То, что ты видишь

Когда Арсений не знал, что Антон — Макадам Орехов, он опирался на своё представление о писателях и их внешности. Макадам Орехов должен был быть в возрасте, возможно, лысеющим, но так, игриво лысеющим, чтобы то ли с длинными волосами и элегантными залысинами, то ли бритый наголо. Ещё он должен был обязательно быть с морщинами, которые, как кольца на стволах деревьев, показывали бы прожитый опыт и богатую внутреннюю жизнь. Может, у него была бы трость. И, конечно, очки. И общая аура человека, который познал эту жизнь и видит всю её неприглядность и мерзость. У вытянувшегося вдоль стенки Шастуна были, конечно, мимические морщины — он слишком активно улыбался сразу всем лицом, — и, может, где-то и была трость. Со всем остальным — полный пролёт. Вместо залысин — копна кудряшек, очки этим огромным глазам были не нужны, а самой большой ошибкой было думать, что Макадам Орехов писал ужасы потому, что считал жизнь отвратительной. Нет, стоило пару раз послушать, как увлечённо Антон рассказывал свои страшные истории из каких-то, казалось, неиссякаемых запасов, то сразу становилось понятно — он это любит. Боится до дрожи, но любит. Может, ему ярче жилось, когда было страшно. Может, это и придавало всему смысл. Арсений вот точно придавал слишком много смыслов тому, что Шастун лежал в его кровати и едва слышно посапывал. Залипать на длинные ноги — это одно, а вот на кудряшки и истории — совсем другое, и проблем от второго было гораздо больше. Когда он вернулся с пробежки, то, если честно, надеялся, что Антон за время его отсутствия успеет проснуться и уйти. Антон за время его отсутствия поспал, проснулся от открывшейся двери и теперь сидел в кровати — растрёпанный, след от подушки на пол-лица, чёртова футболка с растянутым воротом опять сползла, открывая плечо. — Доброе утро, — очень недовольным тоном сказал Арсений. Антон, не открывая глаз до конца, умудрился даже так передать своё недоумение. — Что-то случилось? — спросил он, почти не разжимая губ. — В плане, что-то тебя испугало? — Нет, — ответил Арсений, сел на край кровати и стянул кроссовки. Шастун крепко зажмурился, а потом с видимым усилием резко распахнул глаза и сказал: — Врёшь. Кроссовка воняла потом. Арсений подкинул её в руке, размышляя, достаточно ли будет нападения с использованием обуви, чтобы Шастун обиделся и перестал делать правильные выводы. — Планирую пойти в душ, — сказал он и аккуратно поставил кроссовку на пол. — Ну ладно, — Антон встал, потянулся, громко хрустя костями, — не буду тебе мешать, пойду к себе. На этот раз он решил не искать путей побега — Шастун ему нравился, нравился, нравился. Ладно! Но, проходя мимо ресепшена после завтрака, Арсений увидел объявление «ОТКРЫТОЕ ПОСЕЩЕНИЕ БАССЕЙНА: сегодня все занятия отменены, приходите в любое время» и сразу решил, что это даже избеганием не считается. Он ведь давно хотел поплавать. Поэтому, быстро смотавшись в номер за плавками и полотенцем, Арсений направился в коридор, который вёл к сгоревшему магазину. В нём всё ещё чуть воняло гарью, но это было приятнее сладкого запаха гнили. Банкетки по обе стороны от входа выглядели заметно хуже, чем другие — очевидно, от того, что на них часто клали мокрые вещи, они покрылись какими-то подозрительными пятнами. На двери висела латунная табличка с надписью «Бассейн», а под ней — криво закреплённый скотчем файлик с правилами в духе санатория. «Посещение согласно расписанию занятий. Расписание занятий находится у ____ Перед посещением бассейна обязательно принимайте душ и предупреждайте своих близких. ЗАПРЕЩЕНО: прыгать, стоять и сидеть. Плавайте по правой стороне дорожки, не стойте на поворотах. В случае плавания в других местах и направлениях администрация санатория М. Ф. Редькина не несёт ответственности за возможные исходы». Чрезвычайно вдохновлённый всеми предупреждениями, Арсений дёрнул дверь на себя. Пахло, конечно, хлоркой. Всё пространство раздевалок было в плитке — неприятно больничной, с голубоватым отливом, — и от этого казалось, что за следующей дверью будет вход в прозекторскую, а не в душевую. Ровные ряды деревянных шкафчиков, низкие, как в школьных физкультурных залах, скамейки в проходах. И ни одного человека, хотя почти каждый день Арсений видел стайки старичков с полотенцами и пакетами, которые сворачивали в этот коридор, оживлённо болтая. Он ответственно помылся под стареньким душем, у которого было только два режима подачи воды — ледяная и кипяток, натянул плавки и вышел, наконец, к бассейну. Помещение занимало все три этажа, и если на первых двух уровнях стены были глухие, то выше располагались огромные окна, переходившие в остеклённую крышу. На втором и третьем этаже тянулись, опоясывая периметр, узкие балконы с колоннами, и самый верхний был уставлен цветами. Пальмы в кадках даже отсюда казались высоченными, а с перил свисали вьющиеся побеги. Сам бассейн был огромным, явно больше стандартных пятидесяти метров в длину и двадцати пяти в ширину. Деление на дорожки отсутствовало, хотя на плитке под толщей воды можно было разглядеть выложенную разметку, но никаких волногасителей на поверхности не было. От этого пространство бассейна казалось чуть ли не бесконечным, гладким, недвижимым, даже солнечные лучи, проникавшие сквозь крышу, не бликовали, а ложились косыми линиями и уходили вглубь. От раздевалок широкая плиточная дорожка вела к бассейну, плавно переходя в ступеньки, которые спускались под воду. Ещё до того, как ступни Арсения намокли, он ощутил сладкий трепет предвкушения — как сейчас разогреются мышцы, борясь с мягким сопротивлением, как окутает его водная прохлада, как гулко будет слышен плеск — единственный во всем помещении, — как ощутится первый нырок под воду. Всё оказалось так и немного лучше. Вода была идеальна, не тёплая, но ровно такой температуры, чтобы не мёрзнуть, а получить прилив бодрости. Пару минут он провёл, водя рукой и наблюдая за тем, как поверхность шла рябью, булькала и волновалась от его движений — это было сравнимо с тем, как в шесть утра первым наступить на свежевыпавший снег. Он поплыл брассом, затем и кролем, а после даже немного баттерфляем, хотя это было больше баловство, и если бы в бассейне был кто-то кроме него, Арсений не решился бы попробовать. Нырнул и проплыл метров десять под водой, потом ещё раз, чтобы коснуться дна и оттолкнуться от него, потом подрейфовал на спине и вернулся к более привычному кролю. Бассейн был таким большим, что если не останавливаться и не смотреть по сторонам, было сложно понять, плывёт ли он вообще и сколько ещё до противоположной стороны. А потом Арсений остановился и посмотрел. И противоположной стороны не было. И — он оглянулся — спуска со ступеньками. Вообще ничего не было, кроме бесконечной водной глади, недвижимой везде, за исключением пары метров вокруг барахтающегося Арсения. Он закрыл глаза. Паниковать в воде было глупо и опасно, поэтому в первую очередь надо было унять бешено колотящееся сердце. Во вторую очередь, что? Вспомнить, что ничего в этом санатории не причиняло ему реального вреда. Поверить в это изо всех сил. Когда дыхание чуть выровнялось, Арсений снова огляделся. И не смог различить даже стен помещения — вода сливалась с чем-то бежевым где-то очень далеко, словно это была линия горизонта. Тогда он посмотрел вверх: крыша, которая несколько минут назад была очерчена прямоугольными границами, теперь не кончалась нигде. Он проплыл несколько метров вперёд, но остановился: ничего не менялось. Тогда Арсений нырнул. Быть может, подумал он, только на поверхности всё было такое странное, а он сейчас найдёт плиточную разметку и по ней вернётся обратно, как Мальчик-с-пальчик по хлебным крошкам. Сравнение оказалось более верным, чем хотелось бы: хлебные крошки съели вороны, а плитки на дне просто не было. Как и дна. Когда начали болеть уши, Арсений сдался и вынырнул. Угомонившееся было сердце снова забилось быстрее: ему никто здесь не причинит физического вреда, потому что он просто сам утонет. Устанет, рано или поздно, и утонет. Арсений перевернулся на спину и уставился в бесконечно далекий и бескрайний потолок. Из плюсов — вода хотя бы не была солёной. Из минусов — всё остальное. О нём вспомнит Антон, подумал Арсений, и дышать стало чуть легче. Антон вспомнит, будет его искать и обязательно найдёт. Надо только дождаться. И ещё надо, чтобы Антон не решил, что Арсению нужно дать побольше времени в одиночестве — так-то это, конечно, было правдой, но конкретно сейчас Шастуну нужно немедленно догадаться, что никакое одиночество Арсения не интересует. Надо только дождаться. У воды были другие планы. Через какое-то время — как и в коридорах, Арсений не мог понять точно, сколько прошло минут или часов, и прошли ли они вообще, — он почувствовал то, чего не хочется почувствовать ни в одном водоёме, а тем более в искусственном. Что-то коснулось его ноги. Арсений дёрнулся, поднимая брызги, потом затих, чтобы поверхность разгладилась. Конечно, ничего не было. Прозрачная толща воды темнела далеко в глубине, но вокруг не было ничего, что могло бы его коснуться. Возможно, от сенсорной депривации мозг начал сбоить, посылая телу нескоординированные сигналы, успокоил он себя. Никого не было. А потом оно его потянуло. Это не было похоже на то, что кто-то схватил его, никаких пальцев Арсений не чувствовал. Вода словно пыталась поглотить его, окружить своей толщей и потоком. Забрать. Он вырвался и поплыл — кролем, брассом, баттерфляем, по-собачьи, как угодно, лишь бы плыть, только не нырять. Потому что если нырнуть, он откуда-то знал совершенно точно, то больше вынырнуть не получится. От того, что пространство вокруг не менялось, оставаясь бесконечным бассейном и бескрайней водой, Арсений не чувствовал, что продвигался, только понимал, что должен был двигаться, чтобы ускользнуть от того, что пыталось его забрать. Возможно, он кричал. Горло почему-то болело, в лёгких всё не хватало воздуха, хотя он, почти механически, старался дышать правильно и глубоко, но грудная клетка слишком часто и быстро сжималась, и Арсений хватал ртом воздух и плыл — без цели и без особой надежды выплыть. Он зажмурился, так было легче не обращать внимания на то, что, несмотря на все его старания, он словно не продвинулся ни на миллиметр, а потом вдруг раздался громкий всплеск. Арсений на секунду замер, вслушиваясь, но его тут же снова потянуло вниз — ещё сильнее, ещё настойчивее, с какой-то уже определённостью и пониманием, что он скоро сдастся. И тогда его обхватили руки. — Арсений, Арс, Арс, это я, Арсений! В мире не было явления лучше, чем контакт кожа к коже. Не было ощущения приятнее, чем бьющееся в грудную клетку сердце другого человека. Не было ничего приятнее, чем обхватить широкие плечи и вжаться лицом в шею. Арсений отстранился, не отпуская тело из объятий, закашлялся, отплевываясь хлорированной водой, а когда открыл глаза, то увидел не только Шастуна, но и нормальный бассейн. С границами, ступеньками выхода впереди и дверями в раздевалки на противоположной стене. Он смутно помнил, как они вышли: всё пытался надышаться, горло разрезало каждым вздохом, и фокусировался на каждом соприкосновении ступней с полом, таким неожиданно прекрасным оказалось это чувство. Чуть пришёл в себя он от того, что Антон кинул в него полотенце. Они были в спальне его номера, Арсений сидел на кровати, всё ещё в плавках, под задницей было неприятно мокро и холодно, а Шастун стоял в дверном проёме — полотенце на бедрах, ещё одно — в руках, которым он агрессивно вытирал волосы. — Мы же вроде договорились, — сказал Шастун из-под полотенца, — что ты говоришь мне, куда пойдёшь. — Что это было? — тихо спросил Арсений, игнорируя его слова. — Ты мне скажи, — вздохнул Антон и закинул полотенце на шею. — Я видел только, как ты орал и барахтался посреди бассейна. — Оно, — Арсений сглотнул, в глотку снова будто нож воткнули, — оно хотело меня забрать. И там не было… краёв. Только вода. Везде вода. И дна тоже не было. — Простор, — серьёзно кивнул Антон. — Это страх простора. Высота, большие открытые пространства, падение — вот это всё. — Спасибо, — язвительно ответил Арсений. — Больше не плаваю. — Да теперь даже на табуретки не стоит залезать, — усмехнулся Шастун. — Но раз ехидничаешь, то, значит, попустило немного? Арсений, наконец, по-настоящему на него посмотрел. Антон был невозможно длинный. Шея, руки, торс, ноги — Арсений тоже был высокий, но таким бесконечно длинным точно не был. Худой, хотя не особо спортивный, но весь такой гармоничный, что незамедлительно захотелось его потрогать. Он плохо вытерся, и был весь ещё чуть влажный, по шее стекала крупная капелька, и Арсений уставился на неё, не мигая. Она стекла по ключице, скользнула по груди и замерла, остановившись на соске. Он вообще забыл как дышать. Капля скатилась, прочертив влажную дорожку по рёбрам и косой мышце живота, и исчезла за краем полотенца. Он бы мог подойти, опуститься на колени и слизать след от капли на животе. Придержать за бёдра, немного больно впиваясь пальцами. Посмотреть на Шастуна из-под ресниц, а потом схватить зубами край полотенца и стянуть его — медленно, хотя хотелось сорвать как можно быстрее и выкинуть в окно. Арсений опомнился и поднял голову. Глаза у Антона были совсем потемневшие, пухлые губы чуть приоткрыты, выражение лица такое, что если бы он сейчас предложил потрахаться, отказать было бы очень сложно. — Арсений, — сказал Антон вместо предложения потрахаться. — Ага, — сказал Арсений и поднялся. — Я пойду. Подлый Шастун не сдвинулся ни на миллиметр, так что пришлось протискиваться мимо него в дверном проёме, и когда там Арсений думал, что контакт кожа к коже был лучшим ощущением в этом мире? Неправда, это было самое ужасное, электризующее, на секунду даже коротящее мозг, ощущение. От мысли, что можно было перестать протискиваться, а остановиться и остаться, Арсений быстро и, как он надеялся, незаметно, вздохнул. — Я хочу тебя кое с кем познакомить, — откашлявшись, сказал Антон ему в спину. Кашлять ему надо было бы подольше, потому что голос всё равно был с совершенно незаконной хрипотцой. — Ты как… это… в общем, как освободишься, приходи! Арсений ничего не ответил, но когда шёл, морщась от ощущения ковра под голыми ногами, вдруг отчётливо понял, что что-то неуловимо изменилось. И только открывая дверь в свой номер, догадался. Это была влюблённость. В ебучего Макадама Орехова. *** Смотреть на Шастуна новым — хотя, может, и не очень новым, но теперь точно осознанным, — взглядом было странно. Арсению хотелось вернуться, снова увидеть его лупоглазым и нескладным, потенциально толстым под оверсайз одеждой, но вместо этого видел то, от чего что-то начинало сладко ныть под рёбрами, медленно стекая к низу живота. Антон был красивый. Наверное, в самом начале ему так не показалось, потому что все эти большие зелёные глаза, прямые носы, пухлые губы и русые кудри совсем не относились к типажу Арсения. Его типаж — тонкие и смуглые, черноглазые и остроносые, чем миниатюрнее, тем лучше, чтобы Арсений чувствовал себя большим и сильным. Мужчины и женщины ростом с него, а тем более выше, никогда Арсения не привлекали. — Ты как? — спросил Шастун, замирая с наколотыми на вилку макаронами. Сегодня были рыбные котлеты, но не особо кричащие — так, пованивали из-под своей панировки. Мне пиздец, подумал Арсений. — Да нормально, — ответил он. — Через пару дней забудется, можем сходить поплавать, только вместе. Я так понял, там нужна компания. — Сходим поплавать, — медленно повторил Антон и запихал в рот вилку со слишком большим количеством макарон. — Вместе, — добавил он с набитым ртом и бросил на Арсения укоризненный взгляд. — Хорошо, не пойдём, — с нажимом произнёс Арсений. — Нет, чего ты, давай сходим, — хмыкнул Шастун. — Нет, спасибо. — Вместе же не страшно, компания, все дела, — теперь он откровенно издевался. Значит, тоже чувствует. — С кем ты хотел меня познакомить? — не очень элегантно перевёл тему Арсений. Антон посмотрел на него — смеющиеся глаза, в уголках собралась сеточка мимических морщин, которую он рассматривал этим утром, — но всё же ответил: — Я в самом начале познакомился с одним мужиком, он тут постоянно по территории гуляет. История у него… странная. Если бы ты раньше попал в бассейн, то я бы в книгу взял тебя, — Арсения на секунду вырубило из разговора, потому что мысль, что Шастун действительно пишет книгу о происходящем здесь и ему, Арсению, в этой книге могло найтись место, вызвала в нём целый комок эмоций, который заглушил всё остальное восприятие. А может, ему там место ещё найдётся? А может, уже нашлось? — …но там история романтическая, — услышал он, выплывая из мыслей о себе в книге Орехова, — поэтому я решил, что она будет интереснее. — А у меня не романтическая история? — недовольно спросил Арсений, который уже представил себя в образе почему-то Даниила Холмогорова, хотя главная роль ему светить, конечно, не могла. — Ну, Арсений, — Антон поднял брови, но не удивлённо, а игриво. — Это как ты захочешь. Как пережить флиртующего Шастуна было не очень понятно, чёткой инструкции не было, а если бы и была, то была бы похожа на ту, что Арсений сегодня видел на двери бассейна — что-то там про «Если вы зашли в эти воды, то бог вам судья, земля — пуховик, а администрация санатория ответственности не несёт». Но ничего такого не было, поэтому он аккуратно собрал лицо, придал ему максимально нейтральное выражение и ответил: — Я — актёр, я могу сыграть любую историю, какая понадобится. Антон сморщил нос: — Такие истории мне не нужны, я люблю только, — он улыбнулся, — настоящие. Пошли знакомиться. Когда они вышли из санатория, Шастун сначала закурил — сегодня опять была предгрозовая влажность и духота, и дым завис, а потом медленно пополз к Арсению. Антон повертел головой по сторонам, удовлетворённо кивнул сам себе и повёл его по одной из парковых дорожек. — Постарайся, — сказал он, зажатая в губах сигарета дёргалась на каждом слоге, — быть потактичнее, у человека сложная ситуация. — Когда это я был не тактичным? Мужчина был невысокий, с коротким ёжиком тёмных, но уже тронутых сединой волос. Он сидел на одной из лавочек и смотрел на свои кроссовки. Лет ему было, пожалуй, под сорок, точнее определить было сложно, потому что лица он своего не поднял, даже когда они подошли к нему, и Шастун поздоровался: — Привет, Дим, это Антон. А это Арсений. — Привет, — безэмоционально ответил Дима, поднялся и, всё так же не глядя, протянул руку. — Приятно познакомиться, Арсений. — Ага, — он пожал его руку — тёплую, чуть шершавую, и непонимающе уставился на Шастуна. — Дим, у меня тут Арсений столкнулся с чем-то похожим, — плечи Дмитрия чуть сжались, — пошёл поплавать в бассейне, а тот вдруг стал бесконечным, и что-то попыталось его утопить. — Не утопить, — поправил Арсений. — Оно хотело меня забрать. Голова Димы вдруг дёрнулась — маленькое, почти незаметное движение, — но тот тут же собрался и ещё напряжённее уставился на свои ноги. — Забрать, — эхом повторил он. — Поглотить. — Да. — Должно быть страшно, когда это вода, — тихо продолжил Дима. — Но её хотя бы можно избегать. Я знаю это чувство, Арсений. Прозвучит ебануто, но других формулировок у меня нет. Да и ты, наверное, поймёшь, — он помолчал, и Арсений заметил, как его руки сжались в кулаки. — Меня хочет забрать небо. Дима приехал сюда с семьей три недели назад, и если бы не разлив реки и не то, что случилось, то сейчас они все должны были быть дома. Но вместо этого он не мог поднять головы, потому что был совершенно уверен, что как только увидит хоть самый крошечный кусочек неба над горизонтом, то оно немедленно его заберёт. Антон, конечно, с писательской точностью выбрал правильный момент для ввода нового персонажа: ещё несколько часов назад Арсений бы счёл это бредом сумасшедшего, но сейчас он прекрасно понимал, о чём идёт речь. Дмитрий всегда боялся высоты и пустоты. Этажи выше первого, лестницы, даже невысокие ремонтные, лазанье в детстве по деревьям — всё это было не про него. А ещё не про него были большие пустые помещения — актовые залы, парковки, пустыри, — потому что в какой-то момент они начинали казаться ему бесконечными, и он чувствовал, что если пройдёт чуть дальше, то потеряется навсегда. В жизни сложно избегать обоих страхов, тем более таких: часто приходится залезть повыше, чтобы достать что-то с верхней полки, или отвести дочь, которая захотела заниматься фигурным катанием, на огромный пустынный каток. Но Диме удавалось справляться. У него была семья — жена Катя и дочь Савина, которые к его страхам относились хоть и с небольшой иронией, но уважительно, так что с ними ему стало легче, чем одному: всегда был кто-то, кто готов забраться на лестницу и повесить шторы, а на катке можно было просто смотреть себе под ноги, благо дочь пока была маленькой и в поле зрения попадала. В санаторий они приехали за неимением других вариантов: деньги были вложены в бизнес — только-только открывшуюся стоматологическую клинику, — а вывезти ребёнка из душного загазованного города всё же хотелось. Диме это всё не очень нравилось: санаторий был старенький и унылый, но Катя всегда старалась видеть во всём хорошее и искала развлечения для всех троих даже здесь. Они ходили и в бассейн, и на лото, и на терренкуры, фотографируя каждое новое дерево и сверяя названия в приложении, а от концерта Булаткина их уберегло то, что в тот день они ездили на экскурсию в монастырь неподалёку, и вернулись слишком уставшими, чтобы делать что-то ещё. А потом Катя увидела объявление о музее восковых фигур и предложила сходить. Музей находился где-то в подвале, и Дима почувствовал, что для него это затея гиблая сразу на лестнице: только что он видел, что она кончается в паре метров внизу, и вот уже ступеньки растянулись до невозможности. — Не, Кать, чё-то я, не… — пробормотал он. — Давай не пойдём, а? — Но мы с Савинкой настроились, — вздохнула жена. — Давай, ты обратно в номер, отдохнёшь, а мы пока сходим? Сам дойдёшь? И больше он их не видел. Вместо того, чтобы пойти сразу в номер, Дмитрий вышел на улицу — подышать свежим воздухом и разогнать головокружение. И когда он, пройдя чуть дальше в парк, поднял голову, небо попыталось его забрать. Это не было похоже на то, что оно на него упало, скорее он к нему поднялся, синева оказалась сразу везде — вокруг, под ногами и, конечно, сверху. Было одновременно пусто, высоко и так невыносимо, что Дима, схватившись за голову, закричал. Он присел, вжимаясь лицом в свои же колени, и только это его будто и спасло. Небо отпустило его, земля снова появилась под ногами, но теперь он знал: как только он ещё раз посмотрит наверх, пути назад не будет. Но самое поганое в этом было, конечно, не небо. Самое поганое заключалось в том, что Савину и Катю он с того дня так и не видел. Он добрался на ощупь до номера, обошёл почти весь санаторий и даже спустился в подвал, но чуть не упал на лестнице и рассудил, что от него с переломанной шеей пользы будет ещё меньше. Администраторша за стойкой сказала, что музей восковых фигур давно не работал и был закрыт всё это время, а когда Дима начал кричать, получилось не очень грозно, потому что он кричал на свои кроссовки, так что ответом на требования немедленно найти его жену и ребёнка стал только хлопок закрывшейся двери. С тех пор он бродит по всей территории, стараясь не задерживаться нигде надолго, в надежде, что в какой-то момент всё же столкнётся с Катей и Савиной, но этого никак не происходит. — Антоха сказал, — грустно подытожил Дима, — что я здесь не навсегда. Но он же какой-то оптимистичный дурачок, да? Скажи, Арсений, как ты думаешь: это закончится? Арсений в наплыве чувств — сочувствия и злости на Шастуна, который ещё несколько дней назад узнал эту историю и всё, блядь, что он сделал, это записал её, — схватил Диму за руку. — Дима, мы сходим в этот ёбаный музей и найдём твою семью. — Но… — начал было Шастун, но Арсений перебил его. — Я тебе обещаю. Всё будет хорошо, мы найдём Катю и Савину, а потом долбаная река вернётся в свои берега, и вы поедете домой. А вся ебанина останется тут. Пальцы Димы осторожно, но крепко сжали его руку в ответ.