То, что ты видишь

Октябрь был мерзкий, и причин тому было много. Первая — это был октябрь, что вообще хорошего в октябре в средней полосе России? Дожди сбивают золотые листья, улицы теряют краски, сливаясь в серое месиво, постоянно холодно, сыро и темно. Не месяц, а один долгий спуск в подвал. Вторая причина заключалась в том, что в октябре Антон обычно старался куда-нибудь уехать: куда-нибудь, где было тепло, сухо и солнечно, но сейчас он этого сделать не мог. Потому что ждал. Когда он увидел Арсения в первый раз, то подумал, что тот был манифестацией страха. Личного страха Антона Шастуна — красивый мужик, в которого он вкрашится, а потом будет страдать годами. Такое с ним уже однажды случилось, и итогом стало появление персонажа Холмогорова — симбиоз самого Антона и того, в кого он был влюблён. Но Арсений даже на книжного героя не тянул, слишком уж невозможным казалось такое точное попадание в Антона. Если бы кто-то это написал, он бы не поверил автору. Антону сразу захотелось отдать Арсению всё и взять всё, что он только ни предложит. В то первое июльское утро Арсений нёс какую-то ерунду о китобойном промысле, представлялся чужим именем и выдумывал себе болезни, а Антону хотелось сказать: «Пиздишь», схватить его и больше не отпускать. Но он понимал, что так нельзя — ни с кем-либо вообще, ни с Арсением в особенности. Нельзя с ним так было и сейчас — прошло три месяца с тех пор, как они расстались, и Антону с каждым днём всё труднее давалось действительно прислушиваться к тому, что говорил Арсений. Арсений говорил: «Мне дали Тузенбаха в Трёх сестрах, а я его никогда не учил», и ещё «Не надо приезжать, меня это собьёт с роли», и даже «Я приеду сам». Антону, конечно, хотелось, чтобы Арсений приехал сам, чтобы это полностью было его решение, поэтому он отгонял мысли, как заявится на спектакль с охапкой цветов, писал очередное «Чё как, Арс?» (как настоящий романтический герой современности) и ждал. Редактура книги заняла в два раза больше, чем обычно, не столько из-за Антона, сколько из-за того, что редакторы ругались между собой: не могли сойтись на том, насколько гетеронормативны отношения между Холмогоровым и Артёмом и что стоило убрать из текста без потерь для сюжетной линии. Антон в это не влезал, после первого десятка книг он привык отпускать истории после того, как была поставлена последняя точка в документе, так что теперь лишь наблюдал издалека, отыгрывая роль психолога-медиатора в их переписке — когда обращались к нему, он только отфутболивал всякими «А что навело вас на эти мысли?» и «Автор же не должен пояснять смысл своих произведений, но мне интересно, какую это у вас вызвало реакцию», что приводило к новым виткам разбирательств. В итоге на вёрстку книгу сдали только в конце сентября, а на следующем этапе подозрительная дружба детектива и его помощника стала камнем преткновения между его агентом и иллюстратором: последняя предложила обложку, где Холмогоров держал Артёма в объятиях, а агент сказала, что это вызовет скандал, и в это Антон решил вообще не вмешиваться даже с наводящими вопросами. Но по всему выходило, что новая книга отражала слишком многое из пережитого, и даже малочисленные читатели из тех, кто готовил роман к публикации, это замечали. Антон заметил, конечно, тоже, и прекрасно понимал, что именно делал, когда прописывал все эти взгляды между Холмогоровым и Артёмом, всю неловкую возню в ужасающе тесном коридоре — о, он ещё как это всё заметил. Вопрос был, что заметил Арсений. В августе Антону ещё было немного неловко, когда он писал Арсению, что уезжает на неделю к родителям и присылал номер мамы и адрес дачи — они же говорили, как Антон посадит его в гамак и принесёт травяной чай. В сентябре, когда он почти каждый день открывал вкладку сайта для покупки билетов в Питер, неловкость переросла в чувство ненужности: у Арсения начался театральный сезон — новые роли, новые причины, почему они не могут увидеться. К октябрю — этому ужасному унылому месяцу — Антон познал дзен. Да, это явно было что-то большее, чем влюблённость. И да, скорее всего дело было не в том, что Арсений был загружен в театре, и даже не в том, что ему было нужно время всё обдумать. Так случается. Возможно, Антон не стал для Арсения чем-то таким же значимым. Возможно, Арсения слишком напугала вся эта история с отмеченностью страхом. Когда он совсем перестанет надеяться, из этого получится отличная книга. Правда, придётся выпускать её под другим псевдонимом, Макадам Орехов бы эту грань не перешёл, а вот какой-нибудь Шмантон Шмастун — этот бы растёкся на пятьсот страниц. Тридцать первого октября, в день старта продаж книги — привязанного, конечно, к Хэллоуину, пусть в открытую об этом нигде и не говорилось, — Антон пошёл за пивом и, дожидаясь своей очереди, в который раз открыл сайт для поиска билетов. Только смотрел уже не «Сапсаны», а самолёты на какие-нибудь острова. Унылому Антону — унылый отдых. Вот один из плюсов жизни писателя, которого никто не знает в лицо — можно сколько угодно продолжать заигрывать с темой обычного парня: кататься на метро, ходить в ближайшую пивную за полторашкой светлого в двенадцать ночи. Консьержка в его доме, Елена Валентиновна, первые несколько месяцев никак не хотела смиряться с мыслью, что мешковатое нечто с полиэтиленовым пакетиком, в котором болтается бутылка пива, — вполне себе жилец этого дома, и устраивала допросы Антону: «В какую квартиру вы идёте? А если я сейчас позвоню Антону Андреевичу, он подтвердит, что ждёт вас?» Со временем привыкла, но всё ещё косилась неодобрительно. Но это действительно был Антон Андреевич, и он действительно возвращался к себе домой, нежно прижав к груди полуторалитровую бутылку — пакеты в пивнушке закончились. Остановился перед оградой, чтобы покурить, хотя можно было бы и дома, но ему хотелось побыть несчастным — а тёмная улица, шум машин за спиной, дождь и пиво под мышкой как нельзя лучше соответствовали этому образу. Он только прикурил моментально мокнущую от капель сигарету, когда под свет фонаря вышёл Арсений. Худее, чем Антон его помнил, хотя, может, дело было в чёрных узких джинсах и совсем тонкой — не для богомерзкого октября, — кожанке, ещё и руки засунул в карманы и весь как-то сжался, очевидно, от холода. — Консьержка сказала, что Антон Андреевич никого не ждёт, на звонки не отвечает, так что она меня не пустит, — сказал Арсений, существование которого здесь и сейчас Антон всё никак не мог осознать. — Привет, — сказал он, потому что слова Арсения тоже как-то плохо осознавались. — Чего? — Спросила, может, у меня доставка какая-то, тогда можно у неё оставить. Но я как-то растерялся. — Блядская Елена Валентиновна, — кивнул Антон, всматриваясь в его лицо. Лицо было таким же красивым, хотя с чего бы ему меняться, и имело всё такую же почти магическую власть над Антоном. Арсения хотелось прижать к забору и зацеловать. — Я подозревал, что ты как-то так и живёшь: дом с консьержкой в центре Москвы, а сам, — он указал взглядом на бутылку, в которую Антон вцепился, — ходишь за разливным пивом. — Ты представляешь, как тяжело тут найти приличную пивную? — улыбнулся Антон, выбросил прогоревшую до фильтра сигарету в мусорку и потёр ладонью мокрое от дождя лицо. — Бля, прости, Арсений, я просто не ожидал совсем. Стоим тут, мокнем. Пошли. В лобби их встретила Елена Валентиновна — со сжатыми в узкую полоску губами и недовольным взглядом за поблескивающими в холодном свете очками. — Антон Андреевич, — процедила она. — Елен Валентинна, — кивнул Антон и добавил, не столько из намерения поругаться, сколько показать Арсению, что его тут ждали, а это всё — недоразумение: — Я ж вам говорил включить Арсения в список тех, кого надо сразу пускать. — В тот самый список из одного имени? — уточнила Елена Валентиновна и изогнула бровь. — Я включила. Но никто этого имени не называл. Телепатией пока не владею, прошу прощения. Вот и показал, подумал Антон, чувствуя, как краснеет, поэтому пробурчал: «Будто ко мне много кто ходит вообще» и утянул Арсения к лифтам. — «Список из одного имени», значит, — сказал Арсений в лифте, который ехал слишком долго, чтобы просто помолчать, и слишком быстро, чтобы поцеловать его прямо тут. — Но ты меня совсем не ожидал увидеть? — Я не успел сообщить Елене Валентиновне о том, что надежда меня почти покинула. У нас с ней не такие близкие отношения. — А она покинула? — Почему из нас двоих ты первый застолбил эту удобную тактику — разговаривать исключительно вопросами? — Нет, ну… — Арсений облокотился о лифтовую стену, вздрогнул, потому что задел декоративную полосу из мха, отодвинулся и уставился в потолок, будто там было что-то очень интересное. Антон быстро посмотрел, чтобы проверить, но там всё ещё была только квадратная флуоресцентная лампа. — Хорошо. Мне ты тоже не успел сообщить о том, что надежда тебя покинула, хотя я вроде поближе консьержки? В списке всё-таки. — Я сказал, что она меня почти покинула, а не совсем, — ответил Антон и, обрадовавшись тому, что лифт остановился, придвинулся к дверям. — И вообще, не то чтобы у меня было много поводов надеяться, — добавил он и вышел в холл. Арсений явно хотел сказать что-то другое, но произнёс только: — О. Небольшой минус жизни популярного писателя — можно было сколько угодно заигрывать с образом простого парня, но, накатавшись на метро и захватив полторашку пива, он всё равно возвращался в свой двухэтажный пентхаус с личным доступом в квартиру через лифт — двери сразу открывались в прихожую. Хотя, конечно, называя это минусом, Антон немного кривил душой — он сам и с большим удовольствием выбрал эту квартиру, очень ценил комфорт и красоту и в целом не видел ничего зазорного в том, чтобы тратить заработанные деньги на себя. Или видел? Он покосился на Арсения. Тот с интересом — даже не скрываемым, но вежливым, — рассматривал обстановку. Прихожая была просторной — первая съёмная квартира Антона была меньше, — с выкрашенными в светло-серый деревянными панелями на стенах, паркетом на полу и изящной, мало подходящей Антону мебелью: столик для ключей и мелочи, обувница, гардероб с зеркальными дверями и огромное напольное зеркало с тяжёлой золочёной рамой. Чуть более Антоновым это всё делал только бардак: обувь, которую он скидывал у порога, торчащие из шкафа куртки, потому что перед выходом он искал непромокаемую ветровку и никак не мог найти, и ворох квитанций на столике. Комфортнее всего Антон себя чувствовал в гостиной, объединённой с кухней, и в спальне, а вот прихожая, большая гостиная и кабинет, хоть и были красиво спроектированы, но больше подходили Макадаму Орехову, чем Шастуну. Вот и приходилось устраивать в них бардак, чтобы они хоть как-то соответствовали хозяину. Арсению эта обстановка, наверное, подошла бы без бардака — в отражении напольного зеркала он смотрелся куда правильнее Антона, стройный, гармоничный, красивый. У Антона перед глазами вдруг всплыл образ, как Арсений смотрится в это зеркало, поправляет воротник рубашки, берёт со столика ключи и кричит вглубь квартиры: «Буду поздно!» Как же он влип, подумал Антон и моргнул. — Пойдём поедим что-нибудь, — он скинул куртку, стянул кроссовки и, на ходу снимая промокшие носки, пошёл в сторону кухни. Арсений, будто дожидавшийся какого-то примера, тоже разулся и пошёл следом. — Здесь можно помыть руки, — добавил Антон и указал на дверь ванной. На кухне он открыл холодильник, потом закрыл и упёрся лбом в прохладную дверцу. Приехал. Сам. И даже не убежал после неудачи с консьержкой. Значило ли это, что всё было хорошо? Что можно, когда он вернётся в кухню, поцеловать его? Конечно, можно, им же не по десять лет. Можно, наверное, даже положить его на стол, стянуть штаны и… Антон качнулся, намеренно ударяясь головой об холодильник. — Ты чего? — спросил Арсений за его спиной. — Очень хочу тебя поцеловать, — сказал Антон. — Ты это холодильнику говоришь? — фыркнул Арсений. — Такие у вас отношения? — Может, я так сильно по тебе скучал, что нашёл утешение в бездушной бытовой технике, — Антон развернулся: Арсений стоял в паре метров и ласково, будто это был какой-то зверь, чесал спинку дивана. — И как, помогло? — Арсений опустил глаза и улыбнулся. — И, правда, сильно скучал? — Не помогло, и да, очень. Ты почему так долго не приезжал? — Театр, — Арсений пожал плечами, — новые роли, репетиции, хотелось хорошо показать себя, чтобы закрепиться, чтобы получить больше, — Антон молчал, понимая: Арсений не то чтобы врал, но недоговаривал, и, быть может, если дать ему возможность выговориться, он сможет сказать что-то ещё. — Боялся, — после паузы добавил Арсений. — Я тоже. — А ты чего? — с любопытством спросил Арсений, и Антон понял — конечно, было легче говорить о его страхах, чем о своих собственных. — Ну, там, знаешь, — он опять повернулся к холодильнику и открыл его: хотя опыта в признании страхов у него и было побольше, чем у Арсения, но сейчас было волнительно и сложно даже сделать полноценный вдох, поэтому легче было довериться полкам с продуктами и контейнерами из доставок. — Что ты уехал и понял, что это всё-таки был санаторный роман. У меня есть куриный суп и пицца, хочешь? Или что тебя всё-таки слишком напрягает вся эта тема с паранормальной херней. Ещё могу сделать бутерброды. — Но ведь было бы странно, если бы меня напрягла вся эта тема с паранормальной херней, — негромко сказал Арсений и подошёл ближе: Антон спиной чувствовал сокращающееся между ними расстояние. — Это меня-то, который чуть ли не в рот Сергею Борисовичу залез. — Новый страх разблокирован: ты реально захотел залезть в рот Сергею Борисовичу, — усмехнулся Антон. Рука Арсения легла на дверцу холодильника и мягко толкнула её, закрывая. — Нет, я всё ещё хочу залезть только в твой рот, — со смешком сказал Арсений, и дыхание коснулось затылка Антона. — И переживать, что я решил, что это был исключительно санаторный роман, тоже было не очень умно. А вы точно писатель интеллектуальных романов ужасов? — Это всё маркетинг для обложек. — Я боялся, — прошептал Арсений и ткнулся носом и губами ему в шею, — потому что очень быстро стало понятно, что это совершенно точно не санаторный роман. Антону хотелось постоять так ещё немного, потому что в эту секунду всё в его мире было хорошо — тёплый Арсений прижимался к его спине, Антон всё-таки был не дурак, что ждал, да и вообще, что такое три месяца? Сейчас он был готов ждать хоть три года, потому что впереди явно было только что-то большое и счастливое, хотя и совсем неизведанное. Но губы уже невыносимо покалывало от того, как хотелось поцеловать Арсения, поэтому Антон развернулся, притягивая его ближе, обнимая — и как же он скучал, как же правильно Арсений ощущался в его руках, не ждал бы он никакие три года, ладно. — Насколько быстро? — спросил Антон, наклоняясь к его лицу. — Ещё в маршрутке, — сказал он и лизнул его нижнюю губу. Целовать Арсения снова было знакомо и вместе с тем совсем-совсем по-новому, и выцеловывая изгиб его губ, Антон понял, в чём было дело: больше не было страха, который неизвестно, к какой категории относить, — страха, что это ненадолго. Это надолго, подумал он, приоткрывая рот, и язык Арсения тут же скользнул внутрь, они друг у друга надолго. — Я соскучился, — сказал Арсений и потянулся к его шее, поцеловал, потёрся носом. — Хочу тебя просто ужасно, но… Антон подтолкнул его к кухонному островку и не глядя выдвинул ящик. Арсений скосил взгляд. — Почему у тебя смазка и презервативы на кухне? Ты что, часто тут трахаешься? — Это просто очень удобное место, — пробормотал Антон и, подхватив Арсения под задницу, посадил его на столешницу. — Очень удобное место — это тумбочка в спальне, — сказал Арсений и закинул ноги ему на талию. — В спальне я сплю, — Антон поморщился. — А на кухне надо есть и готовить. — Ну ты почаще приезжай, я тебе разрешу тут разложить всё, как тебе нравится. Но начнём, — он потянул за край свитера, — с тебя. Ты вот меня на кухонном столе вполне устраиваешь. — Только устраиваю? — глухо спросил Арсений из-под свитера. — Слушай, я же, ну… Не мылся, — он выпутался — волосы растрепались, по щекам расползся румянец. — Оскорбительно, — серьёзным тоном сказал Антон и укусил Арсения за острое плечо, тут же зализывая место укуса. — Приходишь в мой дом, — он нашарил в ящике смазку и презерватив и выложил их на стол, — грязный. Я тоже не мылся. — Тогда, может, мы, — Арсений выдохнул и откинулся на выставленные за спиной руки, выгибаясь и подставляясь под поцелуи Антона, — вместе пойдём? — Пойдём, — согласился Антон, скользя губами по его груди. Арсений, конечно, просто загонялся, пахло от него только чуть больше Арсением, больше — потому что дурел Антон очень быстро. — Пошли? — слабо спросил Арсений, когда Антон облизал его сосок, прихватывая пальцами второй. — Ага, — кивнул он и начал расстегивать пуговицы на джинсах. Ткань натянулась от стоящего члена, и он с силой провёл по нему ладонью, от чего Арсений приятно вздрогнул. — Как-то не похоже, — сказал он, приподнимая задницу, чтобы Антону было удобнее стянуть джинсы и бельё до середины бёдер, — на то, что мы идём. — Нет, мы идём, — заверил его Антон, с трудом отрывая взгляд от члена, прижавшегося к животу. — Я просто так соскучился, что не хочу никуда спешить, — добавил он и, обхватив ладонью затылок, притянул Арсения ближе и поцеловал его. — Ладно-ладно, — сдался Арсений. — Надоело делать вид, что тебе не хочется? — Антон потёрся носом о его щёку. — Ой, а то непонятно было, — Арсений закатил глаза и вывернулся в его объятиях, укладываясь животом на столешницу. От вида круглой задницы и узкой спины Антону захотелось срочно причаститься к какой угодно религии, чтобы было кому вознести благодарные молитвы. Пока такой возможности не было, поэтому он наклонился и поцеловал Арсения в лопатку. — И вообще, — довольно вздохнул тот, — не сказать, что я совсем уж не предвидел такое развитие событий. — М-м-м, расскажи мне, что ты там ещё предвидел, — сказал Антон, открывая смазку. Арсений посмотрел на него через плечо: — Предвидел, что ты не будешь меня растягивать, а сразу трахнешь. — Какой, — Антон сглотнул, — дар. И уверенность в себе. — Шастун, давай уже, я не для этого три месяца себя трахал пальцами. Антона не надо было просить дважды, его даже один раз просить не надо было, хотя так, для того, чтобы удостовериться, что все были согласны с происходящим, конечно, стоило, но в этом сомнений не было, поэтому он быстро стянул штаны и завозился с презервативом — задница Арсения на фоне очень отвлекала. Он забыл нагреть смазку, поэтому Арсений вздрогнул и выругался, когда он коснулся пальцами его ануса, но когда Антон прижался членом, расслабился. — Я подумал, — сказал Антон и медленно толкнулся внутрь, тут же зажмуриваясь, — о том, чтобы заняться сексом с тобой на кухне, как только сюда зашёл. — Всего-то? — ехидно спросил Арсений, но всё ехидство нивелировалось стоном, после того как Антон, сжав его бёдра, начал двигаться. — Я подумал о том, чтобы заняться с тобой сексом, ну… ох, ещё в июле? — Очень смешно. Я про сегодня, ты просто был такой несчастный на улице, что я не сразу сориентировался и не начал думать о сексе незамедлительно. — О-осуждаю, — Арсений вцепился в края стола и прогнулся в спине, от чего угол проникновения чуть изменился, и у Антона внутри переключился невидимый тумблер, который, кажется, отвечал за нежный секс. — Блядь, — выдохнул Арсений. — Антон. — Ага, — согласился Антон и наклонился к его спине, вбиваясь быстрее, сокращая амплитуду. Арсений совсем распластался по столешнице и дышал часто и коротко. Ноги начинало сводить, у Арсения дрожали руки — Антон потянулся и погладил напряжённый бицепс, сведенные лопатки, провёл пальцами по линии позвоночника. Арсений был такой невозможно красивый, хотя сейчас было видно только профиль: закрытые глаза с трепещущими ресницами, приоткрытый рот. Надо было приехать самому, подумал Антон, целуя его плечи, усыпанные родинками. Не так давно он думал, что лучше всего на свете Арсений умеет врать, но сейчас было так очевидно, так кристально ясно — лучше всего на свете Арсений умел подходить Антону. Каждым полувздохом-полустоном, изгибом спины, длиннющими ногами, прижатыми к его, дурацкими саркастичными комментариями, Арсений подходил ему каждой клеточкой, и неважно, что это были за клеточки — молекулы звёзд, гормоны или даже клеточки в тетрадке, без разницы, потому что подходили они идеально. Антон поцеловал его в затылок, потянулся к члену, и Арсений охнул, когда он обхватил его пальцами, тут же подстраиваясь под собственный ритм. — Пальцы, — очень осмысленно и очень довольно сказал Арсений, и Антон улыбнулся ему в шею. Всё у них будет хорошо. Антон прислонился к стене, наблюдая, как Арсений, остановившись у зеркала в прихожей, расстегивал верхние пуговицы рубашки. Расстегнув две, он поправил воротник и, отступив на шаг, скептически себя осмотрел. — А не напиздел ли ты мне, — сказал он. Голос звучал взволнованно, хотя вряд ли бы кто-то, кроме Антона, заметил. Во всяком случае, ему приятно было так думать. Арсению вот было приятно думать, что он непостижимый и загадочный, в чём Антон чаще всего с ним искренне соглашался, но иногда очень любил угадывать — настроения, желания, сомнения. Сейчас дело было в последнем. — В чём именно? — Ну, может, ты им сказал, чтобы точно меня взяли, и я сейчас приду, а там даже роль читать не надо будет. — Нет, — Антон оттолкнулся от стены и подошёл ближе. Арсений был такой строгий — в узких чёрных брюках и такого же цвета рубашке, — и бодрый, и этот их утренний контраст Антона очень веселил: он по утрам всегда был помятый, не снимал пижаму до обеда и перемещался в основном между диваном, где завтракал, и балконом, где курил. Он этот процесс называл медитацией, Арсений — брождением медведя-шатуна. — Я пообещал, что ничего не скажу, и я не сказал. Так что получишь ты роль Артёма или нет, зависит только от тебя. Арсений посмотрел на него, подозрительно сощурившись. Антон показал ему язык. — Я, правда, хочу эту роль, — сказал Арсений, и его плечи немного расслабились. — И я надеюсь, что у тебя получится, — серьёзно ответил Антон. — Потому что так ты хотя бы пару месяцев проведёшь в Москве, а не будешь постоянно мотаться в Питер, — он улыбнулся, вспомнив вчерашний разговор с режиссёром: — А, хотя нет, всё хуже. — Хуже? — уголок рта Арсения едва заметно дёрнулся. — Угу, я так понял, — Антон закусил губу, — что снимать будут в каком-то подмосковном санатории. — Да ну нет, — Арсений уставился на него, в глазах плескалось совсем немного паники и тревожное веселье. — Ты же не думаешь… Она бы не смогла? — Всё может быть, — сказал Антон, осторожно, чтобы не помять рубашку, обнял его за талию и притянул к себе, — ведь у неё очень, очень длинные руки, — и поцеловал в подрагивающие от смеха губы.