То, что ты видишь

Арсений проснулся от воя пожарной сигнализации. Пару секунд ещё полежал, осознавая себя в санаторном номере, вслушиваясь в истеричные завывания и хлопанье дверями в коридоре. Спросонья экран телефона показался слишком ярким, и он сощурился, вглядываясь — одиннадцать минут четвертого, самый разгар ведьминого часа. Хотя здесь, наверное, каждый час должен быть таким. Он честно планировал следовать советам Шастуна и особо никуда не соваться, но, судя по гулу голосов за дверью, происходящее заинтересовало не его одного. Поэтому Арсений занялся одним из любимых дел — начал договариваться с голосом разума. Он как-то сумел убедить его, что последние сто рублей до зарплаты стоит потратить не на пачку гречки и самую дешёвую туалетную бумагу, а на два чизбургера, а сейчас дело было и того проще. Пункт первый: Арсению хотелось приключений. Пункт второй: страшные санаторные монстры отлавливают только тех, кто шастает по коридорам в одиночестве, а он просто пойдёт и посмотрит вместе со всеми, так что это и считаться не будет. В коридоре первого этажа уже было пусто, только где-то в другом конце светились две открытые двери, в проёмах которых маячили силуэты людей. Зато в месте, где коридор выходил в главный холл, образовалась пробка, и Арсений врезался в неё как ледокол, мягко, но настойчиво раздвигая сонных бабулек и дедулек. Со всех сторон раздавалось то «Ой, батюшки», то «Ой, матушки», и один раз «Ой, Валерий Яковлевич, миленькай». Тонко, но ощутимо запахло дымом, а в холле его даже было видно — он стелился под потолком, закручиваясь мягкими спиралями. По-хорошему стоило вместе со старичками выйти из санатория и переждать на улице, но любопытно стало так сильно, что зачесались ладони и защипало в носу. Хотя это, может, было от дыма. Поэтому, бросив быстрый взгляд на пустующую стойку ресепшена, Арсений натянул на нос воротник свитера, имитируя хоть какое-то следование правилам поведения при пожаре, и двинулся в сторону центрального коридора, из которого и тянулся дым. Горел действительно санаторный магазин, и Арсений почти — почти! — не испытал никакого злорадства. Дверь магазинчика была приоткрыта, изнутри валил густой чёрный дым, а в глубине виднелись всполохи пламени. К эпицентру пожара добрались, очевидно, лишь самые отбитые. Арсений с удивлением узнал в высокой, укутавшейся в махровый халат, фигуре Марию Альбертовну: особенно бледная в рыжеватом от огня полумраке, она казалась моложе своих лет. За её спиной подпирал стенку Эдик, в неизменном чёрном, но на этот раз это явно была пижама. Кроме этих двоих в коридоре ещё обнаружился невысокий плотный мужик с коротким ёжиком тёмных волос. Мужик стоял ближе всех к горящему магазину, и в его позе — широко расставленные ноги и сложенные на груди руки — чувствовалось какое-то самодовольство. — Чё, дядь, интересно? — спросил хрипловатый голос. Арсений вздрогнул и скосил взгляд: Эдик отлепился от стены, подошёл ближе, глаза — весёлые, в уголке пухлых губ — зубочистка. Он, оказывается, был из тех людей, кто с зубочисткой во рту не выглядел придурком. Арсений вот выглядел. — Я тоже любопытный, — Эдик подмигнул. — Прикол, конечно, будет, если бабёнка откинулась, а? Сергуня такое может, — он зажал зубочистку между зубами и ткнул ей, указывая на невысокого мужика. — Но пока не врубаюсь, чи откинулась, чи нет. А ты чё молчишь? Чё, Антошка что-то тебе сказал уже? Нет, подумал Арсений, крепче сжимая челюсти. Эдик заинтересованно наклонил голову, будто вслушиваясь. Нет, громче подумал Арсений. Эдик растянул губы в улыбке. — А НУ ПОШЁЛ НАХУЙ ОТСЮДА! — вдруг рявкнули совсем близко, и Арсений вздрогнул — невысокий мужик в два шага пересёк разделяющее их расстояние, остановился перед ними и ткнул Эдика пальцем в грудь. Тот только перекинул зубочистку из одного уголка рта в другой и оскалился в улыбке. — Пиздуй, говорю, — «говорю» было сказано с мягким южным «г», что почему-то никак не снизило градус агрессии, — отсюда нахуй. Это — моё. — Не кипятись, уголёчек, — ласково ответил Эдик. Мужику такое прозвище действительно подходило: он был смуглый и черноглазый. — Уже ухожу, больно оно мне всё надо. Арсений, — он шутливо приподнял воображаемую шляпу над макушкой. — До встречи. Мужик перевёл взгляд на Арсения и недовольно шикнул сквозь зубы. — А ты чего тут забыл? — А вы, — Арсений так крепко сжимал губы, чтобы ничего не сказать Эдику, что теперь они с трудом разжались, — а вы вообще кто? — Сергей Борисыч, завхоз, — сухо ответил мужик и протянул ладонь для рукопожатия. Арсений потянулся было, чтобы пожать, но тот сам отдёрнул руку. — Ой, дура-а-ак, — он хохотнул и покачал головой. — С этим падальщиком рядом пасёшься, руки тянешь, тц-тц-тц. Ты тут как вообще выживаешь? — Вашими молитвами, — огрызнулся Арсений. Лицо Сергея Борисовича вытянулось и приобрело выражение, легко считывающееся как «Ты чё, бля». — А вы какое-то отношение к пожару имеете? — Допустим. А тебе что с того? Тоже не нравилось гнилое царство? — Не нравилось, — согласился Арсений. — Но это что же получается, завхоз сжёг магазин? — Я такого не говорил, — быстро ответил Сергей. — Я только сказал, что я — завхоз. — И что сожгли магазин. — Не было такого. — Но вы сказали, что имеете к этому отношение? — Слушай, ты, — Сергей Борисович снова протянул к нему руку, на этот раз с выставленным указательным пальцем. — Восковое недоразумение, — палец ткнулся в шею Арсения и скользнул к ключице. Это было неожиданно горячо. Не в плане, правда, сексуальности Сергея Борисовича, хотя и было в нём что-то такое. Нет, палец в самом деле был очень горячий. — Я таких как ты, кривляка недоделанный, плавлю одним прикосновением, — он улыбнулся, с силой провёл по руке от плеча вниз, схватил за запястье и дёрнул на себя. — И если ты начнёшь тут болтать, — зашептал он Арсению на ухо, — то получишь гораздо больше. Арсений хотел было спросить: «Гораздо больше, чем что?», но в ту же секунду запястье обожгло так, будто кто-то поднёс его к открытому огню. От боли на глазах выступили слёзы, и Арсений даже не сразу понял, что уже какое-то время кричал, утыкаясь лбом в плечо Сергея Борисовича, хотя даже сквозь белую пелену, застлавшую сознание, догадался, что тот и был источником этой ужасной обжигающей боли. Это длилось всего несколько секунд, но когда его запястье освободилось от хватки, лучше не стало — свитер будто вплавился в кожу в том месте, где были пальцы Сергея, и горело теперь не от внешнего воздействия, а изнутри. — Никому ни слова, понял? Меня не видел и не знаешь, — повторил Сергей Борисович и ушёл, оставив Арсения баюкать пострадавшую руку. Тихонько подвывая — почему-то казалось, что если позволять звукам вырываться изо рта, то становилось не так больно, — Арсений добрался до номера, где незамедлительно засунул руку под холодную воду. Свитер прилип к коже, но от воды отклеился, и Арсений задрал рукав, открывая запястье с темно-бордовыми пятнами в форме отпечатков пальцев. Свободной рукой он нашарил в кармане пижамных штанов телефон. Было слишком рано, чтобы идти в медпункт. И слишком рано, чтобы писать Шастуну. Раз его не было среди тех, кто проснулся от сигнализации, то вряд ли он проснётся от входящего сообщения. Но болело так, что попытаться стоило.

[3:48]: «У тебя случайно нет мази от ожогов?»

Через несколько секунд под сообщением появились две галочки, потом телеграм сообщил, что Антон Шастун набирает текст, но ничего так и не пришло. Прочитал и снова уснул что ли? Перспективы были неутешительные: либо стоять с рукой под краном до утра, либо попытаться дойти до медпункта в надежде, что тот был открыт. Но это было сомнительно, да и Антон говорил что-то о том, что туда соваться не стоило. Оставалась ещё администраторша, у которой должна была быть аптечка, но обращаться к ней за помощью не хотелось. Было какое-то неприятное ощущение, что станет хуже. Арсений вытащил руку из-под воды, чтобы через секунду заскулить и вернуть её обратно: сразу же начало болеть, словно огонь тлел у него под кожей. Хотя вроде ожоги как-то так и работали, но простое прикосновение какого-то мужика совершенно точно так работать было не должно. Когда в дверь забарабанили, он почти уже смирился со своей судьбой и раздумывал о том, чтобы набрать воды в тазик и так и ходить, опустив в него руку. — Арсений! Ты там?! Открывай! Открывать Шастуну не хотелось, потому что это значило, что придётся вытащить руку из-под крана. Но тот, кажется, начал пинать дверь ногами, поэтому Арсений, зажмурившись, быстро рванул к входной двери, открыл её и, не оглядываясь, убежал обратно в ванную. — Я подумал, ты умер, — сказал Антон на выдохе, появляясь на пороге ванной. Арсений явно его разбудил — тот был ещё более взлохмаченный чем обычно, глаза припухшие, одет в шорты и оверсайз толстовку чуть ли не до колен — с его-то ростом это было действительно впечатляюще. — Написал тебе и сразу умер? — Не стоит забывать, где мы, — Шастун кивнул на его руку. — Что случилось? — Арсений на секунду замялся, хотя Антону явно можно было сказать и про пришельцев из другого мира, которые плевались ядовитой слюной, он бы все равно поверил. — Дай угадаю, — разрешил его сомнения Шастун. — Сергей Борисович? — Сергей Борисович, — кивнул Арсений. — Знаком с ним? — Знаком, — сказал Антон и вдруг оттянул ворот толстовки, открывая длинную шею, часть плеча и ключицу. Арсений даже не сразу сообразил, что смотреть надо было на след ладони на плече, а не на всё остальное. Шея у Антона была красивая. Какой же он там, под этой безразмерной толстовкой? — Ты думаешь, — продолжил Шастун, отпуская воротник, — откуда у меня мазь от ожогов. Пошли, лечить тебя будем. Он усадил Арсения на кровать, с силой надавив на плечи, потому что тот порывался убежать обратно в ванную — с каждой секундой без воды рука горела всё сильнее. — Терпи, — строгим голосом сказал Антон и, сев рядом, положил запястье Арсения себе на колени. Выдавил — на свои длинные красивые пальцы, Арсений, соберись немедленно! — сразу много мази и аккуратно наложил её на место ожога, не втирая. — Приподними, — попросил Антон, добавляя мазь на каждый из отпечатков пальцев. — И подержи так чуть-чуть. Сразу стало легче: мазь приятно холодила и остужала жар внутри. Шастун зашуршал упаковкой, отмотал бинт и, примерившись, начал заматывать запястье. — Ну вот, — он снова пристроил его руку на своих коленях и завязал бантик. — Через пару часов сменим. Теперь рассказывай. — Там пожар, — начал Арсений. Антон кивнул: — Да, я видел администраторшу с огнетушителем, когда шёл к тебе. Сомневаюсь, что они вызовут настоящих пожарных, да и кто сюда теперь доедет, — он аккуратно погладил косточку на запястье Арсения. — Не туго? Арсений прекрасно понимал, что Шастун делал. Но у него были такие красивые пальцы. И никто не отменял чувства благодарности за первую помощь. И вообще Арсений не выспался и эмоционально вымотался. Поэтому руку он не убрал, сказал только: — Нет, хорошо всё, — и продолжил: — Я проснулся от сигнализации, пошёл на запах дыма, обнаружил там Марию Альбертовну, Эдика и вот, Сергея Борисовича. Он почему-то не очень любит Эдика, они немного поругались, а потом я пристал к нему с расспросами, за которые, очевидно, — Арсений приподнял перевязанную руку, — и получил. — Ты хоть за дело получил, — Антон провёл пальцем по костяшкам Арсения. — Мне он просто сказал: «О, здорово, глазастый» и хлопнул по плечу. И, ну, ты видел, — Шастун дёрнул плечом с ожогом. — Могу сказать, что долго болеть не будет. — А Сергей Борисович — он?.. Что-то такое? — Конечно, — усмехнулся Антон. — Он же не может быть просто настолько горячим мужиком. Ты бы тогда… — Арсений метнул в него предупреждающий взгляд. Антон улыбнулся. — В общем, он что-то такое, да. Как думаешь, что? — Страх огня? — Арсений пожал плечами. — М-м-м, не совсем, — Антон поёрзал, усаживаясь поудобнее, но при этом придержал руку Арсения, чтобы она осталась лежать на его ногах. — Что самое страшное в огне? — Ну… горячо, почти всё в нём сгорает. И больно, — Арсений шевельнул пальцами обожжёной руки. — Ага. Больно. Я это называю страхом опустошения. Огонь несёт потери, часто разрушения без причины — хотел сжечь мусор, а случайно сжёг весь лес. А ещё это очень сильная боль, да? И твоей руке не надо буквально быть в огне, чтобы она болела от ожога. — И Сергей Борисович не кастует файерболы. Вроде бы. — Да, я думаю, что это сидит внутри него. Как тлеющая боль от ожога, высокая температура, спрятанная у тебя под кожей. Но в отличие от нас, которым остаётся только корчиться от боли и зависать у крана с холодной водой, такие как Сергей Борисович умеют находить этой боли выход. — Ты с такими уже встречался? — Встречался. Дважды. Рассказать? — Арсений кивнул. — Ну, — так как Арсений уже не в первый раз слушал Антоновы истории, то смог заметить, как тот переключался в режим рассказчика: взгляд устремился вдаль, лицо расслабилось, приобретая мечтательное выражение. Такого Шастуна можно было даже назвать красивым. Вслух этого Арсений бы, конечно, не озвучил. — Ты наверняка знаешь много страшных историй про метро, всякие там секретные туннели, призраки ночных обходчиков и мясорубка в эскалаторе. Поэтому моя история вряд ли покажется тебе страшной. В общем, это случилось лет пять назад, я только переехал в Москву и много гулял. Тогда писательство уже стало моей основной работой, и я обычно весь день писал, а около полуночи выходил прогуляться. Ну и как-то ушёл слишком далеко, возвращаться пешком было далековато, метро ещё не закрылось, и я решил пару станций проехать. В общем, спустился на Новослободскую, на станции кроме меня только технический персонал, но меня это тогда не напрягло. Слишком хорошее было настроение, помню, текст тогда классно шёл. Да и вообще, я знал, чего надо бояться в метро. Как мне тогда казалось. — А чего надо бояться в метро? — тихо спросил Арсений. — Выйти не там, конечно, — ответил Антон, будто это было самое очевидное правило, которое учили в школе на уроках ОБЖ. — В метро очень важно знать, куда ты идёшь, а если случайно забудешься и позволишь толпе себя унести, то можно выйти не там, где надо было. — Ну, это понятно. — Нет, Арсений. Совсем не там, где надо. Но ладно, я-то знал, куда иду, да и толпы никакой не было, поэтому я не боялся. И зря. Я записывал в телефоне заметку как раз о том, как не потеряться в метро, когда зазвучало это «Ту-ду-ду-ту-ту-ту-ту-ту» и приятный женский голос, который обычно говорит «Пожалуйста, не оставляйте детей без присмотра в метрополитене», вдруг сказал: «Это объявление службы безопасности Московского метрополитена», а следом раздались ужасные крики. Про такие пишут, что они были нечеловеческие, но эти совершенно точно были — на грани возможного, но кричали определённо люди. Потом тишина, и снова: «Это объявление службы безопасности Московского метрополитена», — Антон замолчал, поглаживая руку Арсения. Потом вздохнул. — Стало слышно, что приближается поезд, и я расслабился было, мол, что бы там страшного ни было, я сейчас уеду. Но через секунду стало понятно, что это был за поезд, потому что вместе со стуком колёс стали различимы крики. Те самые, что передавали по громкой связи. На грани возможного. Так кричат, когда уже нет сил терпеть боль, и когда понятно, что спасения от этой боли не будет, — он легонько сжал пальцы Арсения, и Арсений сжал его руку в ответ. — Поезд въехал на платформу весь в огне. «Это объявление службы безопасности Московского метрополитена, — сказал приятный женский голос. — На станцию Новослободская вызывается инспектор Песчаный. Инспектор Песчаный вызывается на станцию Новослободская. Это объявление службы безопасности Московского метрополитена». Я не очень помню, как меня вывели на улицу. Очнулся уже там, вокруг машины — скорая, пожарная, полиция, кого только не. Я сидел на ступеньках входа на станцию, а рядом со мной сидел унылого вида мужик. Такой, знаешь, посмотришь и сразу понятно, что то ли мент, то ли какой-то мелкий чиновник. И лет ему где-то между сорока и пятьюдесятью, костюм засаленный, лицо обрюзгшее и только глаза — острые, внимательные. Он заметил, что я немного очухался, и спросил вдруг: «Что вы любите больше всего на свете?», и я, знаешь… Я прям чувствовал, что отвечаю против своей воли. Я ответил, что больше всего люблю маму. Он улыбнулся, кивнул чему-то и задал следующий вопрос: «Кто я такой?», и я до сих пор думаю, что бы со мной случилось, если бы я тогда ответил. Но я смог промолчать, — Шастун погладил кончиками пальцев ладонь Арсения. — Весь следующий день я мониторил новости, но, как ты догадываешься, о горящем поезде в метро ничего не появилось. Они посидели молча, Антон продолжал рассеянно гладить руку Арсения, а тот обдумывал историю, пытаясь сообразить, пока его, наконец, не осенило: — Ты думаешь, это был инспектор… — Т-ш-ш! — перебил его Шастун. — Вот так и рассказывай тебе секреты, Арсений! — Ну блин, он же не Воландеморт какой-нибудь. И ты назвал его имя. Ай! — Антон ткнул его в бок. — Ладно-ладно! Хорошая история. — Спасибо, — буркнул Антон. — И я просто процитировал слова объявления, а не утверждал, что это его имя. — Выкручиваешься, — прищурился Арсений и подтянул одеяло — то ли его начала пробирать утренняя прохлада, то ли история Антона. — Хорошо, и ты думаешь, что горящий состав был связан со страхом опустошения? Или мужик? — спросил он и, приподняв перевязанную руку, накрыл одеялом их ноги. — Горящий состав. Мужик был про другое, про наблюдение и контроль. А с поездом… Дело даже не столько в нём самом, сколько в людях, которые в нём были. Именно они испытывали боль и ужас. Я думаю, что манифестации страхов как раз этим и кормятся. Им нужно, чтобы люди боялись, чтобы продолжать существовать. Арсений вспомнил, как кричал в плечо Сергея Борисовича, а тот не оттолкнул его, но будто даже позволял этому происходить. Вспомнил, как смеялась хозяйка магазинчика, когда он верещал от страха, пытаясь скинуть с себя личинок. И вспомнил смех, который эхом звучал в чересчур длинных коридорах. — А вторая история? — спросил он, чтобы не думать слишком много. — Вторая история… — Антон написал какую-то букву на тыльной стороне ладони Арсения, но слишком быстро, чтобы он успел понять, какую именно. — Вторая история — романтическая. — Уже трепещу, — фыркнул Арсений. — Это ещё в Воронеже было. Короче, после увольнения из охраны торгового центра с теми камерами, я устроился работать в кофейню. Совмещать с университетом получалось хуже, потому что работать надо было днём, но зато никаких камер, потому что кофейня была не сетевая, а вся такая из себя инди пространство с горизонтальным сейфспейсом, — Арсений непонимающе нахмурился, но Антон продолжил без пояснений: — На смене я был всегда один, поэтому выполнял обязанности и бариста, и уборщика, и охранника. К счастью, людей приходило мало, место было неудачное — какая-то подворотня в спальном районе. Тем удивительнее, что в кофейню начала регулярно ходить девушка. Очень красивая, — Антон улыбнулся. — Она совсем не вязалась с нашей кофейней, ей бы больше подошёл какой-нибудь кофешоп в центре, потому что выглядела она как настоящая инстаграмная дива. Волосы уложенные, губы подкачанные, загар в начале марта, все дела. Я, конечно, знал, что это вообще не мой уровень, но удержаться не смог. Мысли были дурацкие: зачем ещё такой девушке приходить каждый день в задрипанную кофейню? Конечно, она влюбилась в бариста, — он сделал шутливый поклон, — вашего покорного слугу, и ждёт от него первого шага. Я морозился долго. Знаешь, что мне ещё тогда надо было заметить? Она заказывала двойную порцию эспрессо, но всегда уходила, оставив чашку нетронутой. И неважно, сколько бы она ни просидела в кафе, когда я убирал посуду, чашка и кофе в ней всё ещё были горячими. Глупый, глупый Антошка. Я заговорил с ней где-то через месяц. Узнал, что её зовут Ира, и позвал на свидание. Она согласилась, но я даже не успел обсудить время и место, как она оставила деньги на столе и ушла. А на следующий день позвонила в дверь моей квартиры. Хотя я не называл ей не то что адреса, но даже своего полного имени. В общем, всё с Ирой было странным. Мы так никогда нормально и не поговорили, не обменялись телефонами, просто пару раз в неделю она приходила к моему дому и мы шли гулять по городу — парки, набережная, такие же плохие кафешки, как та, в которой я работал. Пару раз ходили в кино, и я делал нелепые попытки то приобнять её, то взять за руку, но Ира всегда уворачивалась от прикосновений, и со временем я перестал пытаться. Она говорила о себе очень мало, я так и не узнал, ни кем она работает, ни где учится. Я даже не уверен, что нравился ей. Хотя зачем тогда ей было со мной гулять? Но она много и с интересом слушала меня, поддерживала моё желание писать, говорила, что это точно моё. Я за это до сих пор ей благодарен. Не знаю, стал бы я писателем, если бы не Ира, — Шастун подтянул бантик бинта на запястье Арсения и едва ощутимо погладил предплечье. — В сентябре я почувствовал, что скоро всё закончится. Ира приходила реже — и в кафе, и к моему дому. Говорить почти перестала совсем, хотя и до этого не отличалась многословностью. Наша последняя встреча была в кофейне. Ира пришла совсем рано, села за барную стойку, хотя обычно занимала столик у окна. Перегнулась через столешницу и долго и внимательно смотрела на меня. Сейчас я догадываюсь, что она скорее всего хотела меня запомнить, какая-нибудь такая мелодраматическая фигня. Тогда же это показалось мне флиртом, я тоже перегнулся через стойку, наши лица были в каких-то паре сантиметров друг от друга. О, подумал я, неужели первый поцелуй! И губы приоткрыл, глаза наоборот прикрыл, короче, хлебало у меня приобрело совершенно определённое и явно очень тупое выражение. «Ты такой хороший, Антон, я бы никогда этого с тобой не сделала», — сказала Ира. Глаза у неё были мокрые, и когда одна из слезинок скатилась по щеке, то в ту же секунду зашипела, будто попала на раскалённую сковородку, и испарилась, — Шастун вздохнул, выпадая из образа рассказчика. — Блин, курить захотелось, пиздец. Короче, она ушла и больше я её никогда не видел, а теперь пошли покурим. — Ты думаешь, — спросил Арсений, с некоторым сожалением убирая руку с ног Антона, — что Ира была как Сергей Борисович? — А ты думаешь, много у кого слёзы на коже испаряются? — Шастун приподнял брови. — У меня полная картина сложилась спустя много лет: и то, как она не хотела ко мне прикасаться, и то, что её кофе оставался горячим, и слёзы эти. Но в момент знакомства с Ирой я ещё мало знал о страшном, — он встал и похлопал себя по карманам шорт. — Интересно, где она сейчас. Арсений очень любил раннее утро. В пять утра стояла почти ощутимая тишина — сирена затихла, пожар, судя по сваленным в кучу огнетушителям в главном холле, тоже. На улице было свежо и прохладно, санаторные дорожки были влажными от росы, и лавочки, очевидно, тоже — Антон попытался сесть на одну из них, но тут же вскочил с негромким «Да бля». — У тебя было много отношений? — спросил Арсений даже не столько потому, что ему действительно хотелось знать, сколько потому что серое утро обязывало задавать личные вопросы. И ещё немножко потому, что Шастун казался особенно грустным после рассказа об Ире. — Тебе правда интересно? — удивился Антон. — Ну, да? Это вроде нормальный вопрос? — Ты задаёшь мало вопросов обо мне, — пожал плечами Шастун. Надо же, какой наблюдательный. — Будто не хочешь знать. — Я спрашиваю о том, что меня интересует, — возразил Арсений. — Может, ты просто не такой интересный, как о себе думаешь. Но не расстраивайся, почти со всеми людьми так. — Арсений, — вздохнул Антон как-то особенно тяжело и повернулся к нему — на кончике сигареты навис пепел. — Я — Макадам Орехов. И если бы ты больше спрашивал про мою работу, я бы тебе сказал. — Я не хочу спрашивать про твою работу, потому что не хочу, чтобы ты просил почитать что-нибудь из твоей писанины, а с начинающими писателями это всегда так… Подожди, что? — Нет-нет, расскажи мне ещё про то, как ты не хочешь читать что-нибудь из моей писанины, — хмыкнул Антон, стряхнул с сигареты пепел и затянулся. — И сколько начинающих писателей давали тебе свою писанину почитать? — он поиграл бровями. — Блядь, Антон, скажи, что ты пошутил, — Арсений обхватил плечи руками и поморщился — для пострадавшей руки это оказалось слишком резкое движение. — Или что мне послышалось. — Послышалось что? — Сука. Ты сказал, что ты — Макадам Орехов? — М-м-м, — кивнул Антон. Конечно, это объясняло всё. Это объясняло айфоны и дорогие шмотки. Это объясняло интересные истории, которые Арсению на самом деле нравились, он просто не хотел это признавать. Это ещё и наверняка как-то объясняло всю происходящую ебанину, только не совсем было понятно, как именно. — А я тебе ещё рассказывал, как люблю книги Макадама! — чуть не задыхаясь от возмущения, воскликнул Арсений. — А ты, блядь, слушал, как я тебя же тебе хвалил! — он шлёпнул Шастуна по плечу, тот ойкнул и рассмеялся: — А ещё ты при мне обсуждал, что я заболел и умер, — Антон попытался увернуться от следующего удара, но вместо плеча получил по спине. — И что я жирный, и вообще женщина, ай, блядь, Арсений, больно! — Так и должно быть! — прошипел Арсений. — Тебе повезло ещё, что у меня правая рука забинтована, левой я не так сильно бью. Я искал твои книжки в интернете! — В смысле пытался спиратить? — Нет, пытался найти книги Антона Шастуна! — Арсений пнул Антона по ноге, правда, вполсилы, больше чтобы выразить своё негодование, чем на самом деле сделать больно. — И я спрашивал тебя о твоих книгах! Ты же даже сказал мне, что новая книга — о санатории. Почему ты тогда не рассказал, что ты — Макадам Орехов? — Ну, тут ты прав, ладно. Ты спрашивал, — Антон протёр глаза от, очевидно, набежавших слёз. — Но у тебя всегда такое лицо было, будто ты интересовался моим говном. Типа, вроде как подходящая тема для разговоров в санатории, но вроде как и хотелось бы знать поменьше. — Я думал, что ты начинающий писатель… — Да-да, и не хотел, чтобы я всунул тебе свои литературные потуги для рецензии, я понял, — отмахнулся Антон. — И вообще, — Арсений и ткнул в Шастуна пальцем. — Ты же мог мне сейчас соврать. Никакой ты не Макадам Орехов. Как ты это докажешь? Никаких фотографий на обложках книг, никаких автографсессий. Я тоже могу сказать, что Макадам Орехов — это я! — Ну… — Антон задумчиво почесал бороду. — Могу своего менеджера попросить прислать мой контракт с каким-нибудь издательством. Там указаны и псевдоним, и моё настоящее имя, — он вытащил из кармана телефон, но Арсений его остановил. — Ладно, не надо. Было бы странно врать о таком. — Да, было бы странно, — согласился Шастун. Он выбросил сигарету, и они немного постояли молча, Арсений раскачивался с пятки на носок, всматриваясь в глубину парковых дорожек. — Может, теперь ты хочешь что-нибудь узнать о моей работе? — спросил Антон. Арсений закатил было глаза, но спохватился: у него и в самом деле был вопрос, ответ на который его мучил ещё до внезапной литературоведческой лекции Марии Альбертовны за завтраком. — Вообще да, есть кое-что. — Я тебя внимательно слушаю. — Холмогоров же и правда гей? — Да, — мягко улыбнулся Шастун. — Как и его создатель.