Удар молнии

Встреча Тэхёна и Чимина выдавалась натянутой. Одно дело — помириться по телефону, совсем другое — смотреть в лицо, которое в последнюю вашу встречу искажалось затаённой обидой. Они встретились в кафе недалеко от Сеульского театра. Сели у окна, друг напротив друга, и пласты дневного света падали на разделявший их стол. Чимин начал разговор с того, что Юнги сейчас с господином Чоном. Слышал ли Тэхён что-то про поездку в Лондон? Тэхён не слышал — и сказал об этом. Чимин сделал глоток бабл-ти (без калорийной тапиоки) и картинно-медленно кивнул. И ещё раз. Потом опять заговорил: — В Лондоне намечается фестиваль корейской культуры, и, насколько я знаю, пригласили обе наши труппы. — Нам пока ничего такого не говорили. Но у нас скоро сезон — вряд ли наши артисты смогут сорваться в Лондон. — У нас тоже сезон. Но Юнги решил, что мы справимся. Тэхён не знал, что на это ответить, и неловко пожал плечами. Раздался усталый вздох. Ладони Чимина тяжело опустились на стол. — Ты злишься на меня или думаешь, что я на тебя злюсь? — Я не злюсь, Чимин, честное слово. Просто… непривычно. Мы давно не виделись. — Я тоже не злюсь. И люблю тебя за это — что говоришь мне всё как есть. Так что так и продолжай. Есть тут, в Сеуле, кому последить за твоими позициями рук? Как вообще тебе ребята из труппы? — Они профессионалы. — А артисты они какие? — Профессиональные, Чимин. — Всё такой же сучёныш. — Он откинулся на спинку стула и выдохнул — постепенно расслаблялся. — На записях, которые ты мне скинул, ты держишься идеально. Я даже не сразу тебя узнал. Как будто поменялся стиль танца. И руки твои никому править не позволяй. Если что будет не так, я тебе скажу. — Какой самоуверенный. Вообще-то, я в классе Пак Ёндже, а не ты. — Господи, да и не я, знаешь ли, муж Чон Чонгука… — Зат… — Дослушай, блин, Тэхён, хоть раз. Точнее, послушай хоть раз. — Чимин выловил его взгляд, сцепил со своим и только после этого продолжил: — Тебя это беспокоит, я вижу. Что ты не на своём месте или оказался на этом месте не благодаря своим заслугам. Ещё людей много новых. И ты там один, в театре. Делаешь, наверное, вид, что всё зашибись — даже самого себя в этом убеждаешь. Но вот что — отпусти ты это всё нахрен. Просто танцуй, ты это лучше всего умеешь. Вспомни, что для тебя танец. Даже если это не партия Али, даже если очередное па-де-де, где ты уныло страхуешь партнёршу, — отдайся этому, и будет тебе счастье. А то получишь свои сольные вариации, а с танцем связи уже не останется. Некоторое время они молчали: Тэхён водил стаканом туда и сюда по столу, Чимин сидел довольный (таким же он бывает, когда демонстрирует после высокого прыжка стойкое приземление). — Пока я был в Тэгу, ты меня так не подбадривал. Боялся конкуренции? — Твою ж мать, какой ты невыносимый, я сейчас этот чай весь на тебя вылью… Но говорили они это оба, конечно, не всерьёз. С того самого дня, как подружились на сборах, будучи детьми, в их отношениях всегда были намешаны соперничество, взаимная помощь, поддёвки и теплота. Много лет назад семилетний Пак Чимин толкнул со сцены мальчика, и тот расшиб себе колено — пришлось накладывать швы. Много лет назад все на него ополчились, считали странным, недружелюбным и что толкнул он мальчика из зависти. Свидетелем той ситуации Тэхён не был и не знал, из-за чего Чимин так поступил, но, когда они вместе оказались на сборах и дети порвали Чимину танцевальную одежду, он одолжил ему свою. — И зачем ты мне помогаешь? — Мне нравится, как ты танцуешь, — сказал Тэхён, а затем без упрёка спросил: — Ты толкнул его, потому что хотел занять его место? Думаю, так делать не стоит… — Да зачем мне его бесполезное место! — воскликнул Чимин, не дав договорить. — Он сказал, что я девчонка. И что я поэтому такой гибкий. Сказал, что стянет с меня штаны, чтобы все видели… — А, вот как, — кивнул Тэхён. Теперь ему всё стало понятно. — Но толкать его всё равно не стоило. Погорячишься — и потом все будут его жалеть, а тебя обвинять. Чимин хотел было что-то сказать — успел даже раскрыть рот, — но, впервые взглянув на Тэхёна с заинтересованностью, поджал губы в тонкую линию и скрестил руки на груди. Ждал и изучал, пока наконец не услышал: — Меня зовут Тэхён. И я уже говорил: мне нравится, как ты танцуешь… Так началась их дружба. Тэхён тогда так и не сказал Чимину, что подошёл к нему не только потому, что увидел в нём танцора. Тэхён восхитился также его открытостью, живой мимикой лица, улыбкой и громким голосом. Ему в этой яркости захотелось одного — отогреться.

* * *

— Хочешь фотосессию в ханбоках? — По-твоему, я настолько турист? Чонгук усмехнулся и притянул Тэхёна ближе к себе. Всё то время, что они, выйдя из машины, шли к Кёнбоккуну по слякотным дорогам, он не отпускал его: впивался пальцами в локоть, через ткань пальто, и наваливался на Тэхёна плечом, сам того не замечая. — По-моему, — протянул Чонгук, — тебе очень пойдёт ханбок. — Я не собираюсь брать напрокат одежду, которую до меня надевали тысячи людей. — Тэхён понял, что улыбается, только когда закончил фразу и поймал на себе поглощающий взгляд. Чонгук исследовал его лицо с жадностью, словно находил, а потом заново искал недостающие детали пазла. Секунда — и тот взглянул неопределённо вперёд; когда заговорил, голос прозвучал невозмутимо: — Мне, значит, надо быть польщённым, что с утра ты натянул на себя мою толстовку? Тэхёна кольнуло разрядом тепла. Он втянул в себя уличный воздух, но ничего, кроме табачно-инжирного запаха Чонгука, не ощутил; отвечая, он не сдержал открытую улыбку: — Я всё-таки посмел надеяться, что до меня твою толстовку надевали не тысячи. Глядя под ноги, Тэхён видел, как они с Чонгуком шагают друг с другом вровень. Тот как будто твёрже удерживал себя в пространстве, его массивные челси, впечатывающие в брусчатку мелкую гальку, контрастировали с белыми Самбами Тэхёна. Хватка Чонгука была крепкой, пальцами он скользил то выше, то ниже — почти доходя до линии кожи на тыльной стороне ладони. В этот раз он затормозил указательным где-то у костяшки и едва слышно, неиздевательски, усмехнулся: — Так сильно хочешь услышать, что ты первый? — Я, честно говоря, не знаю, что и думать о человеке, который держит под подушкой лубрикант и презервативы. — В ящике, Тэхён. В ящике рядом с кроватью. — Это детали. Тэхёну нравилось провоцировать Чонгука с показной невозмутимостью и слышать его мягкий рокочущий смех. Лицо у него делалось в такие моменты чем-то новым, приходилось изучать все мелочи заново: искренний блеск на дне радужки, ямки на щеках, линия ровных зубов под росчерками обветренных губ. Он был собой и в то же время кем-то, кого, кажется, никто, кроме Тэхёна, не смог бы увидеть. Кожа Чонгука была всегда тёплой, но на осенней прохладе у него мёрзли кончики пальцев. Когда они проходили мимо пруда, Тэхён засунул его ладонь к себе в карман и сплёл их пальцы. Он хотел наслаждаться видами (сменяющийся караул, дворец, беседки с изогнутыми черепичными крышами), но постоянно поглядывал искоса на Чонгука — сердце останавливалось на миг, прежде чем снова забиться как раньше. Странное ощущение — будто ты чувствуешь всё разом и в то же время не чувствуешь ничего, и пространство вокруг размывается и плывёт в отряхнутой сонливости. В груди — печёт жаром, и в глотке скребёт. Когда говорят «перехватило дыхание», имеют в виду всё это? Имеют в виду: — Вот бы так было всегда, — голосом Чонгука. Имеют в виду смелость, с которой Тэхён потянется к нему, чтобы поцеловать касанием губ к губам. Он мог бы сказать, что любит; что его, Тэхёна, пронзило током, и на нём разбилась скорлупа, и он теперь родился другим человеком. Сказать, что влюбился впервые, а потому и живёт теперь сначала, внутри у него — топливо, и оно подпитывается касанием к шершавым, отогретым, пальцам Чонгука. Сказать: — Мне жутко от всего, что я чувствую. Это… много для меня. …потому что Тэхён знал (ощущал, скорее), что Чонгук поймёт его правильно. Как будто есть язык, доступный только им двоим, какой-то зашифрованный код, в котором Тэхён может молчать, не договаривать, но его услышат и без давления скажут: — Я понимаю. Я вижу в твоих глазах ошарашенность. Слишком много спонтанности для тебя, да? Да, именно так, хочет ответить Тэхён, но тут же, взглянув на лёгкую взволнованность Чонгука, добавить: нет-нет, подожди, есть ещё и другое; всё и правда резко, но всё — правильно; существует ли в мире другое такое же чувство правильности? Ты тоже это чувствуешь? Я — чувствую, и мне страшно, но: — Я буду говорить тебе всё как есть, если ты обещаешь не пугаться. — Чего именно я должен пугаться? — осторожно спросил Чонгук, утягивая Тэхёна за собой под тень тутового дерева. — Я не знаю, — Тэхён замялся, опустил взгляд на мыски своих кед, — …как тебе объяснить. Но… я обычно не понимаю, чего люди от меня ждут. И когда пытаюсь оправдать их ожидания, всё только хуже. В отношениях — не только романтических — мне кажется, что я один, а за людьми, которые со мной рядом, как будто просто… наблюдаю? Договорив, он почувствовал себя глупо. Усмехнулся и менее серьёзно добавил: — Да, как-то так… Это свидание, а не сеанс психотерапии, Тэхён. На что ты надеешься? Нельзя вываливать на человека всё разом, да ещё и такое. Романтика — это игра. Первые свидания — это установленный ритуал. Всем хочется разыграть сцену с прокатным ханбоком, милой фотосессией и сладким поцелуем под тенью этого дерева. Никому не хочется разбираться с реальностью… — У меня нет каких-то ожиданий на твой счёт, и тем более тех, которые ты должен оправдать, Тэхён. Я просто хочу быть с тобой — вот и всё. …никому, кроме Чонгука. Тэхён взметнул на него взгляд и заметил в ответном искренность, которая не перелистнулась, даже когда Чонгук посмотрел на его губы (подбородок, шею, потом — опять в глаза). И когда сказал: — Ты мне нравишься собой. Думаешь, я не понимаю, какой ты? — Тот, кто отказал тебе в сексе без обязательств? — Тэхён попытался отшутиться, пока сердцебиение отдавалось звоном в ушах. — Я себя ударить хотел, когда сказал тебе про секс без обязательств. Я тогда просчитался. — Что ты сделал? — Просчитался. Подумал, скажу так после твоего отказа — и не выставлю себя идиотом, которого отвергли. А потом понял, какая глупость… Что смешного? — Я что, вложение какое-то? Какой ещё просчёт? — Я думал, у нас это взаимно, Тэхён, — Чонгук шкодливо усмехнулся, шагнул навстречу; их пальцы всё ещё сплетались в тепле кармана, и он расчёркивал Тэхёну сердцевину ладони, — взаимно — что ты мне нравишься таким, какой ты есть, и я тебе — таким, какой я есть. — Я не говорил, что ты мне нравишься. — Вышло тише, чем Тэхён рассчитывал: лицо Чонгука совсем рядом, вблизи видны — шрам на его щеке, расширенные зрачки, размазанная, как кистью, линия губ. — Ты забыл, сколько раз ты вчера кончил? — О боже, просто заткнись… — Он вынул их руки из кармана, оттолкнул Чонгука от себя, но тот не дал разорвать контакт. Шагнул ещё ближе и обнял за талию, вписывая тело Тэхёна в своё. — Тебе понравился Кёнбоккун? — спросил и поцеловал кончик носа, потом — переносицу, потом — веко. Тэхён был без шарфа, но ему стягивало горло и становилось жарко. — Мы ничего не посмотрели. — Ты сегодня такой красивый. Не хватало ещё, чтобы та толпа туристов, которых мы видели на входе, пялилась на тебя. — Зрители пялятся на меня всю мою жизнь. — Они сидят достаточно далеко. — Чонгук уткнулся ему в висок, и Тэхёну стало неважно, стоит ли этот разговор беспокойства. Но здравый смысл в нём всё же спросил: — Ты же шутишь? — Нет, конечно. — Шутишь. — А тебе смешно? — переспросил Чонгук, целуя в висок. — Нет. Но я не могу поверить, что ты всерьёз такой ревнивый. — Ты не можешь поверить не в это. А в то, что тебя это не беспокоит. — Когда ты решаешь за меня, что я чувствую, тогда я и правда начинаю беспокоиться. — Что я должен сказать? — устало выдохнул Чонгук и отстранился на миллиметры — просто чтобы заглянуть в глаза. Выглядел он так, будто его поймали за чем-то слишком личным. — Скажи правду, — попросил Тэхён. — У нас в отношениях и так нет правильной последовательности. Я не хочу всё усугублять и обсуждать на первом свидании… это. — Мне нужно знать, — настойчиво. — Не буду спрашивать, доверяешь ли ты мне. Спрошу так: у тебя проблемы с доверием? Чонгук колебался. Его дыхание опаляло кожу. — Чонг… — Мне не нравится, — резко выдохнул он, не отстраняясь, — как они на тебя смотрят, но я в состоянии с этим справиться. И чем ближе мы будем становиться, тем проще мне будет справляться… — ...но? — Но когда с другими ты не господин невозмутимость, как обычно, а ведёшь себя с ними так же живо, как со мной, мне это не нравится. — Говорил Чонгук с присущей ему естественностью, но в то же время слова из его грудной клетки будто выцеживались. Тэхён плыл под его сосредоточенным взглядом. — И с этим справиться ты уже не в состоянии? В ответ молчание. И снова — скольжение губ по виску. — Чонгук… — Пришлось вцепиться пальцами в рукава его бомбера. — Почему именно с этой темой ты стал таким разговорчивым? — Он устало вздохнул, отодвинулся, и их лица оказались в миллиметрах друг от друга. Тэхён чувствовал на подбородке тёплое дыхание. — Дай мне время, я привыкну, что мы вместе, что ты — со мной, и нам вообще не нужно будет с таким рвением обсуждать эти мелочи. — Это не мелочи. Если ты будешь контролировать каждый мой шаг… — То ты бросишь меня? — со смехом, не коснувшимся неотрывного взгляда. — И почему ты такой милый занудливый котёнок? Тэхён не понимал, как ему реагировать на происходящее. Он терялся. У него горели уши, скулы, губы (фантомно) и подбородок (туда лёг бы рот Чонгука, подайся чуть вперёд кто-то из них). В окружении взгляда, запаха, касаний и близости собраться с мыслями стало пыткой. Но Тэхён, одёрнув себя, справился: — Я не собираюсь тебя бросать. Но мне хочется обговорить важные вещи сразу же. Чтобы без сюрпризов. — Для чего? — Если есть проблема, отправлю тебя к психологу. У тебя что, страх быть брошенным? — О нет, только не мозгоправ… — Чонгук, нисколько не обидевшись, рассмеялся. Тэхён не разглядел в этом защиты — тот и правда чувствовал себя уверенно. И убеждённо продолжал: — Никаких страхов остаться одному у меня нет. Историй из детства, где злые обидчики отняли мою любимую игрушку и после этого я стал жадным собственником, тоже. — Ты ужасный… — Но и ты не игрушка, а человек. Что ты хочешь обговорить на берегу? Что я не буду тебя ограничивать в твоих делах? Я тебе это обещаю и так. Мне не нужны для этого сеансы психотерапии. Кажется, Чонгук не совсем верно его понял. Хотя… Тэхён и не пытался донести свою мысль правильно. Решаясь, он сглотнул и, когда заговорил, потупил взгляд: — Я не просто за себя волнуюсь. Я вижу, что ты все свои переживания замалчиваешь, чтобы не спугнуть меня. Может, это неправильный способ справиться? Вдруг тебе, наоборот, надо говорить мне всё как есть? А если не мне, то кому-то другому, с кем ты сможешь поделиться… Тэхён ощутил, как Чонгук вцепился в его пальто в области талии, и рискнул посмотреть в глаза. Об этом он пожалел — потому что опять потерялся, как подросток, — и в то же время об этом ему захотелось не забывать, зарыть в памяти выражение лица Чонгука и каким нежным оно вдруг стало. Или растерянным? Наверное, да. Это растерянность. И что-то ещё, что Тэхён пока не научился понимать. Он с такой жадностью смотрел в черты перед собой, пытаясь найти там больше, чем, наверное, принято искать в людях (в людях ведь нельзя искать всё), что испугался самого себя. Но над этой толщей страха — теплота. Протяни руку — и она осядет. — Если ты будешь смотреть на кого-то так же, — Чонгук обнял крепче, окольцовывая сильными руками до тянущего разряда в рёбрах, — то я и правда пойду к мозгоправу. Тэхён выразил на лице всю уверенность, которая у него осталась. И сказал: — Кажется, твою толстовку никто до меня не надевал. — С чего это? — Я вижу. — Что видишь? — Чонгук криво усмехнулся, двигая ладонями вверх по спине Тэхёна. — Ты совсем не умеешь играть в первые свидания. — Про себя договорил: как и я. — И похоже, всё, на что хватало твоей смелости человека, которому не нужен мозгоправ, это предложить моим предшественникам секс без обязательств. — О боже, какой неоригинальный способ выведать у меня о моём прошлом, Китри… — В чёрных глазах — восторг, весь раздаваемый Тэхёну. — Но ты можешь спросить у меня всё, что хочешь, напрямую. И заранее решить, насколько в подробных ответах ты нуждаешься. — Сейчас я нуждаюсь в том, чтобы осмотреть Кёнбоккун. Пойдём. И они пошли. И Тэхён видел яркость красок на древних домах, пока Чонгук увлекал его к дорожкам рядом с ними, и чувствовал запах пожухлой осенней листвы, пока Чонгук вёл мимо крон, на которых листва вяла, и не слышал голосов туристов — Чонгук рассказывал о ванах Чосона, прислонившись к его уху. — Прекращай вещать, — не выдержав, хмыкнул Тэхён, когда рассказ оброс подробностями из какой-то дорамы. — Я тоже смотрел сагыки. — Я их не смотрел, проходил мимо, пока мама включала телек… — Ну да, конечно. — Я не понимаю — что ты опять хихикаешь? — Чонгук ущипнул Тэхёна за бок, и тот попытался увернуться, но опущенной на плечи рукой его притянули обратно. — Особенно если ты сам смотрел. — Я смотрел ради бабушки. Когда ей стало совсем плохо, она забывала многие детали из предыдущих серий, и я ей их пересказывал. Повисло молчание — но оно не было неловким или, что хуже, тягостным. Чонгук обнял Тэхёна крепче, потёр ладонью предплечье. И мягко спросил: — Сколько тебе было лет? — Семнадцать. — Нехотя добавил: — Когда она умерла, восемнадцать. — Тебе пришлось рано взрослеть. — Ничего страшного, я… — Я не говорю, что в этом есть что-то страшное. Но мне жаль, что тогда ты был один. Тэхён задохнулся услышанным — он почти физически ощутил, как натянулись от напряжения связки в горле. Чонгук не говорил с ним так, как принято говорить по социальному протоколу, и не говорил с ним так, словно заполнял паузу для того, чтобы первосвиданный разговор оставался разговором до последнего. Чонгук слышал, понимал, и в его действиях не было игры. Он умел отдавать себя — и отдавал себя Тэхёну.