, если не умер тут, то обязательно умрёшь после? — А кто тогда будет бояться? — Антон повернул к нему лицо со вздёрнутыми бровями. — Страхи не так работают, им выгодно, чтобы их боялись как можно дольше и интенсивнее, а с мертвого человека нечего взять. Ведь даже смерти боятся только живые. Но есть кое-что… ай, блядь, — Шастун пнул напольную вазу, неловко её подхватил и поставил на место. — Да что ж такое. Короче, я думаю, что есть кое-что похожее на проклятие пирамид. Но серьёзно к этому относиться не надо, это просто моя теория. — Ты что, — смешливо фыркнул Арсений, огибая банкетку, — думаешь, что я к другим твоим теориям серьёзно отношусь? — Всё ещё нет? Ну, подождём, пока тебе откусят жопу, ладно. Так вот, мне кажется, что у каждого человека есть страх, который, м-м-м, который больше всего ему подходит. И это не то, чего ты больше всего боишься, скорее даже совсем наоборот. Ты этого боишься меньше, потому что оно тебе понятно. — Типа если я скайдайвер, то я не буду бояться высоты? — Вот, да! И я думаю, что в этом санатории у многих людей происходит выбор своего страха. Потому что тут явно представлены они все. Может, это вовсе и не для людей санаторий… — задумчиво протянул Шастун и полез в карман за телефоном, попутно задевая локтём картину в раме. — Да ёбан бобан, что за коридор, — он обогнал Арсения и, повернувшись к нему лицом, начал идти спиной вперёд. — Ща, — Антон быстро набрал что-то в телефоне. — Санаторий для манифестаций страхов, хе-хе, очень хорошо. Так вот! Я не знаю, осознала ли моя бабушка свой страх здесь, или уже откуда-то знала, она не очень у меня разговорчивая. Но я точно в двенадцать лет, именно тут, понял, какой страх — мой родной, — он поднял глаза от телефона и посмотрел на Арсения. — Ну, не тяни, да-да, мне интересно и я очень внимательно тебя слушаю, — поторопил его Арсений. — Наблюдение, — сказал Антон. Выглядел при этом очень довольным, будто сообщал какую-то торжественную весть, но через два шага он снёс плечом раму со стены, что сильно снизило настроение момента. — Страх наблюдения? — уточнил Арсений, присаживаясь на корточки и поднимая картину. — Да. Вот эта вся тема с камерами, как я тебе рассказывал. А ещё страх того, что кто-то узнает все твои секреты. Параноидальная шизофрения? Тоже сюда, — Антон забрал рамку из рук Арсения и повесил её на место. — Какое-то знакомое лицо, — пробормотал он, мельком глянув на изображение. Арсений посмотрел — это был фотопортрет женщины. Высокая, худая, длинный крючковатый нос, большие глаза и полные губы. Волосы чуть ниже плеч. Ему тоже показалось, что он её где-то видел, но это было какое-то неприятно ускользающее воспоминание, будто только что подумал мысль, но она исчезла из головы в ту же секунду, как он открыл рот. — Но тебя же это всё сильно пугает, ты сам рассказывал, — напомнил Арсений, когда они отвлеклись от смутно знакомой женщины на фото и пошли дальше — Антон всё так же спиной вперёд, но теперь ещё и немного полубоком, чтобы не задевать стены. — Да, а ещё я тебе говорил, что меня вообще всё пугает. Но с наблюдением не так сильно, потому что я понимаю это желание. Увидеть всё, в том числе и то, что скрыто. Зафиксировать это — лучше, конечно, текстом, так мне ещё и менее страшно, но сфотографировать, снять на видео тоже сойдёт. Когда я наблюдаю, я часто могу отличить правду от неправды, а когда записываю, это будто придаёт всему смысл. Тупо как-то объяснил, прости, — Шастун смутился. Арсений нахмурился: по описанию Антона страх наблюдения вполне бы мог стать тем, чего он, Арсений, боялся больше всего. Мысль о том, что кто-то может посмотреть на него и узнать все секреты, все дурацкие желания и планы, была очень неприятной. Он вдруг вспомнил, как в первый же день Шастун не поверил его вранью про китобоя Никиту. Может, Антон тоже из этих, как он их там назвал, манифестаций страхов? Манифестация страха ударилась головой о настенный светильник, сказала: «Ёб твою мать!» и нервно оглянулась назад. Арсений тоже посмотрел — впереди, метрах в двадцати, маячил конец коридора, какой-то очередной рекреационный холл с диваном и креслами. — Слушай, а тебе не кажется… — начал было Антон, поворачиваясь к нему и продолжая шагать. — Ой, — сказал он вдруг и остановился. — Я, что?.. — он дёрнулся вперёд, плечи с шорохом скребнули по обоям. — Бля, — он дёрнулся ещё раз. — Арсений, кажется, я застрял. Арсений, которому коридор вдруг тоже начал казаться узковатым, закатил глаза: — Ты, конечно, большой, но не придуривайся, только что всё было нормально, — и мягко толкнул Антона в грудь. Антон поддался, вдавливаясь между стенами ещё дальше, и теперь его руки нелепо торчали спереди. — Хм, — сказал Арсений и ухватил за одну из торчащих ладоней, чтобы потянуть на себя. Ладонь была влажная. Он резко дёрнул её, но амплитуды движения оказалось недостаточно — его собственные плечи оказались зажаты внезапно надвинувшимися стенами коридора. — Так, Антон, прекрати. Просто развернись боком, — раздражённо сказал Арсений. Антон завозился и с видимым трудом, но всё же развернулся. — Ну вот! — Арсений тоже повернулся боком, хотя ему места в коридоре всё ещё хватало. — Дурацкая советская архитектура. Люди раньше, что ли, были меньше? — Были, — подтвердил Шастун, продолжая движение, но гораздо медленнее. — Я был в Таганроге в доме Чехова, у него кровать была метра полтора в длину, как для десятилетнего ребенка. А он на ней детей с женой делал, ты прикинь. — Детей можно делать на любых поверхностях. — Ну я на полутораметровой кровати даже подрочить не смогу, — фыркнул Антон, запрокинул голову и стукнулся затылком о стену. — Блядь, ёбаный коридор! — Меньше болтай и быстрее иди, — Арсений кивнул в сторону холла впереди. — Мы почти вышли уже. С минуту они продвигались в тишине, было только слышно сопение Шастуна, которому явно не нравилось идти приставным шагом. А потом Шастун остановился и сказал: — Нет, теперь я точно застрял, — и поёрзал, но как-то совсем уже лениво и обречённо. — Да ничего ты не застрял, — энергично возразил Арсений и решительно толкнул Антона. Свитер у него оказался какой-то потрясающе мягкий, наверняка кашемир, которого Арсений в жизни не трогал, поэтому с уверенностью утверждать не мог. Кашемир или нет, а рука соскользнула с Антонова плеча, проехалась по его груди, увлекая Арсения за собой. — Так, блядь, — недовольно сказал Арсений, задевая носом нос Шастуна. Теперь они стояли лицом к лицу, плотно зажатые коридорными стенами. — Как ты тут застрял, если тут я ещё поместился?! — А я ебу! — огрызнулся Антон. — Ты просто слишком сильно пихаешься! — Я пытался тебя протолкнуть! — И как, протолкнул?! — Давай попробуем назад, — сказал Арсений и попытался сдвинуться. Через минуты две активного ёрзания по Шастуну у него не получилось переместиться ни на сантиметр, зато получилось обнаружить, что Антон был, ну. Приятный. Тёплый, местами мускулистый, местами мягкий, местами костлявый, но в таких местах, где Арсений эту костлявость любил — выпирающие тазовые косточки, острые плечи, вот это вот всё. Шастун тоже явно нашёл Арсения приятным, потому что в момент, когда он сдался и перестал пытаться продвинуться, в низ живота что-то толкнулось знакомым пульсирующим движением. Арсений лихорадочно соображал, как подать шутку про «это ты так рад меня видеть, или что это такое у тебя в штанах», но тут погас свет. Сразу везде — и в самом коридоре, и в холле, к которому они шли, и в рекреации позади. — С-с-су-ука-а-а, — тихонечко проскулил Антон ему на ухо. Арсений шикнул на него, напряжённо вслушиваясь. Быть может, кто-то выключил рубильник в начале или конце коридора. Быть может, это опять была неведомая стрёмная хуета, и именно поэтому шуметь не стоило. Он так ничего и не расслышал, зато различил вдруг запах земли. Странный здесь, в стенах санатория, потому что пахло землей влажной, будто свежевскопанной, но источник запаха оставался неясным — окон в коридоре не было, системы вентиляции Арсений тоже прежде не заметил. Подумалось, что до того, как погас свет, этого запаха тут и не было, но он быстро отмёл эту мысль — при отключении одного анализатора сразу активнее начинали работать другие, это было нормально. Арсений не мог видеть, настолько кромешной была темнота, но зато стал лучше различать запахи, всё логично. По той же причине он так отчётливо ощущал дыхание Антона на своей щеке и изгибы вдавленного в него тела. — Ты тоже чувствуешь, что запахло землей? — прошептало вдавленное тело испуганным голосом. — Я думаю, оно могло пахнуть и раньше, — недовольно прошептал Арсений в ответ. — Мы просто были слишком отвлечены. — Я бы сейчас отвлёкся, — пробормотал Антон и попытался подвинуться, в результате чего его нога оказалась между бёдер Арсения. Шастун прошептал что-то совсем на грани слышимости, но двигаться перестал. — И что делать будем? — спросил Арсений. — А что мы можем делать? — Не знаю, блядь, Антон! — зашипел Арсений. — Давай тут постоим, подождём! — Ну, кстати, вариант. Рано или поздно кто-то должен пройти по этому коридору. Ведь да? — гораздо менее уверенно добавил Шастун. — Ты мне скажи, ты же якобы знал, куда нам идти. — Ну нам сюда и надо было. Просто раньше этот коридор был нормальный. Они замолчали. Чтобы не фокусироваться на пыхтении Антона, Арсений начал смотреть по сторонам: глаза чуть привыкли к темноте, и с точки, где они застряли, было действительно заметно, что коридор постепенно сужался. Странно, что он не заметил этого сразу, а списал всё на неуклюжесть Антона. Он повернулся в сторону холла, к которому они шли, попутно мазанув носом по щеке Шастуна. Холл видно не было, конец коридора терялся в темноте, и видимого расширения узкого прохода тоже не наблюдалось. Арсений вздохнул. — У меня… — заговорил Антон, его губы коснулись скулы Арсения, и он тут же попытался отодвинуться, что сделать было невозможно, поэтому, покрутившись ещё немного, Шастун просто отвернулся и теперь прижимался щекой к щеке Арсения. — У меня есть история. — Надеюсь, она про то, как выбраться из узкого коридора? — язвительно спросил Арсений. — Увы. Она про запах земли и кое-что ещё… тёмное и тесное. — М-м-м, тёмное и тесное? — Арсений, — очень грустно сказал Антон. — Мне и так тяжело. То, что Шастуну было тяжело, Арсений чувствовал — то ли тот перестал бояться, то ли это было сильнее его, но теперь уже совсем твёрдый член упирался Арсению в бедро. Он пока так и не придумал, как это прокомментировать, но и не очень стремился: Антону явно было неловко, да и было это наверняка в большей степени обусловлено физиологической реакцией организма, и в меньшей — тем, что у Шастуна встал именно на него. Хотя и этот вариант Арсений не исключал. — Ладно, давай свою историю, — согласился он. Этого Оле-Лукойе рассказывание историй явно успокаивало, а спокойный Шастун должен быть большим помощником, чем нервный. — Моему знакомому как-то доставили гроб, — сказал Антон. Арсений хмыкнул. — Знакомого зовут Слава, и он не умеет отказывать. У меня с этим тоже плохо, но Славе будто выдают всегда кубики с буквами «Н», «Е» и «Т», а он из них умудряется собрать «Да, конечно, когда вам будет удобно?». Славу просят присмотреть за детьми, которые одни летят в самолёте, и он в итоге пропускает свой рейс, потому что рейс ребёнка задерживается. Ему оставляют котов и собак на передержку, и он с большим трудом от них потом избавляется. Он всем помогает с переездами, смотрит фотографии из отпуска и слушает рассказы о снах. В общем, я совсем не удивился, когда однажды Слава написал мне: «Ты прикинь, какой-то мужик в кафе сейчас попросил присмотреть за своей посылкой, пока его друзья не смогут её забрать. И предложил десять кусков за это», — Арсений почувствовал, что устал стоять и чуть съехал, присаживаясь на ногу Антона между своих бедёр. Шастун вздохнул, но продолжил рассказывать: — Слава попытался отказаться, но мужик в итоге оставил деньги на столе и ушёл. Посылку, правда, никакую не дал, и Слава помаялся, а деньги всё-таки взял, решив, что если не он, то кто-то другой их заберёт. Потом ему стало стыдно, но деньги деть уже было некуда — мужик назвал только своё имя, Иван, и больше ничего не сказал. Слава даже сходил в то кафе ещё пару раз, в надежде снова с ним пересечься, но нет. Деньги он честно отложил, и когда нашёл конверт аж через год, то сам удивился. Но Иван с посылкой не появлялся всё это время, поэтому Слава решил деньги использовать — пошёл и положил их на накопительный счёт. Типа, вроде как и не потратил напрямую, так что сможет вернуть, а вроде и польза какая-никакая. И что ты думаешь? — Арсений думал, что от Антона приятно пахло. — На следующий же день к нему в дверь постучали, он открывает, а там два каких-то мрачных мужика с огромной картонной коробкой. Явно тяжёлой, размером где-то метр на два. Они уточнили его имя и фамилию, занесли коробку в квартиру, вручили ему маленький ключик и ушли, не отвечая ни на какие Славины вопросы. — Он её открыл? — шёпотом спросил Арсений. Рассказ его не захватывал, как это обычно бывало с историями Антона, потому что текущая ситуация вдруг начала его очень сильно отвлекать: симпатичный, в общем-то, мужик со стояком прижат к нему всем телом. Арсений чуть сдвинулся и теперь утыкался носом в кудряшки за ухом Шастуна. Пахло чем-то цитрусовым, наверное, шампунем, и сладко-хвойным — а это уже явно был парфюм. — Открыл, — ответил ничего не подозревающий Антон. — В коробке оказался гроб. Сверху лежала открыточка, Слава мне её показал потом, мемный потенциал у неё огромный. Оказывается, в агентствах ритуальных услуг и такое продают. В общем, там натурально была чёрная открытка со свечой и розами и надписью: «Скорбим». А внутри записка от Ивана, что-то типа «Спасибо, что согласился присмотреть за моей посылкой». Тот это был Иван или нет, было не совсем понятно, конечно, но Слава сложил два и два и решил, что час расплаты всё-таки пришёл. Гроб был внушительный, деревянный, но будто уже использованный, что в случае с гробами навевает нехорошие мысли. Дерево было старое и потёртое, сам гроб был перехвачен крест накрест цепью, скрепленной небольшим замком, к которому, очевидно, и подходил переданный мужиками ключ. А на крышке было нацарапано: «Не открывать». Слава, конечно, прихуел, но что ему оставалось делать? Вызывать ментов — себе дороже. Выносить гроб из квартиры — подозрительно, да и куда его нести? Ну и, как я тебе сказал, Слава по жизни со всем соглашался. Поэтому он просто перетащил гроб в гостиную и поставил его перед диваном как журнальный столик. Гроб его, конечно, нервировал. Однажды он поставил на него стакан с водой, и в том месте, где стоял стакан, из-под крышки раздалось шкрябанье. Он убрал стакан — шкрябанье прекратилось. Поставил на другой конец гроба — снова что-то заскреблось. Я бы давно уже уехал из страны нахуй, но Слава просто решил больше ничего не ставить на свой импровизированный и очень странный журнальный столик. Когда шёл дождь, от гроба начинало пахнуть землей — вот почему я об этом вспомнил, — и звучали приглушенные и будто далёкие, стоны. Славе начали сниться кошмары. Он не запоминал их, просто знал, что они были, потому что просыпался в поту и с быстро бьющимся сердцем. А где-то через две недели после прибытия посылки, он проснулся стоящим у гроба с ключом от замка в руке. После этого Слава заморозил ключ в трехлитровой кастрюле, кастрюлю так и оставил в морозилке, и с тех пор просыпался от холода, когда в приступе лунатизма пытался этот ключ достать. Арсений, что ты делаешь? — вдруг остановился Антон. — М-м? — спросил Арсений и медленно убрал ладони, которыми он только что, забывшись, поглаживал бёдра Шастуна. — Ничего, продолжай. — Кхм. Иван вернулся через год. С той же мрачной парой мужиков он появился на пороге квартиры Славы, будто всё происходящее было совершенно нормальным. Спасибо, говорит, что присмотрел за моей посылкой, надеюсь, что тебе было не слишком сложно. Слава ему, конечно, ответил, что нет, ничего такого, не стоит переживать, но даже такой долбоёб, как Слава, заметил, что Иван был явно удивлён. И немного будто расстроен, что гроб пришлось забрать. Слава остался стоять в коридоре, когда Иван и мужики пошли в гостиную. Через пару минут шума и возни раздался вдруг короткий, но жуткий крик. Из гостиной вместе с гробом вышли только два мужика, кивнули Славе на прощание и ушли. Ивана нигде не было. Почему у тебя тоже встал член? — Очень неожиданное окончание истории, — фыркнул Арсений, ничуть не смутившись. — Может, меня возбуждает крипота. Может, я поэтому с тобой и общаюсь, — Шастун явно сделал попытку задохнуться воздухом. — Ну что ты хочешь услышать, Антон? Как и у тебя, простая физиология. Мне нравятся мужчины, тебе нравятся мужчины, мы оба тут зажаты довольно тесно. И я вот, кстати, твой стояк никак не комментировал. — Простая физиология? — хрипловато переспросил Антон и повернулся к нему. — Простая… — его губы будто случайно, хотя судя по тону это было намеренно, касались губ Арсения с каждым слогом, — физиология? О, в эту игру могли играть двое, и Арсений в ней был специалист. — Конечно, — сказал он, притираясь ближе к Антону. — Мы ещё не такие старые, чтобы у нас не вставало от приятных физических ощущений. А ты в физическом плане, — он просунул руку между их телами и прошёлся по груди и животу Шастуна, — оказывается, очень приятный. Местами даже, — он скользнул ниже и провёл пальцем по ширинке, — интересный. — Как тебе предположение, что у меня чуть более развитый, чем у школьника, мозг, и мне недостаточно простых физических ощущений, чтобы возбудиться? — прошептал Антон. — Тш-ш-ш, — зашикал Арсений ему в губы. — Не будем делать из этого что-то большее, чем уже есть, — он ещё раз погладил его член сквозь ткань штанов. — Но я так не могу, — ответил Антон и прижался губами к виску Арсения. — И тебе не дам, — добавил он, наклонившись к его уху. — Потому что знаю, что это может быть гораздо лучше. Он просто поцеловал его в щёку, ничего сексуального в этом контакте не должно было быть, но почему-то от того, как ощущались губы Антона на его коже, у Арсения подогнулись колени. К счастью, съехать по стене вниз ему не дала нога Шастуна между его ног и слишком узкий коридор. На секунду ему послышался смех — одновременно далекий и близкий, будто эхо никак не могло определиться, где оно будет звучать. — Блядь, — неожиданно громко сказал Антон. — Мне что-то упёрлось в спину. — Это не я. — Очень смешно, Арсений, — кисло ответил Шастун. — Подожди, — он заёрзал, засунул руку за спину и вдруг потрясённо выдохнул: — Это дверная ручка. Блядь, это дверная ручка! — Ты всё это время стоял у двери и не заметил этого? — возмутился Арсений. — Нет, я бы заметил. Её там точно не было только что. — О-о-ой, — невесело протянул Арсений. — Что? — Что-что, дверной сервис, вот что. — Бля. — Бля. Арсений прекрасно представлял, о чём сейчас думал Антон, потому что его собственные мысли крутились вокруг того же: стоит ли открывать эту дверь? Стоит ли идти туда, куда она ведёт? Будет ли там очередной бесконечно длинный, но на этот раз ещё и постоянно сужающийся коридор? — Слушай, ну это точно разное, — сказал, наконец, Антон. — Замкнутые пространства и запах земли — это про страх погребения. А двери — это кое-что другое, чему я ещё не придумал названия. — Это что, нам один страх помогает избавиться от другого? — с подозрением спросил Арсений. — И зачем бы ей это понадобилось? — Мы же оба говорим об администраторше? — уточнил Антон. Арсений кивнул, проехавшись носом по его подбородку. — Ну, ты знаешь, мне кажется, что ей весело. И, наверное, если бы мы тут застряли навсегда — а других перспектив я не вижу, — ей бы было не так весело. — А ещё, если мы сейчас войдём в эту дверь, ей будет очень весело путать нас в бесконечных одинаковых коридорах. — Это да, — вздохнул Антон. — Но другого выбора и нет особо. И к тому же, ты же как-то вышел из своих коридоров. — Но будет ли так всегда… — пробормотал Арсений себе под нос. — Но ты прав, больше делать нечего, открывай давай. Дверь открывалась в противоположную от них сторону — пять звёзд за дверной сервис, — и вела, конечно же, в коридор, но они оба впали в какое-то эйфорическое состояние от возможности отлипнуть друг от друга и, наконец, вдохнуть полной грудью, что первые пару минут даже не обращали на это внимание, только глубоко дышали. Потом Антон сказал: — Смотри, вон та дверь прямо. Арсений посмотрел — дверь была ничем особо не примечательная, многократно выкрашенная белой краской. — Нам туда, это дверь к залу, где лото проводят, — добавил Антон и потянул его за собой. Арсений всё ожидал, что коридор начнёт бесконечно растягиваться, или что за дверью окажется ещё один коридор, но нет, Шастун резко открыл её, а за ней было светло, шумно и многолюдно — старички рассаживались за столами, расставленными буквой «П», раскладывали карточки с лото, а за трибуной в центре стоял Сергей Борисович и хитро на них смотрел. — Подтягиваемся, молодёжь, — зычно позвал он. — И так опоздали! Оп-оп, карточки взяли, фишечки взяли и садимся! ** — Тридцать три! — гаркнул Сергей Борисович. — С пасхой! — С какой пасхой, — забухтела старушка по правую руку от Арсения. — Это ж всегда были кудри. — Какие кудри, Наташ! — отозвалась её соседка. — Тридцать три — это богатыри! Арсений слышал их как через слой ваты. Он надеялся, что это было от пережитого стресса, но почему-то в голове вертелись не воспоминания о давящем на плечи коридоре и не о появившейся из ниоткуда двери, а о том, что сказал Антон. «Я так не могу. И тебе не дам. Потому что знаю, что это может быть гораздо лучше». Всё это было, конечно, мелодраматической глупостью, просто хорошим подбором слов — совсем неудивительно для писателя. Но почему-то у Арсения, что в моменте, что сейчас, от этих слов сладко ныло внутри. — Семьдесят один! — объявил Сергей Борисович и ничего не добавил: очевидно, присказки для семидесяти одного не существовало. — А я опять совсем один, — сказал за него Шастун, который развлекался так каждый раз, когда попадались числа без прибауток. Восемьдесят два он, например, почему-то назвал «Два Арсения», хотя никакие метрические параметры Арсения в восемьдесят два не складывались. Но спорить он не стал, потому что Антон был нервный и шуточки у него были такие же. — Эй, ты так проиграешь, — Шастун положил фишку на арсеньевскую карточку, — вот же у тебя семьдесят один. И тридцать три. Ты чего? — Да что-то никак не могу в себя прийти, — почти не соврал Арсений. Но Антон всё равно посмотрел на него этим своим долгим изучающим взглядом.