Ничего не поменялось даже с окончательным распределением партий. Предварительные роли лишь подтвердились.
Потом последовало знакомство с партнёршей — Ли Инхе. Худощавая брюнетка с выступами резных ключиц, стальным взглядом и натянутым, наверняка до головной боли, пучком.
В отличие от Тэри, с которой Тэхён почти всё время стоял в паре, пока танцевал в Тэгу, Инхе сговорчивой не оказалась. Она не поясняла, как лучше, когда Тэхён обхватывал её за талию, чтобы оторвать от земли, не переглядывалась с ним едва заметно под такт музыки — так, как переглядываться умеют только партнёры в танце, — а их разговоры завязывались лишь в те моменты, которые приходились на её замечания Тэхёну. После третьего занятия она наконец поблагодарила его за крепкую хватку. После пятого — предложила выпить в забегаловке неподалёку.
Из всех, кого Тэхён повстречал в Сеульском театре, Инхе понравилась ему по-настоящему. Про Чонгука и Чон Чонхуна она не задала ни одного вопроса. Смешала Тэхёну соджу с пивом искусными, выверенными движениями и со скрежетом по металлическому столу придвинула к нему стакан. Сама выпила три подряд, заела мясом, а после рассказала, что Юн и Давон, ученики Пак Ёндже —
ну, ты уже их знаешь, — были её однокурсниками, и последнее, чего бы ей хотелось, — чтобы её партнёром оказался кто-то из них.
— Почему? — с интересом переспросил Тэхён.
— Да ну. — Инхе замахала рукой и потянулась к наполовину пустой бутылке соджу. — Каждый из них думает не о том, как будем смотреться на сцене мы, а как будет смотреться
он сам. Ужасно, одним словом… Нет, скажи, разве делать что-то вместе это обязательно унизительно? У вас, парней, только одно в голове. Как бы прыгнуть повыше и сделаться вторым Барышниковым… А ты видел, как Барышников танцевал со своими партнёршами? С какими трепетом и отдачей? Да в том же «Дон Кихоте»… Балет — это место, где основную славу перетягивает на себя женщина, но вы опять появляетесь — и опять со своими амбициями… — Она пьяно покачала головой, осушила очередной стакан, а Тэхёну на миг стало даже совестно.
С особенным трепетом, если говорить об исполнении любого известного артиста балета, он бы как раз и вспомнил все сольные вариации, а не па-де-де. Обманутая его серьёзным отношением к делу, Инхе не заметила, что Тэхён не сильно отличается от тех, на кого она взъелась.
На следующей неделе, во время их занятия под чутким присмотром Лим Минчже-сонсэнним, в класс вошёл Пак Ёндже. Попросив остановить музыку, он поморщился, опёрся характерно о трость, прошёлся по всем своим считывающим взглядом, а после сообщил, что через две недели Тэхён и Инхе вместе с Юном и Давоном отправятся в Лондон для выступления на родной сцене Роял-балета. Тот самый фестиваль корейской культуры, о котором говорил Тэхёну Чимин.
— У нас скоро сезон… — начала было Лим-сонсэнним, но тут же осеклась под сухим безапелляционным голосом Пак Ёндже:
— Они успеют подготовиться. Так решил господин Чон. Тэхён, пойдём со мной к нему — надо поговорить.
Тэхён растерялся и, ища любых объяснений, взглянул на Инхе — та лишь пожала плечами и направилась к станку, чтобы растянуть мышцы, раз их занятие прервано.
Последний раз он видел господина Чона на той неделе — вместе с Чонгуком они заезжали на выходные к родителям домой. На ужине говорила в основном Даин, рассказывала про сад, расспрашивала сына про работу, Тэхёна — про питание и боли в животе.
— Какие ещё боли? — Чонгук отложил палочки и искоса поглядел на Тэхёна с поджатыми в тонкую линию губами.
Когда Чонгука окатывало поступающей злобой, его лицо становилось неестественно гладким — разглаживались все мимические морщины, вытеснялись всякие линии и движения мышц.
— Ничего особенного.
— В последнее время я заработался…
— …я тоже заработался, ты тут ни при чём… — перебил Тэхён, но Чонгук продолжал:
— Я попрошу Субин снова к нам заходить. Когда меня нет, ты только заливаешь в себя кофе.
Тэхён почти сказал «мне не нужна нянька», но вовремя остановил себя перед родителями Чонгука. Но тот по его взгляду понял всё, что осталось невысказанным, и проговорил:
— Поговорим дома.
— Мальчики, — вмешалась Даин с нарочитой улыбкой, — хватит ссориться…
— Мы не ссоримся. — Тэхён поспешил улыбнуться ей в ответ. Под столом он сжал ладонь Чонгука, а следующие десять минут ел рыбу, которую тот с угрюмым усердием накладывал ему, предварительно очистив от костей.
Спустя некоторое время молчания и звяканья палочек Чонхун (взгляд опущен в тарелку, плечи расслаблены, лицо нахмурено) спросил:
— Как продвигается подготовка к сезону, Тэхён?
— Я… — Он замялся, не уверенный, насколько откровенным стоит быть. В конце концов он решил высказать завуалированную вежливостью правду: — Мне хотелось исполнять сольные вариации, но я буду работать с тем, что есть.
Чонхун вдруг кивнул. Взглянул на него исподлобья — и кивнул снова, в этот раз каким-то своим мыслям.
— Рассуждаешь ты верно. Если будут какие-то идеи по поводу номеров, можешь всегда заходить ко мне напрямую. Мы обсудим их с тобой не как члены семьи, а как коллеги.
Тэхён растерянно заморгал. В чувствах его удерживали только поглаживания пальцев Чонгука по тыльной стороне ладони.
Он будто бы подтверждал: конечно, ты их семья. И тут же: но в первую очередь есть только
мы с тобой.
Прочистив горло, Тэхён сказал Чонхуну «спасибо».
Когда в тот день Тэхён и Чонгук вернулись домой, был разговор про врачей, про необходимость анализов, про другие необходимости тоже: ты должен больше следить за собой; даже если все твои мысли о танцах — подумай, что как раз для танцев забота о себе и нужна.
— Я ненавижу ходить в больницы, — честно признался Тэхён, устало повалившись на кровать.
В последние пару недель, что они… встречались — если это уместное слово, когда вы уже в браке, — чаще всего они спали вместе, в комнате Чонгука. Несколько раз ему пришлось уезжать в рабочие поездки, и тогда Тэхён оставался у себя.
Можно было разыграть карту с постепенным сближением, с поцелуями украдкой, тремя свиданиями, с предложением «перенеси свои вещи ко мне», сделанным по часам, но они оба, не сговариваясь, пришли ко всему сразу же. И оба в это валились: Чонгук — зарываясь руками Тэхёну под майку, укладывая голову ему на живот и перехватывая за талию намертво, будто иначе от него сбегут; а Тэхён — закрывая глаза, вдыхая плавающий в воздухе запах кожи Чонгука, перебирая пальцами его раскиданные волосы.
Когда-то давно (Тэхён не смог бы сравнивать Чонгука с другими, даже если бы захотел, а потому думал о прошлом призрачно) ему не нравились долгие касания, поцелуи по утрам, крепкие удушливые объятия. Теперь он исступлённо немел, когда Чонгук ложился рядом и клал голову ему на плечо, сплетая их ноги. Можно было бы отказаться от этой внезапной вспышки, и разбитой скорлупы, и всего, что не по часам. Чтобы не тонуть грузом — и в случае чего трусливо выплыть. Но где-то Тэхён читал (и сейчас успокаивал себя этим), что неправильный выбор может дать правильный результат.
Он думал об этом на периферии сознания, а потом Чонгук обхватывал его за талию крепкой, вбирающей хваткой, и Тэхён забывал о правильных или неправильных выборах, о результатах — тем более. Он — плыл. И надеялся, что, осев на дно, обрастёт там новой дыхательной системой.
— Это из-за бабушки?
— Что? — выныривал Тэхён.
— Нелюбовь к больницам.
— Когда я был маленьким, — слова давались проще, когда голова Чонгука покоилась на плече, а его пальцы, забравшиеся под майку, вырисовывали узоры на животе, — сначала потерял там родителей — их не спасли после аварии. Когда был постарше, там лежала бабушка, доживая свои последние дни на химии. — И после паузы с лёгкой усмешкой: — Такая вот стандартная история с травмой. С тех пор я хожу, конечно, в больницы. Но только если совсем приспичит.
— Под стандарт можно что угодно подбить, любую историю, — неизменившимся голосом ответил Чонгук. — Помнишь, что ты сказал мне, когда я предложил тебе заключить брак? Ты вместил меня в историю бунтующего подростка, это обидно, Китри.
— Я до сих пор считаю, что ты строишь из себя члена банды Нью-Йорка.
Чонгук легко его ущипнул.
— Ты не думал, что я влюбился в тебя с первого взгляда, когда увидел на сцене? И подкатил так, как смог?
— Тогда это что? — Тэхён переспросил с тёплой усмешкой. — Не история бунтующего подростка, а повторение истории твоего отца?
— Ты мне и правда тогда понравился, — не сбавляя серьёзности, продолжил Чонгук. — Если бы не ты, я бы не стал искать кого-то другого. Просто решил бы, как справиться без брака.
— Тогда, получается, и со мной можно было решить всё без брака? — подстёгивая.
— Хочешь развестись? — Рука Чонгука затормозила под ребром, и Тэхён, подобравшись, вмиг понял, к чему этот разговор. — Я имею в виду, я не хочу, чтобы ты думал, что я манипулировал… Или сделал всё силой… Я просто…
Блядь. — Он замолчал. Тэхён надсадно выдохнул, и Чонгук прижался к нему сильнее. Только потом продолжил: — Если ты захочешь развод, давай так и сделаем. Только говори мне, чего ты
на самом деле хочешь. Ты, конечно, охуительно красив, когда пришпариваешь меня к стенке своим холодным взглядом, но я понял, что когда ты открываешься мне, то это ещё лучше.
Когда ты открываешься
только мне, легко считал Тэхён.
Будто у него могло получиться так же с кем-то другим.
— Я рад, что ты мой муж, Тэхён. Мне нравится видеть наше кольцо на твоём пальце, видеть тебя со мной, видеть тебя сонным по утрам, а потом — вечером, когда ты уставший заваливаешься на эту кровать. Но вряд ли ты хотел завести отношения, сразу же скованные браком. Поэтому я соглашусь на всё, лишь бы ты дал всему, что у нас, шанс. Развод — без вопросов. Разъехаться… я бы предпочёл обсудить. Ты бы мог, например, остаться в своей комнате, пока мы будем встречаться.
— Я не чувствую, что брак сковывает меня, — быстро ответил Тэхён; его голос сел от волнения, и он прокашлялся. Особенно важную часть, которую услышал, хотелось поскорее отделить от ненужного. — Я бы сказал, что по большей части я вообще забываю, что мы с тобой в браке. И раз уж он не мешает, то избавляться от него нет никакого смысла.
— Что значит забываешь?
— Ты ухватился только за это?
— Я хочу дополнительных пояснений. — Лица Чонгука не было видно, и он не спешил заглядывать Тэхёну в глаза.
— Для меня брак — формальность. Мне важно только то, что между нами. Вот в каком смысле я забываю об этом.
— Эта формальность позволит мне сопроводить тебя в больнице. Мы пойдём туда завтра… нет, завтра не получится. Во сколько у тебя заканчивается репетиция послезавтра?
— Я вроде не в палате интенсивной терапии, и ты не подписываешь бумаги как мой опекун. Статус мужа ничего не решает во время обычных приёмов.
— Ты не заставишь меня думать, что моё кольцо на твоём пальце бесполезно. — С этими словами Чонгук выпрямился и, перекинув одну ногу через Тэхёна, навис сверху. В его глазах стоял блеск, губы были чуть приоткрыты, между бровей — пролегла складка. — Значит, никакого развода?
— Обойдёмся без него, — не сдержал улыбки Тэхён.
— Взамен я должен возместить тебе все ухаживания, которые мы пропустили.
— А мне как ухаживать за тобой?
Когда поцелуи Чонгука прошлись от кадыка — выше, Тэхён прикрыл глаза и невольно запрокинул голову.
— Если я скажу, — поцелуй коснулся острия подбородка, — что мне ничего от тебя, кроме тебя самого, не надо, — а потом кромки губ, у нижней линии, — ты поверишь? Или в такое не принято верить?
Были наверняка стандарты, какие-то похожие истории
других, взглянув на которые Тэхён бы покрылся коркой скепсиса. Он бы подумал: сказанное — признак отнятой в детстве игрушки. Или: Чонгук пытается залезть ко мне в штаны и говорит то, что всякий или всякая хочет услышать. Или: прежде чем целовать его в ответ, надо просчитать, где я рискую оказаться, если вдруг выяснится, что мой выбор — неверный.
И хотя Тэхён читал где-то, что неправильный выбор может дать правильный результат, с Чонгуком всё, что было этим самым неправильным, отсеивалось естественно, как если бы с ним не имели значения ни выбор, ни результат, ни что-либо ещё.
Как если бы они вместе — создавали правила, доступные только им двоим.
* * *
В кабинете господина Чона царил полный порядок. Письменный стол — весь вычищен от лишних бумаг. Пак-сонсэнним сел напротив, и кожаная обивка стула заскрипела под ним, на миг нарушив тишину. Выпустив руки вперёд и сплетя их в замок перед собой, Тэхён остался стоять у двери. Сдвинулся с места он только после того, как господин Чон указал ему на низкое кресло в углу. От того, чтобы, усевшись, тут же оглядеться, Тэхён не стал себя удерживать: мягко-серые тона; в элементах — хаки; на полках, висящих зигзагами, — много живых растений, пышущих ярко-зелёным цветом.
Той дисгармонии, которая была присуща кабинету Чонгука, тут не оказалось.
— Я прошу прощения, что мы прервали твою репетицию, Тэхён, — заговорил Чонхун. Он опустил локти на стол и чуть подался вперёд. Тёмно-бордовый галстук. На рукавах рубашки, выглядывающей из-под двубортного пиджака, — крупные металлические запонки. Тэхён понятия не имел, какие именно: его знания о запонках не шли дальше дома Татеосяна.
— Всё в порядке. Случилось что-то срочное?
— Нет. Конечно нет. — Лицо Чонхуна едва заметно смягчилось. — На самом деле мы с Ёндже долго думали, стоит ли вам ехать в Лондон незадолго до начала сезона. Я был против, но Ёндже убедил меня, что вы вчетвером вполне можете справиться.
Тэхён молчал, ожидая продолжения. Признание Пак-сэмом его заслуг, конечно, польстило, но не настолько, чтобы поспешить расплыться в благодарностях.
— Теперь уже я пытаюсь убедить Ёндже, что ты сможешь танцевать сольные вариации хотя бы на этом концерте в Лондоне, а он упирается и считает, что отвлекаться от основных приёмов опасно. Ты можешь не успеть перестроиться.
Тэхён весь внутренне замер.
Сольные вариации? Ему?
Тэхёну?
До того, как прийти в себя, он спешно — и едва удержавшись, чтобы не вскочить на месте, — сказал:
— Я смогу! Это всего лишь одно выступление, оно не отвлечёт меня… Если позволите, я буду вам признателен… Я готов… — Он почти выдал, что может взять любую сольную партию, но вовремя себя остановил. Нет, его не смутил явно недовольный вид Пак-сэма. Дело в том, что ему не нужна
любая сольная вариация, он хочет…
— Я думал насчет вариации Али для тебя, — опередил мысли Чонхун. — А Юну — отдать вариацию Базиля. Ёндже опять же со мной не согласен.
Сердце Тэхёна забилось с удвоенной силой. Ему не было дела до Пак-сэма, вообще ни до чего не было дела.
Он смотрел на Чонхуна во все глаза, всё никак не веря в происходящее.
— Если вы дадите мне вариацию Али, я не подведу.
— Даже если мы дадим тебе её, — подал голос Пак-сэм, — партии для нашего сезона уже распределены. Ты не должен ухудшать своих показателей.
— Я не подведу, — твёрже сказал Тэхён, не глядя на сонсэннима. С Чонхуном у него в это время заключался негласный уговор.
И Тэхён всё вдруг понимал: партию Али он получил не из-за особых связей; проснувшаяся привязанность Чонхуна к нему стала причиной того, что тот посмотрел на ситуацию шире.
Тэхёну дали шанс, потому что поверили в него. Акт, выходящий за рамки строгого профессионализма. То, что такой акт необязательно
исключал профессионализм, вселяло в Тэхёна новую веру.
Раньше, прося себя заметить, он требовал от других того, чем не обладал сам, — этой веры в большее. Теперь, когда благодаря ей на него обратили внимание, Тэхён, кажется, поймал то, что даст ему не растрачивать нечто очень важное.
* * *
Когда Чонгук разделил с ним его радость, Тэхён узнал себя заново.
Оказалось, замечать в чужих глазах восторг, когда ты рассказываешь о своих достижениях, — это как покрыться размягчённым теплом. Оказалось, эти глаза, когда они сияют и так близко к тебе, что ты видишь в них каждый перелив, — перестают быть глазами
другого человека. Ты в них фокусируешься. Да, не на них —
в них. И когда вы целуетесь, хочется отдышаться, оттянуть — немного — от себя, чтобы ещё раз там застрять. Скольжение языка, пальцы на позвонке, этот восторг на дне почерневшей радужки. Физические ощущения кроются чувствами, а потом наоборот. И снова — обратно, пока всё не замешается так сильно, что становится — одним.
Тэхёну нравилось, когда Чонгук брал его, нависнув сверху. Наблюдать за напряжёнными мышцами живота, перекатами сухожилий на руках, но больше — взглядом, вмеченным в Тэхёна с неуклонностью. Нравилось вставать на четвереньки, полностью поддавшись и расслабившись и уронив голову вниз — безвольно, наверное, но и как-то ещё. Если задумываться об определениях, придётся сказать: принятие, с ликованием распахивающее рёбра. Его можно противопоставить покорности? Например, когда Чонгук в ответ на мольбы, подёрнутые всхлипами, увивал крепкими руками шею Тэхёна и подтягивал на себя, впечатывая лопатками в свою грудь. Или когда Чонгук слизывал остатки спермы Тэхёна с его живота. Или когда с нежностью ложился рядом, покрытый потом и усилившимся запахом кожи, и перебирал пальцами его волосы. Потом — что-то рассказывал. Как прошёл день, что было нового. Твои анализы, Китри, — это всего лишь анализ крови. В следующий раз я выкрою больше времени, и ты пройдёшь все обследования, которые есть. Вдруг гастрит? А вдруг…
— Пожалуйста, помолчи, — устало засмеялся Тэхён.
— Я даже рад, что ты едешь в Лондон. До того, как ты свалил на меня новости, я как раз хотел сказать тебе, что мне надо уехать на Филиппины. Я боялся, что ты тут скиснешь один от скуки, пока меня не будет. Но по датам мы почти совпадаем.
— С чего это я бы скис? Я бы заходил к Даин. Ещё Хосок, Сокдж…
— И слушал бы рассказы про сад? — Чонгук зацепился только за первое имя. Его рука, лежавшая поверх груди Тэхёна, притянула ближе к себе.
— Мне
нравятся её рассказы про сад. Она увлечена этим, и это мило.
— Она чувствует твой интерес, поэтому и говорит даже больше обычного. Поверь мне, рано или поздно ты пожалеешь…
— А с кем ты едешь на Филиппины?
— С Джисоном. Не знаю, поедет ли Мишель. Они с Ханылем продолжат работать с Намджуном.
— А что там на Филиппинах? — осторожно поинтересовался Тэхён, водя кончиком указательного пальца по татуировкам Чонгука.
— Новый стартап, которым пока никто, кроме нас, не успел заинтересоваться. Мы на это, по крайней мере, надеемся.
— Стоит ли браться за всё разом? Вы ещё не заключили контракт с Министерством здравоохранения.
— Я доверяю Мишель и Ханылю, они справятся. А упустить привлекательную возможность из-за ненужной осторожности — глупо.
Тэхён мог согласиться, если бы не понимал, что проблема его нарастающего недовольства в другом.
— Вам опять нужно проводить переговоры? На Филиппинах. — Он не был силён в терминах, контрактах и сделках и слабо представлял, чем вызвана необходимость личного присутствия в другой стране, за пару тысяч километров.
— Да.
— Вот зачем тебе Джисон. — Получилось почти вопросительно, поэтому Тэхён поспешил добавить ровным (или, скорее, выровненным) голосом: — Мишель сказала, он хорош в переговорах. Умеет правильно общаться и налаживать контакты.
— Это правда. Не говоря уже о том, что он знает столько влиятельных людей, сколько многим не снилось.
— Как долго вы там пробудете?
— Если нам удастся договориться, то мы задержимся, чтобы подписать договор и сразу выстроить дальнейший план работы. Поэтому всё может несколько… затянуться. Но я сделаю всё возможное, чтобы вернуться до того, как ты приедешь из Лондона.
— М-м, — промычал Тэхён. Горло стянуло, по животу, как углями, проносились неприятные стискивающие ощущения, и он не смог ничего больше сказать.
Чонгук всё, кажется, почувствовал. Привстал и заглянул в глаза. Волосы, совсем отросшие, падали ему на ресницы, и Тэхён, как бы тяжело ни было, механически потянулся, чтобы заправить их Чонгуку за уши.
— Что такое, Тэхён?
— Всё хорошо. — Он пригладил волосы Чонгука и на макушке, опустил взгляд куда-то в область его шеи.
— Не хорошо. Я вижу. Ты же обещал делиться.
— Правда нормально.
— Нормально? Нормально — это уже даже не хорошо.
— Мне… — …
тяжело. Словно кто-то пальцами расцарапал связки. Неужели всё, что надо достать из самой глубины себя, другие люди умеют говорить по определению? Открывают рот, выдыхают и:
— Тэхён, если что-то с анализами…
— Нет, — поспешил ответить он, — не с ними. Правда. Я просто, наверное… — взглядом — выше, почти до его глаз. Давай, давай,
давай: — Буду скучать.
Сказал почти всё, что было. Но расцарапанное — в горле — тут же залило вязким, смазалось и залаталось тем же, чем было отравлено.
Хотя, наверное, отравлено оно — пока в тебе. Когда выговоришь, обретает совсем другую суть.
Поэтому и надо пробовать.
И, в попытках этих, говорить:
— Если бы я уехал с Джином или, не знаю, с кем-то ещё, ты разве был бы рад?
Чонгук и до этого не двигался. Но тут словно вправду — весь застыл.
Тэхён поднял на него взгляд окончательно. И остался лежать под ним с обессиленной неподвижностью, как ждут вердикта.
От лица Чонгука отлила вся краска. Так ведь говорят, когда человек замирает каменной глыбой. Каменной и
растерянной. И затем моргает несколько раз, задумчиво сдвинув брови.
— Ты ревнуешь? — Если «растерянность» это ещё и про изменившийся, вмиг осевший, голос, то Чонгук — растерян.
— Не могу сказать, что мне нравится перспектива, что ты поедешь с Джисоном. — Говори, говори,
говори: — Вы с ним по-особенному близки. И, кажется, вам довольно просто друг с другом.
И, кажется, ему вряд ли было бы почти физически больно, когда надо сказать о своих страхах, секретах, чувствах. Вряд ли Джисон накидывается на фиктивного (тогда ещё) мужа, чтобы справиться с тем, что ему не дали партию, которую он хотел, как полоумный, получить. Глушит ли Джисон свои чувства в физических ощущениях? Переживает ли он, если поступил так с тем, к кому испытывает настолько много, что в нём это не помещается?
— Тэхён.
Этим голосом его зовут, привязывают, приковывают, и он, Тэхён, знает: отодрать, в случае надобности, получится только с мясом. Поэтому ему страшнее, чем кому-либо. Такой уж он — выросший без родителей, с единственным родным человеком, с единственным близким другом и с единственной страстью в сердце.
— Тэхён… посмотри, пожалуйста, на меня. Я сейчас… — Голос Чонгука сбился, когда Тэхён всё-таки вернул ему взгляд.
И когда опять весь сфокусировался
в его глазах. Там же он находил всё то, что произносилось Чонгуком вслух:
— Я сейчас скажу тебе, а ты запомни. Пусть мои слова покажутся тебе громкими — сейчас мне всё равно. Ты меня, можно сказать, мало знаешь, но — я за это ручаюсь — узнаешь со временем настолько, что у тебя не останется ни одного сомнения: ничто не заставит меня поступить с тобой бесчестно. Запомни это и держи у себя в голове. Хорошо? — Он договорил, как дочитывают само собой разумеющееся предисловие, чтобы потом, с распахнутым и въедливым вниманием, перейти к основному: — Но как бы я ни распинался, я буду счастлив каждый раз, когда ты будешь передо мной таким, как сейчас. — И наконец с усмешкой и со вздёрнутой бровью: — Ты что, правда… ревнуешь меня к Джисону?
— Что тут смешного? — спросил осипшим голосом Тэхён.
— Это не смех, это радость, что тебе непонятно, котёнок?
— Хватит меня так называть, я же просил…
— И не наблюдать, как ты то ли злишься, то ли смущаешься? Я против.
Котёнок.
Тэхён перехватил его руку, вынудив повалиться на себя. Чонгук засмеялся ему в солнечное сплетение. Обнял так крепко, как умеет только он. И до самого утра — был тем, кто единственно Тэхёну нужен.
И пусть с окончательным распределением партий не поменялось ничего — в Тэхёне все полюса, которые в нём были, сместились и заработали по-новому.
