То, что ты видишь

Антон сидел в кресле с ноутбуком. Небо было серое — то ли было рано, то ли пасмурно, но тишина стояла совсем ещё утренняя. — Привет, — сказал Арсений и улыбнулся. Сейчас его прежние волнения казались пустыми: какая разница, сколько зарабатывает Антон и во сколько десятков, если не сотен, раз это превосходило доход Арсения. Шастун явно не собирался использовать это против него, слишком уж не в его характере — во всяком случае в той части, что Арсений успел узнать. Антон был немного ленивый и почти всегда в энергосберегающем режиме: в большинстве ситуаций предпочёл бы остаться наблюдателем, чем что-либо предпринимать. Но если он всё же решался, то его действия были в большей степени продиктованы добротой, в отличие от Арсения, которого в основном вело любопытство и чувство справедливости. Представить, чтобы Антон, который успокаивал его во время охоты, который помогал вывести из музея восковых фигур Катю и её дочь, который беспокоился о безопасности Арсения, чтобы этот Антон как-то намеренно задел его из-за их разного социального положения, было невозможно даже с арсеньевским богатым воображением. — Арс, а знаешь, какого страха ещё не было? — спросил Антон и поправил ноутбук на коленях. — Ты думаешь, я весь список наизусть знаю? — нахмурился Арсений, приподнимаясь. От движения с его талии соскользнула рука Антона, который лежал сзади, и он подхватил её, пристраивая обратно на нагретое место, как вдруг понял, что делает, и замер, боясь повернуться. — Антон? Антон в кресле улыбнулся. — Так знаешь, или нет? Арсений прикрыл глаза, лихорадочно пытаясь собраться с мыслями. Сзади него точно лежал Антон — он всё ещё сжимал худое запястье, уже знакомое, вот косточка, которую он этой ночью облизывал, вот цепь браслета. Оборачиваться он боялся. — Наблюдение? — спросил он и открыл глаза. Кресло было пустым. — Да, — ответил Шастун — силуэт где-то на периферии зрения Арсения. — А знаешь, что страшного в наблюдении? Арсений повернул голову — этого Антона ему хотелось видеть, в отличие от того, который лежал за спиной. — Что? То, что тебя видят насквозь? Антон хмыкнул, подошёл к стене, подцепил чуть отходящий край персиковых обоев и содрал, открывая то, что было под ними. И это были глаза — сотни глазных яблок, всех известных оттенков, которые тут же завращались, выискивая, на что обратить своё внимание. — Это, конечно, тоже, — сказал другой Антон, который зашёл в спальню из гостиной и остановился в дверном проёме. — Но ты ведь такой храбрый, позволил мне себя увидеть, так что простым пониманием и узнаванием тебя больше не напугать. — Зачем вообще меня пугать, — проворчал Арсений, аккуратно положил руку Антона и сел в кровати, всё ещё не оглядываясь. — Потому что ты сам этого хочешь, — Антон пожал плечами. — Приключений, расследований и всего в таком духе. Но, конечно, задавать мне подобный вопрос — это всё равно что спрашивать, зачем дышать. Пугать людей — это то, как я существую. Ты обманываешь людей, я пугаю. — Я не… — начал было Арсений, но Шастун махнул рукой и, развернувшись, ушёл вглубь номера. Арсений тоже поднялся, с опаской и по максимально возможной дуге обошёл стену, на которой копошились глаза, и пошёл следом. — Так и что там с тем, чего надо бояться? Ещё один Антон вышел из коридора и на мгновение в комнате было два Шастуна, но когда Арсений перевёл взгляд на нового, то другой исчез. — У людей, которые отмечены Глазом, развивается очень специфическое отношение к окружающим, — сказал новый Антон. — И чем дальше, тем заметнее оно проявляется. А я, — он коснулся указательным пальцем своей груди, — я уже очень далеко. Арсений взял со спинки дивана толстовку Антона и натянул её на себя: этот Шастун оказался таким любителем лить воду и делать драматические паузы, что стоило озаботиться тем, чтобы не замерзнуть. — Те, кто получил дар Наблюдателя, со временем перестают видеть своих родных, близких, любимых. Люди становятся объектами для наблюдения и анализа. А после того, как изучение окончено? — он взмахнул рукой. — Объекты теряют свою значимость. — Очень интересно, — кисло ответил Арсений, надевая Антоновы спортивные штаны. — А ты разве, — он вскинул голову, — манифестация? — Я? — улыбнулся Антон. — Или Антон? — Я такого за две недели уже наелся, — огрызнулся Арсений. — Ты прекрасно понял, о чём я. — Нет. Может быть, ещё нет, а может быть, и никогда нет, — Антон открыл дверь в коридор и остановился на пороге. — Всё ещё просто человек. Отмеченный Глазом. Пойдём. Санаторий, в который они вышли, казался одновременно новее и старше, и, присмотревшись внимательнее, Арсений понял в чём дело: всё будто откатилось на несколько десятков лет назад, исчезли пластиковые плинтуса, сменившись деревянными, дорожки были те же, но гораздо ярче, словно постелили их совсем недавно и тысячи ног отдыхающих ещё не успели по ним пройти. Двери были другие — похожие на те, что Арсений видел в старой части корпуса, выкрашенные белой краской, но явно всего в один слой. Но чем больше он присматривался, тем чаще замечал глазные яблоки — то в уголке дверной рамы, то на банкетке, то на листьях пальм, всё так же, как и в знакомом Арсению санатории, расставленных через равные промежутки. — Ты, конечно, не знаешь, но это место было «плохим», — Антон изобразил кавычки, — ещё до появления санатория. Обычно требуются человеческие жертвы и, желательно, в больших количествах, чтобы притянуть манифестации страхов. А здесь был Паук. Антон ведь хотел узнать о пауке, вспомнил Арсений, ещё больше убеждаясь: кто бы сейчас ни шёл по коридору чуть впереди него, он не был Антоном Шастуном. — Паук? — спросил он, потому что «Антон» остановился, чтобы поднять выкатившийся перед ним глаз и вернуть его на дверную ручку ближайшего номера. — Паук. Мать, Прядильщица Историй — как ни называй, а суть одна. Страх контроля и скрытых манипуляций. Ну и, на закуску, арахнофобия, конечно, но страх пауков гораздо менее распространён, чем кажется. В общем, да, жил да был здесь один жирный Паук, которому после некоторых кровопролитных событий стало некого пугать, поэтому он в основном спал. Питался теми, кто случайно сюда забредал, наплодил, конечно, как и все эти проклятые создания, потомство, которое расползлось по ближайшим поселениям, но сам шевелиться не хотел, не хватало энергии. Так бы он, наверное, до сих пор и лежал, но в конце девятнадцатого века в семье, кажется, какого-то князя из многочисленных ответвлений императорской семьи, родились две девочки. Старшую назвали Катей, а младшую Ирой. — Так их всё-таки две! — не удержался Арсений. — Две, — кивнул «Антон» и вышел в центральный холл. Когда Арсений, прибавив шаг, нагнал его, тот стоял у стойки ресепшена. — Об их детстве я знаю не так много, хотя, возможно, там и знать особо было нечего. Гувернёры, красивые платья, большая часть времени — в Европе, и всё было бы хорошо, если бы девочки были нормальными. Катя, к слову, была чуть ближе к норме, чем Ира. Она всего лишь была слишком феминистична для своего времени, и, что совершенно не подходило девушке её положения, увлекалась архитектурой, даже книгу написала. Предлагаю тебе угадать, как она называлась. — Что-то связанное с коридорами? — Ну какой ты молодец. «Коридоры: особенности архитектурного наследия, проектирование и пространственные ощущения». Екатерине, к сожалению, пришлось сменить нескольких рецензентов и издателей, потому что все они, по странному стечению обстоятельств, пропадали. Последний, как я узнал, целый месяц просидел в своём кабинете, а после публикации книги уехал сразу в больницу. К слову, о больницах, — «Антон» звякнул латунным звоночком на стойке. — Ирина большую часть юности провела в лечебницах и — сделай удивлённое лицо, — санаториях. Младшая из сестёр страдала от различных ментальных болезней, почти всё время галлюцинировала, что, однако, не мешало им с Екатериной любить друг друга самой нежнейшей любовью. Именно ради дорогой сестры Катя и решила построить в Подмосковье санаторий. Основная часть здания была возведена ещё до революции, потом сёстрам на несколько лет пришлось уехать из страны, чтобы переждать самый турбулентный период, но, как только это стало возможным, они вернулись. Арсению на плечо шмякнулось что-то небольшое. Он скосил взгляд и брезгливо поморщился — по свитеру растекалось лопнувшее глазное яблоко. «Антон» сочувственно поцокал и задрал голову. Уже догадываясь, что там, Арсений тоже посмотрел на потолок. И, конечно, вместо лепнины увидел тысячи глаз. — Пауку нечего было противопоставить двум энергичным девушкам, да и привычное ему место менялось так быстро, обрастая сетью коридоров, которая, в отличие от сети паучьей, была совершенно нелогичной и не просто граничащей с безумием, а прямо-таки воплощением больного сознания. Так что в итоге Паук смирился, занял медицинский пункт и из большого и страшного монстра превратился в… ну, Арсений? — «Антон» игриво улыбнулся и приподнял брови. — Старушку? — Начинаю сомневаться, что ты принадлежишь Театру, такой ты наблюдательный. Да. Каждый, кто приезжает в санаторий, встречается с этой старушкой в первый же день, крошечный паучок заползает под одежду и остаётся до конца срока путёвки. Сил, чтобы что-то контролировать, у Паука нет, но он по-прежнему хочет быть в курсе происходящего, а Катя и Ира ему позволяют, потому что не видят особой угрозы. — А другие страхи? Они здесь вообще все, которые только существуют? — Были, да, — «Антон» повернулся спиной к стойке и поставил на неё локти. — Но несколько лет назад Глаз попытался провернуть смену власти, что закончилось неудачно, так что теперь с Наблюдением стало чуть сложнее. — Но ты же здесь? — недоверчиво уточнил Арсений и сложил руки на груди. — И все эти глаза? — Я же сказал «чуть сложнее», а не «невозможно». К тому же, здесь сейчас Антон. С ним видеть гораздо легче. — Библиотека поэтому закрыта? — Арсе-е-ений, — «Антон» запрокинул голову. — Ты хорош. Мне всё больше хочется тебя потрогать, хотя это и приведёт к осложнениям для всех персонажей нашей истории. Да, библиотека закрыта из-за этого, хотя всё ещё впускает последователей Глаза. Как, например, ваших милейших соседок по столовой. Но надо же где-то хранить, — веселье сменилось болезненной гримасой, — Библиотекаря. — Антон здесь действительно для того, чтобы написать книгу? — Антон здесь по своей воле. Но, конечно, как только он переступил порог санатория, сёстры и все остальные просто не смогли отказать себе в таком удовольствии. Распространение страха словом, — он покачал головой. — Если бы мне удалось завладеть этим местом… Но ладно обо мне. Понравилось ли тебе в Театре? Арсений пожал плечами: — Театр без людей мне не так интересен. — Хм, — «Антон» посмотрел на него почти ласково, — не любишь выступать без зрителей? Романтично. Но вот тебе задачка: Антон бы узнал тебя из десятков ненастоящих Арсениев. Да, пожалуй, что и из тысяч. Но ведь ты, который притворяется сам и ждёт того же от других, ты же наверняка облажаешься и не узнаешь настоящего Антона? Книга будет написана, вы разъедетесь, но уедешь ли ты с ним? — Во-первых, я поеду к себе домой, а не куда-то с Антоном, — скривился Арсений. — Во-вторых, довольно дешёвая драматизация, на троечку. В-третьих, — он помедлил, — настоящий Антон остался в кровати. — А может, он и не был настоящим? — со смешком произнёс «Антон». — Ты же так и не повернулся, чтобы посмотреть на него. Это Арсения беспокоило, поэтому он разозлился. Какой-то хер с горы натянул на себя лицо Антона, рассказал прохладных историй про невозможность отношений и теперь ещё и пытается напугать. — Мне не надо смотреть. И вообще, настоящий Антон таким бы не занимался. — Откуда ты можешь знать, чем бы занимался и не занимался настоящий Антон? Вы знакомы так мало, и ты же сам не хотел ему открываться, с чего вдруг такое нежное отношение? — «Антон» хмыкнул. — Неужели тебе всего лишь надо было раздвинуть ноги? Или подставить спину? Как вы там это называете? — Натяни себе все свои глаза на жопу, — процедил Арсений, развернулся и пошёл обратно к номеру Антона. Никаких глазных яблок там уже не было, кусок обоев надёжно приклеен к стене, а в постели лежал совершенно точно Шастун. Он спал, уткнувшись в подушку, и Арсений завис в нерешительности, но потом аккуратно повернул его голову и жадно вгляделся в профиль. Это был Антон. На него вдруг накатила усталость. Он приехал сюда с планом почти бесплатно пожить две недели и, возможно, найти какое-то приключение в духе детских детективов. Вместо этого пережил всевозможную ебанину и влюбился — и трудно было сказать, что из этого далось ему сложнее. Изводить себя ещё и сомнениями, что влюбился он в кого-то не того, сил не было. Поэтому он разделся, лёг, закинул руку Антона на себя и уснул. Антон сидел в кресле с ноутбуком. Небо было серое — то ли было рано, то ли пасмурно, но тишина стояла совсем ещё утренняя. — Бля-я-я, — провыл Арсений в подушку. — Ты чего? — обеспокоенно спросил Антон, отложил ноутбук и, подойдя, присел на корточки у кровати. — Сон? — Сон, — кивнул Арсений. — В котором было слишком много Антонов. — Ты так говоришь, будто это что-то плохое, — фыркнул Антон. — Один Антон меня полностью устраивает. — Я польщён, — он просунул руку под подушку, нашёл там руку Арсения и сжал её. — Я дописал книгу. — О нет, а у меня как раз появилась новая информация о происходящем, — заулыбался Арсений и сел. — Но вообще это хорошо. Я рад. Арсений хотел было спросить: «Как думаешь, теперь оно нас выпустит?», но увидел — на мгновение даже испугался, что «Антон» всё-таки его коснулся, так легко прочиталось лицо Шастуна, — что он думает о том же, и не решился озвучить свои мысли. Безо всех этих слов оставалось чуть больше пространства для надежды. Надежды на то, что выпустит. И на то, что всё это с Антоном тоже как-нибудь разрешится. По пути на завтрак Арсений вдруг словил чувство последнего дня лагерной смены: адреса новых друзей записаны, клятвенные обещания не забывать розданы, чемодан собран, а лагерный магазин опустошен желающими купить еды в поезд. Санаторий казался тихим и даже дружелюбным. Администраторша обнаружилась за стойкой, проводила их почти ласковым взглядом, хотя Арсений заметил, что он в большей мере был обращён к Антону. В столовой пустовали накрытые столы, потому что почти все отдыхающие столпились у высоких окон и что-то там выглядывали, оживлённо переговариваясь. Протолкнувшись ближе, Арсений попытался понять, что происходит, но только хрипловатый шёпот за спиной объяснил ему, в чём дело: — Река, дядь, — сказал Эдик. — Они все радуются, что река вернулась в русло. — Ты сделал? — спросил Арсений и обернулся: Эдик стоял, опять натянув капюшон на нос, и улыбался. — Не, я не хотел, — он вытянул губы трубочкой. — Я б с тобой ещё поигрался, Арсень Сергеевич, — он приветственно кивнул насупившемуся Шастуну. — Но начальство любит дешёвые мелодрамы. — Ты поаккуратнее, трупожор, — встрял Сергей Борисович, выходя из-за плеча Антона. Оба они выглядели хмурыми, но, очевидно, по разным причинам. Антон придвинулся ближе к Арсению. — Я их не ем, уголёчек, — осклабился Эдик. — Да хоть еби, мне все равно. — Ты мне ещё скажи, что сам бы не хотел их себе прикарманить и ещё немножко позабавиться. А теперь, что? С тобой будем развлекаться? — Ну попробуй, — Сергей Борисович сложил руки на груди и, хотя смотрел он на Эдика снизу вверх, выглядел при этом довольно уверенно. — Тц, потрахался с начальницей пару раз, и всё, — Эд поджал губы. — Думаешь, это половым путём передаётся? — Мальчики, — раздался за их спинами неприятно потрескивающий голос. — Всегда рада видеть, как вы пытаетесь извести друг друга, но у меня и так уже есть одна пустующая вакансия. Да и день сегодня, — Екатерина широко улыбнулась, — хороший. Да, Антошенька? Антошенька уставился на неё не мигая. — Ах, эти глаза, — промурлыкала администраторша. — Ты уже придумал название, мальчик мой? Антон открыл было рот, но замер. — Ну же, хороший мой, порадуй женщину. Мне кажется я, — она взмахнула рукой, и Арсений невольно вспомнил, какой длинной эта рука была вчера ночью, и сразу, как только он об этом подумал, пальцы начали удлиняться. — Но-но-но, — хохотнула Екатерина. — Не балуйся, Арсений, посмотри, вон, на Серёженьку, отвлекись. Буду я ещё мебель в столовой портить. Так что же, Антон Андреевич? Как назовёшь? — «То, что ты видишь», — на выдохе сказал Антон. — Ах, опять это, — Екатерина закатила глаза. — «Видишь»!.. Но, конечно, понимаю. Красиво, хоть и неприятно. Надеюсь на экземпляр с автографом. Отнесу его, — она подмигнула, — в библиотеку. Арсений уезжал первым. Антон, оказывается, приехал на машине, поэтому мог уехать в любой момент после возвращения реки в свои берега, и, конечно, предложил подвезти до Ленинградского вокзала, но Арсений отказался. Транспортное сообщение с санаторием заработало на удивление быстро — многие отдыхающие ещё за завтраком начали вызванивать перевозчиков и операторов автобусных перевозок, — и уже в полдень Арсений с собранным чемоданом вышел из санаторных дверей в последний раз. Почти так же сильно, как ему хотелось с Антоном не расставаться, ему хотелось поскорее оказаться в одиночестве. Максимально дистанцироваться, стряхнуть с себя наваждение, туман влюблённости, все налипшие страхи и магическое мышление, которое на территории санатория помогало не поехать крышей окончательно, но в реальном мире — в настоящей, арсеньевской, жизни — ему места не было. Там, на самом деле, ещё и не было места для Антона, но это не значило, что Арсений не хотел бы ему это место найти. План санаторного романа по схеме «всё, что происходит в санатории имени М. Ф. Редькина, остаётся в санатории имени М. Ф. Редькина» был отброшен, но Арсений всё ещё не видел, как это можно реализовать. Как уместить такого большого — и по физическим параметрам, и по непривычной значимости, — Антона в его нормальную жизнь? — Приезжай, Арс, — сказал Антон и погладил его плечо, обтянутое его же собственным розовым свитером, который он всё-таки всунул Арсению со словами: «Тебе больше идёт». — Или я к тебе приеду. Просто давай не будем расставаться. — Не будем, — согласился Арсений, и Антон посмотрел на него — долго, внимательно, так очевидно пытаясь понять, не врёт ли он. «Антон» из сна точно сделал с Арсением что-то, потому что вместо привычного проницательного всезнающего взгляда, Арсений увидел сомнения и страх. Шастун не мог понять, правду ли говорит Арсений. Это всё уравнивало. — Я пришлю тебе свой адрес, — сказал Антон. — Оба. И родительский. И контакты менеджера. Не могу представить ситуацию, в которой я не смогу тебе ответить, но если такое и случится, знай, что это не потому что я молча решил тебя блокнуть. — Сомневаюсь, что это в твоём духе, — протянул Арсений. Больше было похоже на то, что мог бы сделать Арсений. А ещё было похоже на то, что Шастун гипервентилировал и продумывал самые невероятные сценарии. — Да, — Антон достал сигаретную пачку. — Не в моём. — Я, правда, настроен попробовать, — Арсений осторожно сжал его предплечье. — Но пока что плохо представляю, как это может быть. Тш-ш-ш, — зашикал он, когда Антон открыл рот с явным намерением начать перечислять всевозможные варианты. — Для начала я хочу просто вернуться домой, выйти на работу, получить свои роли и вообще понять, в каком графике я живу. А ты что будешь делать? — Отправлю книгу на вычитку, — Антон прикурил сигарету и затянулся, щурясь. — Около месяца точно буду в изматывающей переписке с редакторами, а потом можно будет отдохнуть. — Значит, месяц, — кивнул Арсений. Месяц, чтобы понять, как вписать Шастуна в свою жизнь и как вписаться в его — последнее самому Антону явно казалось чем-то очень простым, но Арсений сомневался. У него не было достаточно опыта долгосрочных отношений, но тот небольшой, что имелся, дал ясно понять, что удобным партнёром он не был. Перед тем, как выйти за ворота санатория, Арсений оставил чемодан на дорожке и уволок Антона чуть глубже в парк, где в это время никого не было — большая часть отдыхающих либо уехала раньше, либо была занята сборами, — и поцеловал. Он не хотел, чтобы поцелуй вышел прощальным, потому что вербальные попытки убедить Антона в том, что они действительно не прощаются, оказались не слишком успешными, чтобы ещё и невербальным способом передавать ему то же самое. Но с другой стороны, они действительно прощались — просто не навсегда. Поцелуй от этого веселее не стал. Нежный, мягкий, бесконечно грустный (за это отвечал Антон) и утешительный (а за это — Арсений), он оставил именно то ощущение, которого Арсений пытался избежать. Ужасно грустное и со Львом Лещенко, поющим на фоне: «Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори». Арсений сморщил нос, отгоняя назойливого Лещенко, и сказал: — Ерунда какая-то, давай ещё раз. И вот тогда Шастун улыбнулся, и улыбка эта чувствовалась, когда Арсений прикоснулся к его губам, и стало немного легче. Какого же он плохого о нём мнения, если думает, что Арсений не захочет вернуться, не захочет ещё раз поцеловать, прижаться, притереться, провести по плечам и спине, обнять за талию — Арсений же не такой дурак. — Я же не идиот, Антон, — так и сказал он, отстраняясь. — Нет? — ответил Шастун. — Нет, конечно. — Я тоже не хочу расставаться. В ответ Антон только кивнул, но этот кивок был гораздо увереннее, чем все обсуждения, кто к кому и в каком порядке приедет. Он проводил его до остановки рейсовой маршрутки, коротко сжал руку на прощание — как это было мало и глупо. Под окнами, к счастью, не стоял: усевшись на место, Арсений увидел только удаляющуюся в сторону санатория высокую фигуру: поднявшийся ветер дёргал ткань красной ветровки и трепал кудрявые волосы. Но уже через несколько минут, после того, как маршрутка выехала на трассу и за окном единой полосой потянулся сосновый лес, Арсений почувствовал себя странно: будто невидимая ниточка, которая связывала его не только с Антоном, но и со всем пережитым, всё сильнее натягивалась с каждым преодолённым километром. Когда он вышел на площадь перед вокзалом, это чувство исчезло. Санаторий его отпустил.