cooking fever

— Кто сегодня обедает? Минхо неторопливо прошёлся вдоль витрин, рассматривая слегка заветрившиеся слойки, отмечая для себя, что надо попросить Бина пополнить их вместе с мальчиками чем-то посвежее. Было довольно жарко, и народ ушел в дальние залы, усаживаясь под кондиционеры. Хенджин, ковыряющийся в своем маникюре, не услышал вопрос с первого раза, недовольно бурча после болезненного тычка под ребра. Его длинные темные волосы, собранные в пучок на затылке, дрогнули от резкого движения головой, спадая парой прядок на лоб. — Ну я буду! Так спрашиваешь, как будто я хоть раз отказывался… — Не ты, а другие, — Хо многозначительно приподнял брови, кивая себе за спину, где Чонин очень неуклюже пытался их игнорировать, отшкорлупывая пальцем краску с глиняного горшка на подоконнике. Минхо говорил негромко, надеясь, что тот не услышит следующего вопроса.— Это конечно не мое дело, но он вообще ест? — Ну-у… — Хван неуверенно почесал подбородок пальцем, слегка встревоженно моргая пару раз, тихо отвечая. — Вроде говорил, что берет еду с собой. Может, диета какая? — Ладно, — Минхо тут же развернулся на пятках и пристально посмотрел на Чонина какое-то время, пока тот не взглянул в ответ, слегка краснея скулами. — На тебя готовить сегодня? — О, нет, хен, не стоит, — Ян неловко улыбнулся и опустил глаза в пол. Его голос был с небольшим акцентом. Тихий и улыбчивый несмотря на то, что глаза были стеклянными, как безжизненные игрушки на ёлках в торговых центрах. Хо коротко пожал плечами и ушел на кухню, чувствуя, как неожиданно сильно заскребли кошки где-то там за ребрами. Чонин работал у них уже больше месяца. В основном занимался мелкими задачами: принеси, подай, убери. Был ещё несовершеннолетний, поэтому к кассе его никто не подпускал, но и перетруждаться никто ему не давал. Чан лично курировал парня и ручался за него, поэтому Ли и не собирался как-то лезть к ним туда из своей кухни. Ему хватало мороки с Чанбином, который любил помотать нервы своей неусидчивостью. Но он соврет, если скажет, что это его раздражает, на самом деле все наоборот. Это вообще была одна из причин, почему он в принципе обратил на него внимание. Этот же парень все ещё был закрытой книжкой. Не особо разговорчивый, неловкий и тихий. Настолько спокойный, что Минхо даже не заметил, что к ним добавили еще одного человека, который не попадался ему на глаза почти неделю. Разве что, Хенджин стал меньше ворчать временами, потому что и уставать стал настолько же меньше с той помощью, которую оказывал Чонин редкими выходами на смены. Ян совсем незаметно влился в их коллектив, оставаясь безвольной тенью, которая скользила какой-то искуственностью и замкнутостью по бежевым стенам. Почти ни с кем не разговаривал, только улыбаясь невпопад и краснея словно солнце на закате. Хо называл таких ведомыми. Однако что-то подсказывало ему, что все совершенно не так. С каждой проходящей неделей, с каждым неприготовленным завтраком или обедом для этого парня, что-то внутри него постепенно густело. Была ли это тревога? Недоумение? И почему именно с этим парнем? Почему, стоило Минхо взглянуть на бледное лицо и прорезавшиеся еще сильнее скулы, камней, оттягивающих его желудок, становилось только больше? Чанбин тоже видел его беспокойство, постепенно заражаясь им в ответ. И они вместе смотрели на Чонина со стороны, но ничего не предпринимали. До одного дня. Закончив украшать пирожные, Чанбин запряг Минхо убрать все готовое в холодильник, сам занявшись уборкой посуды. Сгребя все на один поднос, он пошел в подсобку, чтобы скинуть там все принесенное. И только после, с грохотом свалив в жестяную раковину всю замызганную посуду, он заметил сгорбленную фигуру Чонина, сидевшего в полумраке над столом. Его плечи едва видно тряслись, а тихие всхлипы почти не доходили до слуха, пока Чанбин не решил приблизиться к нему. Он ступал бесшумно, боясь спугнуть неожиданно раскрытого душой парня, который не позволял никому увидеть свою нестерпимую боль. Бин не знал, как правильно поддержать, о чем спрашивать и что вообще говорить. Но сердце просто рассыпалось на части с каждым услышанным вздохом и шмыгом заложенного носа. Ему хотелось помочь и успокоить. Чонин выглядел таким несчастным и одиноким, что это было почти физически больно. Осторожно заглянув ему за плечо, Чанбин увидел раскрытую упаковку злакового батончика. Стол и слегка подтаявший шоколад был усыпан крупным каплями. Слезы стремительно скатывались из чужих глаз по ровному носу, зависая на кончике мутными каплями. Чонин ничего не слышал и не видел, слепо смотря куда-то сквозь темный экран старого ноутбука. Он зажимал свои уши руками и продолжал мелко трястись от накатывающей истерики. И Бин, возможно, слишком резко потревожил его, ухватившись за плечо своей ладонью. Чонин подскочил на ноги, утирая лицо рукавами кофты под грохот упавшего стула. Его глаза мельтешили вверх-вниз, со страхом встречая изумление на лице Чанбина. И стоило парню спустя пару мгновений понять, что кто-то все же узнал его грязные тайны, увидел его глупую слабость перед… этим. Ян тут же осел на пол, судорожно прижимая ладонь к своему рту, со свистом втягивая воздух. Бин встревоженно опустился на пол вслед за ним, держа руки у него на виду и пытаясь успокоить неторопливыми взмахами ладоней. — Эй, тише, — Чанбин боялся двинуться ближе. — Все в порядке, я не собираюсь ничего тебе делать. Как я могу помочь тебе? Чонин не мог выдавить из себя и слова, продолжая захлебываться слезами. И именно в этот момент их нашел Минхо. На удивление, к произошедшему он был готов лучше остальных. Будто зная изначально, чем может все это обернуться. Или повлияли неявные намеки от Чана, который просил приглядывать за Чонином в его отсутствие почти каждого. Хо оперативно усадил Яна обратно на стул и помог успокоиться, отправив мельтешащего перед глазами Чанбина за водой. Он не собирался говорить обо всем произошедшем в тот момент. Ни в коем случае не хотел отчитывать его и травмировать еще больше. Только помочь. Дать то, что они с Бином были в состоянии дать. Поддержку. Чонин едва слышно мямлил. Не говорил ничего конкретного — просто сдавался с поличным. Впивался взглядом в изуродованный духотой шоколадный батончик и кусал губы от подкатывающей тошноты. Ронял редкие слезы по красным щекам, не решаясь поднимать взгляд. Он боялся увидеть то, что видел каждый раз до этого. Каждый раз открываясь в своей проблеме перед кем-то, он встречал только осуждение. Презрение. Смотря на тарелку с домашней едой на кухне, единственное, что он видел, раздраженное лицо матери и полное безразличие отца, показательно читающего газету со статьями про голодающих детей. Это рвало его внутренности на части. Он начинал ненавидеть себя ещё больше, питаясь только колкими замечаниями о пустом переводе пищи на такое ничтожество. Но. Минхо не смотрел на него так. Не смотрел на него так и Чанбин, встревоженно сжимающий бумажный стаканчик с водой. Они лучились теплом и таким давно забытым комфортом, что с трудом остановленные слезы полились с новой силой. И когда теплые ладони аккуратно разглаживали соленые дорожки по румяным щекам, Чонин чувствовал, как быстро плавилась в его груди огромная ледяная глыба. Как все то болевшее внутри него выходило с каждым вскриком, неконтролируемо вырывающимся изо рта. Минхо крепко прижимал его к своей груди и баюкал, словно маленького ребенка. Чанбин сочувственно жался к нему со спины, скользя пальцами по взмокшей шее. Они облепили его с двух сторон, согревая заледенелую душу своей неожиданной поддержкой. И Чонин был так сильно им благодарен, сбивчиво шепча какой-то несвязный бред, пока они ворковали над ним своей заботой и лаской. И Нини открылся им. Рассказал все спустя месяцы, в этот раз заливая слезами рубашку Чанбина, шмыгающего на его откровения носом. Они помогли ему. Помогают до сих пор. И ничто не сможет стереть из их памяти бессонные ночи на кухне. В окружении напуганных котов, битой посуды и очередной истерики Яна. Минхо все ещё помнит, как сильно дрожали его плечи, пока он давился небольшой порцией риса. Помнит, потому что трепетно сжимал их, давал понять, что рядом. Давал опору, пока Чанбин шептал парню на ухо все слова поддержки, которые только знал, поглаживая голые коленки под столом. Этот период был для них особенно тяжелым. Трудным. Порой просто невыносимым от безысходности и невозможности помочь Чонину. Ведь, пока тот не захотел этого сам, ничего не получалось. Они могли лишь наблюдать, как в один день он мог счастливо улыбаться, наконец-то наслаждаясь любимыми конфетами, а в другой — обливаться слезами в закрытой изнутри ванной, пугая каждого из них громкими звуками. Но они не собирались отступать и бросать его одного. Не потому, что кроме них у него никого по сути не было, нет. Потому что в тех редких проблесках настоящего, ослепляющего своей искренностью Чонина, они увидели то, что приносило каждому из них нечто большее, то, что дополняло голодный огонь внутри. И этот яркий свет, прорывающийся сквозь точеную о жестокость скорлупу, был причиной, почему они не позволяли в своей голове возникнуть даже мысли о том, чтобы уйти. Познав малую долю силы этого света, они не имели права дать ему погибнуть, ведь он был так прекрасен в своем естестве. Для этого им пришлось пройти не мало. Но когда Минхо смог увидеть сытые улыбки двух дорогих его сердцу мужчин за одним из ужинов, он не смог сдержать тихого, счастливого выдоха, контрастирующего с ярко блестевшими от слез глазами. Чанбин сцеловал каждую из сбежавших по щекам, пока Чонин трепетно сжимал его руки в своих, разминая задеревеневшие фаланги. — Я так рад… Хо не помнил, когда в последний раз позволял своим эмоциям брать над собой верх. Раньше он бы испугался того, как другие отреагируют на его грусть, слабость. Но видя то, как трепетно и чувственно они принимали его без единого слова… Он был так влюблен. Когда эта тьма осталась позади, а Чонин теперь радовал каждого довольной лисьей улыбкой, Минхо не мог больше игнорировать неимоверную тягу к парню. Он видел и то, как на него смотрел Чанбин. И они оба были так одинаковы в своей жадности и желании, что больше не могли удовлетворить это друг с другом, сжирая взглядами хорошевшую с каждым днем подтянутую фигуру, щеки и полные, розовые губы. А Чонин видел. Они как обычно сидели на кухне. Рисовали взглядом бесформенные фигуры на темнеющем пейзаже за окном и тихо вздыхали над остывшими кружками с чаем. Минхо чувствовал рассыпанный сахар под пальцами и легкий сквозняк. Чанбин задумчиво держал во рту чайную ложку, смакуя ванильный вкус спизженного с работы торта. Нини весело болтал ногами, поглядывая то на одного, то на другого. Он решил все уже давно. И оставалось только считать секунды до того, как произойдет непоправимое. До того, как Ян выдернет нагретую чужим ртом ложку из рук напротив и не сомкнет на ней свои губы, задевая под столом сразу две пары ног своими пятками. И если потемневшие в одно мгновение глаза не были очевидным ответом, то… То. Скрип отодвигающихся стульев бил по черепу. Будто отросшие ногти скребли по позвоночнику, мурашками путаясь в пояснице. И прикрытые глаза не могли приуменьшить чувствительность. Особенно когда чья-то крепкая и сильная рука стиснула челюсть так, что ложка со звоном упала на кафель. Минхо медленно зачесал его длинную челку назад, стоя за спиной, пока Чанбин продолжал стискивать его подбородок. Чонин бегло облизал губы, задевая языком солоноватые пальцы. И это так сильно прошибло его контрастом от фантомной сладости десерта, что он тут же расплылся безвольной кашей, упираясь затылком в чужой пресс. Хо вздернул его футболку в одно мгновение, оголяя пылающую грудь и мягкий живот, вздымающийся от интенсивного дыхания. Они уложили его на стол, торопливо сдвигая все в сторону кроме остатков торта. Чанбин утопил в них свои пальцы, щедро прихватывая куски бисквита и нежного крема, чтобы спустя мгновение провести неровную полосу от пупка до ключиц. Чонин задохнулся стоном, когда Минхо проследил кривую своим языком, опаляя его горячим дыханием будто насквозь, лишая каких-либо попыток убежать. Пленяя дурманным взглядом из-под ресниц и звонким причмокиванием губ. Он будто пьяный ловил каждый взгляд, давился толстыми пальцами, трахающими его рот все еще в сладком креме. Слизывал все без остатка, негодуя, почему не отважился на это раньше. Ведь чувствовать то, как пара горячих губ терзала его кожу, сцеловывая остатки торта, нагло размазанного по его торсу, оказалось так правильно. Так, как должно было произойти давно.