То, что ты видишь

В затылке будто щекотали пёрышком изнутри, на ум почему-то пришли слова «длинные волосы». У кого-то должны были быть длинные волосы, но Арсений никак не мог вспомнить, у кого. Может, у него самого? Он провёл рукой, поправляя короткую чёлку. Нет, не может быть. Администраторша за стойкой широко улыбнулась. Ладно, чёрт с ними, с волосами, Антон говорил, что её имя можно просто спросить. И даже имя вроде говорил, но оно почему-то сейчас ускользало, хотя обычно такие вещи давались Арсению легко: он хорошо запоминал людей, имена, тексты и места. — Прошу прощения, запамятовал, а как вас зовут? — Ирина Владимировна, — ответила она, продолжая улыбаться и почти не шевеля губами. Волосы у неё были короткие и кудрявые. Значит, длинные волосы — это про кого-то другого? — А… — Арсений напряг память, поймал за хвост пытающуюся затеряться мысль: — А Екатерина?.. — Это отдыхающая? — деловито поинтересовалась Ирина Владимировна и зашуршала бумагами за стойкой. — Нет, это вроде второй администратор? — В санатории один администратор, — она подняла на него свои тёмные глаза. — И это я. Ирина Владимировна, повторил про себя Арсений. Ирина. Владимир. Ирина Владимировна. — Вас что-то беспокоит? — вежливо спросила администраторша. — О, у меня длинный список, — хохотнул Арсений. Уголки губ, которые и без того уже были растянуты в начинающую пугать улыбку, дрогнули, поднимаясь выше. Оценила, значит, шутку. — Но я хотел уточнить, нельзя ли поменять питание? В начале прошлой недели вы мне выдали талончик, там везде стояла рыба. И на завтрак, и на обед, и вообще. Но всё шло неплохо, рыбы не было, а еда очень вкусная и разнообразная, — он решил чуть подлизаться, но ситуация была критическая: жить на чипсах и шоколадках из запасов Шастуна становилось всё невыносимее. — А со вчерашнего вечера стали подавать, действительно, одну рыбу. — Ах, дорогой отдыхающий, в санатории строгие правила, — Ирина Владимировна подалась чуть вперёд, будто собиралась поделиться чем-то секретным, и Арсений тоже к ней наклонился. — Если в вашем талоне на питание было написано, что вам положена рыба, значит, это рыба и будет. И была, — добавила она, и тут у неё со ртом начало происходить что-то, что мозг Арсения осмыслять совсем не хотел, поэтому он резко оттолкнулся от стойки, на ходу попрощался и поспешил в коридор, ведущий к столовой. Не умрёт же он от чипсов и шоколада, подумаешь. Почти весь день Арсений провёл с Шастуном. Он, конечно, сходил на пробежку (стараясь держаться подальше от леса и вообще деревьев, и в итоге бегал вокруг санатория), развлёк себя потреблением кислородного коктейля перед завтраком (коктейль оказался одновременно и кислый, и горький), но больше делать как-то особо было нечего, поэтому после завтрака он пошёл с Антоном болтать в беседке, потом до обеда торчал у него в номере, пока тот писал. Арсений всё это время то играл в три в ряд на телефоне, то смотрел шоу про путешественников, в котором было слишком много рекламы и слишком мало путешественников, поэтому в основном он отвлекал Шастуна от работы — постоянно спрашивал: «А что ты пишешь?», «А сейчас?», «А вот сейчас?». Антон предсказуемо не раздражался, только фыркал и обещал, что обязательно пришлёт Арсению экземпляр книги, как только их отпечатают. Но примерно на тридцатом вопросе («А давай ты сам напишешь фанфик про Холмогорова и Артёма, и только я буду знать, что это на самом деле не фанатское творчество, а авторское?»), Антон сдался и предложил поиграть в карты. Они начали с дурака, чуть не пропустили обед, а, вернувшись, решили играть в двадцать одно. Шастун проигрывал безбожно — и хорошо, Арсений до сих пор не отошёл от вчерашнего тенниса. Ему, на самом деле, не надо было уходить, но он выдумал что-то про звонок маме и ушёл к себе за час до ужина. Просто чтобы создать самую жалкую на свете иллюзию, что он, вообще-то, сам по себе и общество Антона ему, может, и нравится, но вовсе не жизненно необходимо. Шастун со своей мерзкой проницательностью, кажется, всё понял, уж больно ехидно поинтересовался: — Ну как, побыл один? — когда Арсений сел за стол. На ужин были рыбные котлеты, пюре и квашеная капуста. Чтоб этот санаторий провалился. — Отдохнул от меня? — Твоё общество не вызывает у меня никаких глубоких душевных переживаний, чтобы от него отдыхать, — буркнул Арсений. Мария Альбертовна внимательно посмотрела на него и вздёрнула брови, но ничего не сказала. — Ах, вот значит, как, — притворно вздохнул Шастун. — И никакой эмоциональной привязанности? — Вообще не знаю, о чём ты. Вот так позажимаешься с человеком в узком коридоре, а он потом себе навоображает. Мария Альбертовна издала какой-то крякающий звук и спросила у Иды, закончила ли та читать книжку. Разговор тут же сместился в сторону обсуждений достоинств Макадама Орехова, что этому самому Макадаму страшно нравилось, судя по тому, как он подкидывал в беседу всяческие «Да вы что?» и «Думаете, Макадам молодой?». Арсений из вредности сказал, что Макадам должен быть ужасно дряхлым, не чета прекрасным дамам за столом. Но в основном в беседе он почти не участвовал, а уныло, как козлик, жевал капусту и поглядывал по сторонам. В столовой обнаружился Эдик, который появлялся редко, чаще во второй половине дня. Тот заметил, что Арсений на него смотрит, приподнял вилку с целой котлетой на ней и подмигнул. Охотника и его жертвы не было видно, но они, скорее всего, просто ушли — за завтраком и обедом Арсений имел удовольствие попялиться напряжённо в их спины. Они казались совершенно чужими друг другу: не разговаривали, даже не смотрели друг на друга, но делали всё синхронно: садились за стол, ели, меняли тарелки, выходили из столовой. Во всём этом чувствовалась странная связь, об источнике которой Арсению думать не хотелось. Он скользнул взглядом по остальным столикам, узнавая некоторые примелькавшиеся лица, приложил усилие, чтобы не посмотреть на Эдика, который продолжал на него пялиться, и перевёл взгляд на окна. За окном уже начинало темнеть, Арсений вгляделся в густеющие сумерки: парковые дорожки, блеск воды между деревьями, длинный человек, силуэты урн и лавочек… Длинный человек. Он вернулся к тёмной фигуре. Было невозможно разглядеть хоть какие-то детали образа: ни лица, ни одежды. Человек стоял между деревьями и казался вырезанным из картона такой непроницаемой черноты, что вокруг него пространство было словно чуть темнее, чем в остальных местах. Длинный человек вдруг медленно, словно в замедленной съёмке, помахал рукой, а потом приложил её к лицу — точнее жест разглядеть не удалось. Арсений, конечно, не мог утверждать, что это было обращено к нему, но мурашки, пробежавшие по спине и затылку, явно сигнализировали о том, что его нервная система была другого мнения. —...Арс? — позвал Шастун. Они как раз сегодня провели беседу на тему того, почему Арсению не нравилось, когда его называли Сеней — вежливый и воспитанный Антон всё это время использовал полную форму его имени, объясняя это простым «Ну ты ж так и представился», поэтому удобного случая рассказать, что Сенька Попов — это, конечно, колоритный образ, но совсем не про него, всё не предоставлялось, и пришлось чуть ли не в лоб предлагать называть себя Арсом. В жизни Арсения это был редкий случай, когда его не пытались называть несимпатичной краткой формой имени. Очень захотелось срочно найти у Шастуна какой-нибудь недостаток, потому что это всё ему начинало слишком нравиться. — Что? — чуть резковато ответил он. — Ты доел свою капусту? Пойдём покурим? На улице было по-вечернему свежо, шум речки звучал приятным эмбиентом, сигарета Шастуна уютно зашуршала горящей бумагой, когда тот затянулся, Арсений посмотрел на его профиль и вдруг почувствовал, как взвинченность и раздражение, которые преследовали его последние полчаса, сменились чем-то сладко-тягучим и трепещущим где-то под рёбрами. О, нет. О, нет-нет-нет. — Расскажи мне историю, — быстро попросил он. Шастун вытянул губы трубочкой в задумчивости. — Историю, пу-пу-пу… — вздохнул он. Потом почесал нос, выдохнул дым и спросил: — Хочешь историю про случай, после которого мои родители развелись? У Арсения на языке вертелось что-то едкое: они знакомы всего неделю, но он уже знает про дачу под Воронежем, первую работу Антона, какую-то девушку, которая ему нравилась, сколько можно этих личных историй, каждая из которых будто опутывала Арсения и притягивала ближе. С другой стороны, раз он уже узнал про отчима, то будет ведь как-то странно не узнать про отца — однобокая история получится. Зачем ему многобокая история и кто тут на самом деле добровольно запутывается в историях Шастуна, Арсений решил себя не спрашивать. — Давай. — Сразу говорю, я тут ни при чём, — предупредил Антон. — Ну, или мне хочется так думать. Просто когда столько сверхъестественной поеботы происходит, то невольно начинаешь задумываться, а не ты ли её источник. — А не ты ли? — нахмурился Арсений. — Я — только наблюдатель. — Ну-у-у, знаешь. Слышен ли звук упавшего в лесу дерева, если рядом никого нет? — Правильный ответ — нет, да? — улыбнулся Антон. — Но мне хочется верить, что звук всё равно существует, — Арсений закатил глаза: если бы он был падающим деревом, то предпочёл бы лес без лишних ушей. — В общем, история. Мой папа хотел быть космонавтом. Но рост у него был метр девяносто пять, а в советское время в космонавты брали только тех, кто ниже метра семидесяти. Так что в итоге он отучился на инженера, какое-то время проработал в конструкторском бюро, а потом оно объединилось с заводом, ближе к двухтысячным начался какой-то движ, и папе удалось, наконец, подобраться к ракетам: его стали отправлять на вахты в Байконур. Он у меня занимался системами разгонных блоков — это такие транспортные кораблики, доставляют на МКС всякие грузы. Папы не было дома обычно два-три месяца, но однажды, вернувшись с очередной вахты, он сказал, что скоро снова уезжает и на этот раз — на полгода, — Антон потушил сигарету, выбросил окурок в урну и повёл плечами. — Пошли, сядем. Арсению показалось, что между деревьями он снова кого-то увидел, но площадка вокруг фонтана была хорошо освещена, и от этого чернота за её пределами казалась ещё гуще. Он натянул рукава толстовки на пальцы и сел рядом с Антоном на лавочку. — Когда он вернулся, я какое-то время думал, что вместо моего папы приехал кто-то другой. Стал его бояться. Он очень сильно похудел, но лицо при этом не осунулось, а даже наоборот: морщины разгладились, будто кожу перетянули заново. Он оказался одновременно отдохнувшим и безмерно уставшим. Не смотрел нам с мамой в глаза, почти не разговаривал, мало ел и большую часть времени смотрел в окна. Часами, — Антон достал новую сигарету. — Думаю, что маме тоже это всё не очень нравилось, потому что они развелись где-то через год. А вот то, что с папой произошло на Байконуре, я узнал совсем недавно. Мы только пару лет, как снова начали общаться, и хотя прошло так много времени, нынешний папа всё равно кажется мне более знакомым, чем тот, который тогда вернулся. В общем, ему предложили поучаствовать в изоляционном эксперименте. Полная имитация полета на ракете и стыковки с МКС, только говорили, мол, что, конечно, всё это будет происходить на земле, никакого реального полёта. Хотели проверить, насколько эффективен будет один космонавт вместо целой команды и каков порог одиночества, когда это начнёт отражаться на психике. Собрали группу из трёх человек: папа, задачи которого были связаны с техническим обслуживанием корабля, женщину-биолога, которая должна была заниматься выращиванием и поддержанием растений в условиях станции, и, ты прикинь, философа, у него была какая-то экзистенциальная миссия. Они виделись только на сборе перед отправлением. Все «летели», — Шастун изобразил пальцами кавычки, — на разных ракетах и были размещены типа на отдельных МКС. Папа говорил, что несмотря на то, что это всё было имитацией, перегруз в полете казался самым настоящим, на станции была невесомость, а в иллюминаторы было видно космос и Землю. Эксперимент был рассчитан на четыре месяца. Задачи у папы были простые: в первую очередь поддерживать своё тело и дух, для этого у него был мини тренажёрный зал, телевизор с каким-то ограниченным набором фильмов и книги. Но кроме того, он выполнял задачи по техническому обслуживанию корабля, тут уж, прости, я не шарю, но он проверял какие-то датчики, за чем-то следил, чтобы оставалось в пределах необходимых значений и всякое такое. Часть станции была от него закрыта, там была дверь с кодом — это был способ покинуть территорию эксперимента, если что-то пойдёт не так. Бумажка с кодом хранилась отдельно, там же, на станции, папа знал о ней, проверил наличие, как только прибыл на МКС, но смотреть не стал, чтобы соблазн не появился. Кроме этого единственной его связью со внешним миром были установленные везде камеры. — Ка-а-амеры, — многозначительно протянул Арсений. — Куда без них. Первые полтора месяца папа провёл хорошо: рутина успокаивала, а ещё он говорил, что ему нравилось смотреть на звёзды и Землю, пусть это и было ненастоящим, но настолько качественным, что он иногда забывался и ощущал, что его мечта побывать в космосе всё же исполнилась. А потом, конечно, началась поебота, — Антон грустно усмехнулся. — Сначала он начал слышать шаги и звуки открывающихся и закрывающихся дверей. Первое время иронизировал, мол, вот, российские эксперименты, хотели полную изоляцию, а в итоге даже с шумоподавлением проебались. Но смешно ему было до тех пор, пока однажды ему не показалось, что открылась та самая закодированная дверь. Звук был точно в его отсеке станции, громче, чем обычно, но, конечно, когда он добрался до двери, она была плотно закрыта и ничего не указывало на то, что кто-то её вообще открывал. Потом начал выключаться свет. Минут на двадцать, и папа сначала принял это за новую задачу: как справиться с проблемами с электричеством на станции. Но потом он стал замечать, что при выключении света шаги слышались не за пределами его отсека станции, а в нём. С тех пор, как только вырубался свет, он старался спрятаться. — Я бы прекратил эксперимент на этой стадии, — пробурчал Арсений и поёжился. — Ты бы? — фыркнул Шастун. — Я тебя умоляю, Арсений, ты не делаешь ни малейшей попытки отсюда сбежать. На станции ты бы тоже решил, что ходят и ходят, главное, что тебя не трогают. — Да, ты прав, если у меня есть возможность бесплатно пожить четыре месяца, пусть хоть танцуют, — хмыкнул Арсений и прикусил язык. Антон посмотрел на него как-то недовольно, явно собрался что-то спросить — очевидно, что что-то о деньгах, — но передумал и продолжил: — Однажды папа увидел, как за иллюминатором проплывает скафандр. Он бросился к стеклу, лихорадочно пытаясь понять, что это — очередное задание, проверка психики или просто ошибка? За скафандром плыли несколько метров оборванного троса, но пока он пытался рассмотреть, есть ли кто-то внутри, заметил кое-что пострашнее. Земля и звёзды исчезли. Он оббежал все остальные иллюминаторы, но во всех было то же самое — непроницаемая темнота. Папа понял, что с экспериментом что-то сильно не так. Он нашёл папку с бумагой, на которой был написан код от двери, только чтобы обнаружить, что она была пустой с обеих сторон. Тогда он стал привлекать внимание камер: кричал, размахивал руками, подпрыгивал. Пока не заметил проводок, свисающий у одной из камер — она не была подключена к сети. И все остальные тоже, — Антон забылся, сигарета догорела до фильтра, и он удивленно посмотрел на дымящийся окурок, а потом выбросил его в урну. — Он провёл там почти полгода вместо оговорённых четырех месяцев. Мало ел, под конец, наверное, перестал есть совсем, он плохо помнит. Ему снились сны про космос, только настоящий — пустой и холодный — и кладбища. Папа думал, что умер и попал в ад, хотя он у меня не особо религиозный. Он не знает, когда и кто вытащил его, очнулся уже в главном здании. Никакой беседы после окончания эксперимента не было, хотя тут ничего удивительного — начальство не любит признавать свои проёбы. Но папе заплатили полностью, — Шастун вздохнул. — Но, конечно, никакие деньги не исправят того, что с ним случилось. — Я… — Арсений помедлил, подбирая слова, — я рад, что сейчас твоему отцу чуть лучше. — Да, — Антон широко, но всё ещё печально улыбнулся. — Ему действительно лучше, и я рад, что мы снова общаемся. Он очень поддерживает моё творчество, но не читал ни одной книги. И я никогда не настаивал, конечно. Арсений откинул голову на спинку лавочки. В Подмосковье, да ещё и в окружённом лесом санатории, наземной подсветки почти не было, поэтому звёзд было видно много. Он разглядывал их, пока в голове не поселилось неприятное чувство слишком большой пустоты, слишком бесконечного пространства, а потом резко сел прямо. И тут же заметил длинный тёмный силуэт у реки. — О, — сказал Арсений. — Видишь? — Что? — Вон, — он протянул руку и указал в направлении фигуры. — Длинный чувак, я его ещё за ужином в окно видел. — Блядь, Арсений, — Шастун завертел головой, сощурился, вглядываясь в темноту. — Когда ты уже начнёшь бояться, какой длинный чувак, ничего не вижу. — Да вон же, слева от беседки. — Не. Вижу, — раздельно произнёс Антон и поднялся. — Пошли внутрь. Насколько он длинный? По шкале от меня до Слэндермена? — Ну не Слэндермен, — фыркнул Арсений. — Но немножко слишком длинноват. Антон придержал для него входную дверь, а, когда они зашли в холл, схватил за локоть. — Не хочешь сегодня у меня переночевать? Я просто, — он убрал руку и почесал бровь, — я просто, кажется, знаю, что это за поебота, и лучше бы нам держаться вместе. — Но тогда я не смогу рассказать тебе по-настоящему интересную историю. — Нахуй мне твои интересные истории, я хочу, чтобы ты был в порядке. Так что? Спишь у меня? — Антон, — Арсений положил ладонь ему на плечо и заглянул в глаза, придав своему лицу максимально серьёзное выражение, — хватит ко мне подкатывать. — Почему настоящие подкаты ты не замечаешь, — пробухтел Шастун, но всё-таки смутился, — а вот беспокойство о твоей безопасности расцениваешь как флирт? — Ну, беспокойство о моей безопасности — это довольно секси, — Арсений подмигнул, и Шастун зажмурился и поджал губы. Дурачок. — Если бы у меня была здесь возможность, я бы нанял тебе охрану из бывших омоновцев и лично спал у твоей кровати, — он открыл глаза. — Никаких подтекстов, Арсен. Я же не просто так рассказал про своего папу. Да, по итогу с ним всё в порядке, но это переживание стоило ему многих лет жизни, он потерял семью, любимую работу и вообще хоть какое-то желание жить. Я бы не хотел такого… ни для кого. — Впечатляет, — совершенно не впечатлённым тоном сказал Арсений. — Мне очень жаль, что с твоим отцом такое случилось, но он был в изоляции, а я — в санатории меньше чем в ста километрах от Москвы. Со мной всё будет в порядке, — он похлопал Антона по плечу и ушёл. В номере он уже привычно повкручивал все лампочки в патроны, принял душ, переоделся и около часа протупил в игры в телефоне, а потом переключился на книжку. Первые пару дней Арсений ругал себя за такое отношение к свободному времени, пытался читать пьесы для грядущего сезона, но потом понял, что это тоже отдых — максимально расслабить мозг в свободное от паранормальной ерунды время. Около одиннадцати он выключил свет, снова лёг и продолжил играть в телефоне — вместо того, чтобы открыть дом, дурацкий дворецкий открыл только локацию с каким-то сараем, и Арсений надеялся, что уж после сарая его пустят внутрь поместья. Он как раз разгрёб кучу мусора в углу, когда краем глаза заметил какое-то движение за балконным окном. Птица, подумал Арсений. Сова. Большая сова. Очень большая. Вытянутая такая. Если не смотреть, то это совершенно точно сова. Дворецкий Остин на экране предложил починить раковину, и Арсений вдруг решил, что ему просто надо посмотреть. Он резко сел в кровати, и, конечно же, за балконным окном никого не было. Светлый тюль чуть покачивался из-за приоткрытой двери, и Арсений встал, закрыл балконную дверь и лёг обратно. Точно сова, повторил он сам себе, натягивая одеяло повыше. Он подумал было написать Антону — не про сову, конечно, а просто так. Открыл чат в телеграме, помедлил, пару раз начиная набирать и стирая, потом напечатал: «Спишь?» и завис с пальцем над клавишей ввода. Потому что увидел снова, и на этот раз никак не получалось притворяться, что это сова. Это был тот же силуэт — высокий худой мужчина, если бы не такой угловатый и будто острый, то можно было бы принять его за Антона. Он стоял на его балконе и практически не шевелился, но точно смотрел внутрь комнаты. Арсений аккуратно сполз ниже по подушке и натянул одеяло на голову. Сейчас он притворится, что в комнате пусто, длинное существо, кем бы оно там ни было, решит, что ошиблось номером, и пойдёт кошмарить кого-то другого. Только бы не Шастуна. Арсений медленно поднёс к лицу телефон, который в пододеяльной темноте резанул светом по глазам, быстро убрал яркость и отправил своё «Спишь?» Антону. [23:34]: «Не сплю, ты чего, передумал?»

[23:34]: «Уже поздно передумывать, оно тут у меня»

[23:35]: «ОНО???» [23:35]: «Арс? Что за ОНО?!»

[23:35]: «Черный длинный мужик какой-то, я не знаю, это ты у нас специалист»

[23:35]: «Где он?» Перед тем, как ответить, Арсений решил проверить: ну вдруг длинный мужик уже пропал, а он тут зря Шастуна беспокоит. Он выглянул из-под одеяла. На балконе было пусто. А вот в углу комнаты нет.

[23:36]: «Он у меня в комнате, в углу стоит»

[23:36]: «Я уже иду» [23:36]: «Бля, ты ж не сможешь мне дверь открыть» [23:36]: «Ща» [23:36]: «Ты слышал, как он открывал балконную дверь?»

[23:37]: «Нет, я спрятался под одеяло, а когда выглянул, он уже был в комнате»

[23:37]: «Не выглядывай из-под одеяла» [23:37]: «Арсений, не выглядывай из-под одеяла» [23:38]: «Блядь, ты там выглядываешь из-под одеяла же, да?» Конечно, Арсений выглядывал из-под одеяла. Он вдруг подумал, что это мог быть какой-нибудь заблудившийся старичок, просто очень высокий, или Эдик, который недополучил от него внимания, или кто угодно — главное, если рассмотреть лицо, то станет чуть понятнее, что делать. Орать, защищаться или снова прятаться, если это так всё-таки работает. Фигура стояла в метре от изножья кровати. Всё такая же непроницаемо чёрная, хотя на неё теперь падал лунный свет из окна. На балконе раздалось громыхание обшивки из профнастила. Арсений юркнул обратно под одеяло. Ну, по крайней мере, длинный мужик всё делал тихо, так что лезло явно что-то новое и не факт, что приятное. Что-то новое и неприятное оказалось Шастуном, который через пару секунд забарабанил в балконную дверь и заорал: — Арсений! Это я! Арсений! Ещё до того, как вылезти из-под одеяла, он понял, что в комнате больше никого не было. Чувство присутствия исчезло, и только так Арсений осознал, что до этого оно вообще было. — Тебе повезло, — сказал Антон, вваливаясь в комнату, — что соседний с тобой номер пустой, я смог зайти и перелезть через балкон. Он опустил руки на бёдра и тяжело дышал — бежал, наверное, да и перелезать через балкон не самая простая задача. На нём были клетчатые пижамные штаны и майка с растянутым воротом, сейчас совсем перекрутившаяся — Арсений посмотрел на обнажившуюся ключицу и плечо и вздохнул. — Теперь идём ко мне? — переведя дыхание, спросил Шастун. — Хотя, если честно, меня не очень вдохновляет прогулка по коридорам санатория после двенадцати. — Оставайся, — кивнул Арсений. Антон оглядел комнату и уже направился было к креслу, когда Арсений закатил глаза, схватил его за руку и потянул к кровати. — Нам не пятнадцать, мы сможем поспать в одной постели ввиду чрезвычайных обстоятельств. — Чрезвычайные обстоятельства, о которых ты говоришь, это про то, что ты меня не послушал, когда я был абсолютно прав? — ехидно спросил Антон, лёг и придвинулся к стенке. — Тш-ш-ш, Шастун, не порть момент, — шикнул на него Арсений, садясь. — Лунная ночь, мы с тобой в одной кровати, — он поиграл бровями. — Арсений… — Антон так смешно и быстро покраснел, что пришлось тут же сжалиться. — Я шучу, расслабься. Взрослые люди, поспим одну ночь вместе, — он лёг на бок, спиной к Антону, хотя посмотреть ещё немножко на смущенного Шастуна хотелось. — Спасибо, что пришёл, — тише добавил он. — Пожалуйста, — Шастун выдохнул ответ ему в шею, и мурашки, конечно же, появились просто от движения воздуха на затылке. Ничего такого.