…в таких вопросах, наверное, критерий «правильно — неправильно» бесполезен. Ведь в нашем мире неправильный выбор порой приводит к правильному результату, а выбор правильный — к результату неудовлетворительному. Можете назвать мою мысль абсурдной, пусть так, но, чтобы этого избежать, мы должны сделать так, чтобы нам не пришлось совершать вообще никакого выбора… Харуки Мураками. «Повторное нападение на булочную»
_______
Чонгук увидел его в гримёрке впервые на третьей неделе пребывания Тэхёна в Лондоне: постановка южнокорейцев пришлась местной публике по вкусу, газетчики писали о ней несколько дней кряду, особенно акцентируя внимание на «потрясающих баллонах» Пак Чимина и «обескураживающей технике» Ким Тэхёна. Их команда давала четвёртое выступление на сцене Ковент-Гардена, хотя изначально было намечено всего одно. Когда в дверь постучали, Тэхён только-только закончил с гримом. Закрепив напоследок тиару, он направился к двери, рассчитывая увидеть там Чимина, и так и замер с подготовленным недовольством. На пороге стоял не кто иной, как Чонгук. С улыбкой во все зубы, в рубашке, брюках, пиджаке. Галстук на шее — чуть развязан. — Чонгук? Ты что… Последние слова заглохли в объятии. Чонгук направил его вглубь комнаты, и дверь с щелчком закрылась. — Всё-таки я не верю, что пират по имени Али ходил бы полуголый. Это придумали сексуализирующие всё балетщики. — Дело не в сексуализации… — Да-да, искусство. Он накрыл губы Тэхёна поцелуем, выдохнул рвано, тут же толкаясь языком. Руками спустился от лопаток к ягодицам и, придавливая Тэхёна к себе, смял до отрезвляюще-туманной боли. От него привычно пахло стёртой табаком ванилью, на верхах — инжир, мороз улицы и его, Чонгука, собственный вкус кожи. Тэхён, отогревая, держал его лицо в своих ладонях, и тот на выдохе сказал: — Я скучал… — У меня выступление через полчаса. — Как много мы успеем за полчаса? — О боже… Откуда ты вообще здесь? — Тэхён застонал, подставляя шею под торопливо-мажущие поцелуи, укусы, скольжения языка. — Чонгук, нельзя… Перестань. Ты испортишь мне грим. И засосы на Али — это уже точно о сексуализации… — Против такой сексуализации я не возражаю. Уперевшись ладонями ему в грудь, Тэхён отодвинул Чонгука настолько, насколько смог. Нижнюю губу пощипывало приятной болью, дыхание было оборванным, почти надсадным. — У тебя размазалась помада, — сказал Чонгук, глазами проскальзывая уже ниже. — А ты теперь в ней вымазан… Они одновременно улыбнулись, припадая друг к другу в ещё одном слитном объятии. — Ты так отчаянно хотел эту роль, чтобы выйти на сцену в таком виде? — Чонгук изогнул одну бровь и бегло закусил себе губу в характерной для него манере. — Я же присылал тебе фотку ещё с первого концерта… — Да, но увидеть вживую — совсем другое. Как тебе мой вид? Теперь я не похож на члена банды Нью-Йорка? — Ты… хорошо выглядишь. — О боже, вот это комплимент… — Чонгук снова потянулся к его шее, толкаясь кончиком языка в яремную впадину. Дыхание застряло у Тэхёна в горле, и через секунды несдержанный стон слетел хрипом. Перед глазами всё поплыло, яркий свет гримёрки заметался бликами сквозь веки. Мычание Чонгука вдруг стало всасывающим поцелуем. В шее, а потом — в грудине, сверху и до самого низа, запекло, будто разрядами. — Если ты не собираешься останавливаться, то хотя бы запри дверь. — Как быстро ты сдался, котёнок. — Хватит… — …я перестану тебя так называть, только если ты перестанешь реагировать. Но реагировать — это всё, что Тэхёну остаётся. Так же, как и получать реакцию. Замок щёлкнул, с гримёрного стола упал тюбик с тональным кремом. Чонгук прижался к Тэхёну всем телом. В волосы, уложенные в концертной причёске, он не зарывался, водил ладонями по бёдрам, раскрытым ему навстречу. Когда двинулся выше и задел массирующими движениями соски, Тэхён простонал. Оттянул его нижнюю губу. Ошпаренно выдохнул. — Я не готовился. И у нас нет смазки… — Всё хорошо, — прохрипел Чонгук, слизывая едва проступившую каплю крови со своей нижней губы. — Доверься мне и повернись спиной. — Можешь, пожалуйста, не раздеваться? — С этими словами Тэхён развернулся. Оперевшись локтями на столик и прогнувшись в спине, он наблюдал за Чонгуком в отражении зеркала. Покрасневшие губы с растёртыми очертаниями, тяжёлое дыхание. И вшибленный в Тэхёна взгляд. — Интересные фантазии. — Чонгук обхватил его талию с двух сторон и проступающим стояком толкнулся в подставленный зад. Прошёлся указательным пальцем по вогнутой линии позвоночника, вынуждая прогнуться ещё сильнее; и ещё сильнее — вжаться Чонгуку в пах. Чонгуку, который, глядя на Тэхёна через отражение, сказал: — Мне стоит начать переживать? — О чём? — О твоих фантазиях. — Делай то, что хотел… — Разрешишь мне стянуть твои штаны? Или ты сам? У них странные завязки, я боюсь испортить. — Сними уже — завязки декоративные. И заткнись. — Твой грязный рот, просыпающийся в эти моменты… Я скучал, милый. Плюнь мне на руку. Обильно. Слюна не лучшая смазка, но для случаев, когда муж, которого ты не видел несколько недель, говорит тебе «сожми бёдра», она подходит отлично. Чонгук растёр влагу Тэхёну между бёдер, сам тоже сплюнул, чтобы размазать себе по члену. Полы белой рубашки были смяты, брюки — спущены. Первый толчок между бёдер вышел сухим, и Чонгук добавил слюны, неотрывно следя за выражением лица Тэхёна. Тот выгибался в спине, задыхался от ощущений, следя за мужем, и медленно водил кулаком вверх и вниз по своему члену. — Не кончай сам, — сказал Чонгук хрипло. Тэхён кивнул и простонал от очередного толчка. Пальцы Чонгука надавили ему на анус, не проникая и круговыми движениями массируя у входа. — Трахать твои бёдра — это лучшее, что со мной случалось… — Помолчи, — сорванно зашипел Тэхён, — нас услышат. Толчки стали грубыми, и у Тэхёна, загипнотизированно смотрящего в зеркало, задерживалось дыхание — через каждые секунды оно срывалось хрипами. Чонгук растирал ему вход и вдалбливал в шатающийся стол, одной рукой удерживая за талию. Это подчинённое, доверенное положение, которое не ломалось из-за силы и грубости, распаляло грудину. Хотелось хныкать, выпячивая зад. Хотелось всего, чего бы сделал Чонгук. Он сплюнул Тэхёну на копчик, чтобы растереть скатившуюся слюну по анусу: пальцы он не вставлял, зная, что без подготовки ему не позволят даже небольшое проникновение. Нежные массажные движения ожесточались грубостью толчков. Тэхён и сам надрачивал себе быстрее, уже не сдерживая стонов. Точно ли Чонгук запер дверь?.. Даже если их сейчас увидят, Тэхёну всё равно. Он сжимал бёдра крепче и задыхался от ощущения горячности гладкой плоти. Его трахали промеж подрагивающих бёдер, он хныкал просто от своего подчинённого положения, довольствовался тем, что Чонгук всего-то массирует ему вход, и, как было велено, старался не кончать сам. Он не пожалел о том, что подчинился, когда Чонгук излился себе в руку с хриплым стоном. Когда увидел в отражении разморённость на любимом лице и когда его развернули к себе, чтобы опуститься на колени и сразу же взять в рот до упора. Руки Чонгука сжимали Тэхёну ягодицы, он тянул его к себе, побуждая толкаться глубже, несмотря на свои задушенные стоны и выступившие слёзы. Тэхён захрипел, вцепился Чонгуку в волосы всеми пальцами и, толкнувшись навстречу, кончил, изливаясь в горячее горло. Было что-то особенно волнительное в том, как они потом приходили в себя: Чонгук, как и всегда, возвращался к реальности первым, находил салфетки, целовал в лоб, прежде чем помочь одеться. Говорил: тебе надо поправить грим. Говорил: даже не знаю, хочу ли я, чтобы ты вышел на сцену в таком растраханном виде, или, наоборот, хочу тебя здесь запереть. Но Тэхёна не запирают, они оба в отношении друг друга такие — отдают другим на время, но потом, стоит этому времени завершиться, возвращаются домой. Когда закончилось выступление, где Тэхён ожил на сцене и смешал с техникой танца ту стихию, которую дал ему Чонгук, — один газетчик даже написал, что у Ким Тэхёна есть чистый дар. Но чужие слова не имели теперь никакого значения — главное, что этот чистый дар пропустил через себя Тэхён; а то, что сказано снаружи, тонуло для него в незначительности. И жертвовать, вопреки словам Пак Ёндже, оказалось нечем, потому что жертвуют, наверное, только материальным. С людьми же — своими — Тэхён научился договариваться.* * *
Впервые Чонгук предпочёл что-то — или кого-то — работе, когда отец позвонил ему и сказал, что Тэхён потерял сознание во время репетиции и теперь лежит в больнице с приступом гастрита. В тот день у Чонгука намечалась встреча с Чхве Ёншиль, на которой они должны были обговорить детали заключаемого с компанией Намджуна контракта. Встреча была важной, и Тэхён, ещё с утра почувствовавший боль, решил ничего не говорить. Когда Чонгук ввалился в палату, оттягивая душащий галстук, его лицо было бледнее больничных стен. Он подошёл к койке Тэхёна широкими шагами, опустился рядом, тут же переплетая их пальцы, и между его бровей пролегла тонкая складка, которую обычно Тэхён разглаживал. Сейчас у него не было на это сил. — Ты опять пил кофе? — хрипло проговорил Чонгук, лихорадочно вглядываясь в лицо напротив, точно выискивая там новые симптомы. — Я уже задолбался, я весь дом обставил чаем… Или… чёрт, только не говори мне, что этот старик Ёндже опять заставляет тебя сбрасывать вес? Клянусь, я возглавлю этот ваш грёбаный театр только для того, чтобы его уволить!.. — Я прекрасно помню указания врача. Я уже несколько месяцев ничего не нарушал. — Боль давно притупилась, но Тэхён чувствовал сильную слабость, поэтому слова давались ему с небольшим трудом. Чонгук это, кажется, заметил. Его плечи опустились, и он выдохнул, смягчаясь. По крайней мере — видимо. — Что сказал врач? — Стресс. — Ну конечно… — Чонгук по привычке провёл языком по тому месту, где обычно носит пирсинг. В последнее время для деловых встреч, где это могло иметь значение, он его снимал. — Когда ваш сезон закончится, мы с тобой поедем… Куда ты хочешь? — В Париж, — слабо улыбнулся Тэхён, наблюдая за сменой эмоций на лице мужа. — Поедем в Париж. Пусть только старик Ёндже попробует хоть слово сказать против. — Из-за назначенного врачом питания я не смогу есть круассаны, макая их в горячий шоколад. — Мы сделаем одно исключение. Всё лучше стресса, согласен? — Согласен. Сокджин-сонбэ, кстати, тоже хотел в Париж… — Кажется, ты решил заразить своим стрессом меня, — перебил Чонгук, целуя аккуратно в губы. Когда сезон закончился — с огромным успехом и новой славой для Тэхёна, — в Париж они не поехали: Чонгук всё-таки заполучил филиппинский стартап и весь месяц был погружен в работу. Но они поехали в Париж на годовщину. И потом на следующую, и на следующую, и на следующую. И где бы они ни находились, даже незначительный момент, проведённый вместе, становился для них особенным.