Как гримёрка познакомила их

Михаэль Штокхаузен, замдиректора предприятия и правая рука одного из самых великих учёных СССР, проснулся утром в выходной день с бодуна. Голова нещадно раскалывалась и его мутило. Кажется вчера, перед тем как его и Витю выгнали из заведения за то, что Петров стал растанцовывать пьяный стриптиз на столе ресторана, Миша успел проблеваться в туалете, но сейчас ему было всё ещё отвратительно плохо. Он не помнит, как попрощался с Виктором, но рассчитывает на то, что он уже большой мальчик и смог сам добраться домой на такси, за которое, наверное, тоже заплатил Штокхаузен. Он медленно поднялся с кровати и так же медленно дошёл до письменного стола в спальне, на котором находился его кошелёк. Жмурясь от головной боли, Михаэль открыл его и заглянул внутрь. Да, там стало заметно пусто со вчерашнего вечера, так что он почти полностью уверен, что Петров все-таки добрался домой на такси за деньги своего товарища. Всё так же щурясь, он вышел из спальни и пошёл на кухню опохмелиться. На кухне были открыты шторы и из-за этого яркий свет неприятно резал в глаза, отдаваясь ещё большей болью в светлой Штоковской голове. Его уши уловили шипение масла на сковородке, а ноздри запах чего-то жаренного и аппетитного. —Доброе утро, —Пожелал ему любовник и закрыл шторы, понимая, что Михаэль сейчас не в лучшем состоянии после вчерашнего. —Добр'ое, Дима.., —Ответил немец тем же, получая лёгкий поцелуй в щеку. Он посмотрел на сковороду на плите. Сеченов готовил яичницу с мясом. Так, как пах завтрак, так он и выглядел. Очень вкусно. Михаэль не знал, правда, сможет ли он сейчас съесть хотя бы кусочек, без последствий в виде обнимашек с туалетом, но очень хотелось попробовать еды. Штокхаузену так же хотелось бы обнять сзади за талию Дмитрия Сергеевича, прижимаясь и выцеловывая ему шею, в знак своей любви, но похмелье не давало ему такой возможности и он с тяжёлым вздохом медленно опустился на стул возле кухонного стола. Его любимый обратился к нему через плечо: —Ну, как себя чувствуешь, Миша? Вчера ты пришёл домой и стал мне бормотать какой я чудесный и прекрасный, не сумев устоять на ногах, если тебе интересно, —Усмехнулся он, засмущав Михаэля, и, отойдя от плиты, раскрыл холодильник, доставая оттуда банку с чем то внутри, —Мне, конечно, было приятно, но чувствуется мне, что сейчас тебе лучше сказать это вот этому чудному средству. Держи, mein Lieber. Сеченов протянул банку с рассолом, сочувствуя Штокхаузену. Ему сейчас точно невероятно плохо. Тот лишь поблагодарил его кивком и слабой улыбкой, забирая в руки рассол: —Спасибо, Дима. Сеченов ответил ему такой же вымученной улыбкой и, хлебая рассол, Михаэль задумался о состоянии его Димы. После операции Нечаева он стал очень беспокойным и даже сейчас в его улыбках можно было разглядеть тоску, если ты умел анализировать поведение людей, как Миша. Сеченов безумно волновался за своего названного сына. Слава богу не так, как во времена перед тем, как Сергей наконец очнулся после операции, тогда он вообще спать не мог. Но тем не менее, его беспокойства явно мешали ему жить, поглащая его разум целиком. Он любил всё контролировать, но Михаэль знал, что когда он действительно нервничал, он любил контролировать всё в тройном объеме. Поэтому Штокхаузен не понимал, как ещё Сеченов не установил ежеминутную слежку за Нечаевым. Михаэль умел различать, что чувствует его любовник лишь по одному его поведению. Он видел это в малейших деталях. Он знал, что когда Дима напряжен и обеспокоен, он обычно либо стучал пальцами по какой-то поверхности, либо тер подушечки пальцев на руках друг об друга, либо долго и пристально куда то смотрел, задумываясь и рассуждая. Вот и сейчас, когда он выключил плиту, переложил еду на тарелку и поставил её на стол к Михаэлю поближе, его подчинённый заметил, как тот, выполняя все эти движения, смотрел в одну точку с отсутствующим выражением лица, как он всегда делал, когда нервничал. Пока Сеченов выпустил из руки тарелку, Миша, всегда чуткий к своему спутнику по жизни, успел коснуться его ладони, сжимая ту в своей. Дима как будто очнулся от гипноза и, округлив глаза, повернулся лицом к Штокхаузену, пока тот мягко гладил пальцами его костяшки. Михаэль заглянул прямо в глаза Сеченову, преодолевая всё это время боль в голове, и с самой ласковой интонацией, на которую был способен, обратился к нему: —Дима, mein Schatz, поделись со мной о чем ты думаешь. От подобных фраз Миши часто в груди Дмитрия Сергеевича что-то теплело, согревая его бедную душу, и будило в нём огромную любовь. Михаэлю наверняка было тяжело сейчас, после вчерашнего вечера, но он, несмотря на это, так любезно и учтиво отнёсся к своему любовнику. Это было крайне приятно осознавать. Дима тихо вздохнул, и не выпуская чужую руку, присел рядом с немцем. Его плечи согнулись, а голова будто слегка вжалась в них. Сеченов опустил взгляд, совсем чуть-чуть уныло сводя брови. Было видно, что ему тяжело сейчас говорить. —Я позвал Серёжу к нам. Он скоро придёт, —Начал он с самого главного, —Я боюсь, что ему тяжело сейчас адаптироваться в обществе. Боюсь, что ему очень одиноко. Одному там, в квартире, рассчитанной на троих человек. Боюсь, что он мучается, —Михаэль внимательно слушал, не прерывая, —Мишенька, —Грустно вздыхая, произнёс Сеченов и Штокхаузен почувствовал, как пальцы в его руке сжались на чужих, —Я боюсь, что это моя вина. Я всё ещё так считаю. И считаю, что я прав. Миша смотрел в его прекрасные, грустные глаза с трепетом и вспоминал то время, когда он сидел рядом с Дмитрием Сергеевичем у койки в палате П-3 и вместе с ним ожидал, когда он очнётся, в его кабинете под конец рабочего дня, положив руку на его сгорбившуюся спину и утешая его этим, а потом и дома, сочувствующе и любовно обнимая того, когда его строгий, великий начальник смог наконец выпустить эмоции наружу и дать власть слезам над собой. Он помнил каждую секунду тоски Сеченова, душевных мучений и метаний, размышлений и рефлексии, и много другого, что далось Диме с большим трудом. Он понимал, что этот груз так и не сошёл с директорских плеч и был готов разделить его вместе с ним. Каждую секунду его страданий готов был быть рядом. Если бы он мог, он бы не то, что разделил с ним эту боль, он бы нагло отнял её и забрал всю себе. В который раз Михаэль ужаснулся тому, как он любил этого человека. Насколько он его любил. К сожалению, сейчас ничего большего, кроме как поговорить и поддержать он не мог сделать. Он гладил шершавыми пальцами элегантные руки Сеченова, каждую костяшку и фалангу. Он вздохнул и наконец сказал: —Дима, любовь моя.., —Он приложился щекой к его руке и внимательно посмотрел ему в глаза, надеясь передать правильно смысл своих слов, —Мы с тобой говор'или об этом, конечно.., —Дмитрий раскрыл было рот, но Миша успел прервать его, зная что тот хотел сказать, —И я, конечно, сказал что это не так и это не твоя вина, но... Даже если ты так думаешь, mein Schatz, то я хочу спр'осить у тебя: что тогда ты можешь сделать, чтобы загладить вину? Чтобы испр'авить всё это? Его Дима вздохнул, печально затрепетав ресницами, опустил взгляд и совсем не думая, ответил: —Я должен... Позаботиться о Серёже. Миша улыбнулся, целуя его ладонь: —Вер'но, мой умничка. И ты это делаешь. Дима смущённо взглянул на него, мысленно соглашаясь с этим. Тут Михаэль сумел попасть в точку, он и правда заботился о его дорогом Нечаеве. Но ответная улыбка быстро слетела с его лица, когда он добавил: —И я должен помочь ему. Миша никак не был удивлён его внезапному порыву новой серьёзности, и продолжая рацеловывать пальцы спросил: —И как же ты можешь помочь ему сейчас? Тут Дима задумался. Как же? Возможно, он мог дать ему лучшую работу, чем сейчас? Забрать обратно к себе на предприятие и отправить вообще в отпуск? В Сочи куда нибудь? В Геленджик? Может, он мог бы вернуть к жизни Катю? Может, он мог бы... Миша видел, какие суровые размышления осуществлялись в голове его начальника и понял, что это явно не то, что ему хотелось донести. Он потянулся к его лицу ладонями, обхватив щеки и назвал его Димочкой, чтобы он наконец обратил внимания на собеседника. —Скажи, мой милый... Наш р'азговор' облегчил стр'адания твоей учёной душеньки? В такие моменты Штокхаузен очень красиво, даже поэтично мог излагать мысли. В такие моменты с Сеченовым, конечно же. —Да, мне лучше, Миша... Спасибо. Немец ласково погладил его скулу и последний раз мазнув кончиками пальцев по его лицу сказал со всей теплотой: —Я думаю, если вы пр'осто поговор'ите с Сер'геем Нечаевым, он тебе скажет то же самое.., —Сеченов сладко улыбнулся, чувствуя как всю его душу наполняет любовь, уют и счастье. Такие сильные чувства, а всё из-за Штокхаузена, человека, которого он совсем недавно практически не знал..., —Только будь с ним откр'овенен. Ответь на всё, что спр'осит, —Сказал Миша, делая ещё глоток рассола, —Не бойся, mein Kleine , это не так стр'ашно, как кажется... А будет ему намного лучше. Сеченов заволновался от этих слов, да, но у него внутри всё ещё было это приятное, тёплое ощущение после беседы с Мишей. Ощущение, что он всё равно всегда будет рядом. Сколько бы Дима не мучался и не страдал. Не жаловался ему и не истязался. Его присутсвие всегда будет облегчать участь Сеченова. Он будет рядом и после этого "рядом" Дмитрию Сергеевичу непременно будет хорошо... Во входную дверь постучали и Михаэль, медленно встав со стула, потянулся и чмокнул Диму в щетинистую щеку. Тот засмущался и улыбнулся. Мишу всегда это смешило, такой большой, серьёзный, взрослый дядя, а от поцелуев в щёчки чуть ли не плавится. Уползая из кухни, Штокхаузен подбодрил Сеченова: —Не буду вам мешать. И не бойся мой милый... А еще! Не задер'живайтесь, у нас с тобой один совместный выходной! Держась за голову, так замдиректора и утопал к ним в спальню, оставляя Дмитрия Сергеевича один на один со страшной реальностью. Тот вздохнул, сжав руки в кулаки, будто готовясь драться с этой реальностью и затопал к двери. Только посмотрев в глазок, понял он, что никакие драки ему не помогут. Поелозит его реальность носом по полу и усмехнулся ещё напоследок. Он занервничал, забывая, как дышать. Но сдаваться он, конечно, не будет. Не после стараний Михаэля его утешить и поддержать, не после его часовых размышлений о том, как себя чувствует его мальчик, не после (как он уверен был) мучений Серёжи. Не мог он просто не принять его, Сереженьку, домой. Он медленно раскрыл дверь и его встретил темный Нечаевский силует, на который тускло отсвечивал свет из кухни, попадая совсем слабо в то пространство. Он обволакивал некоторые черты лица Нечаева, по которым можно было сказать что он хмурится, и множество теней падали на его лицо. Выглядело это зловеще, признаться. Его статная большая фигура слегка сгорбилась, запихнув руки в карманы какой то ветровки, что ли. Он стоял плотно сжав ноги и ничего не говорил. Дмитрий Сергеевич осмелился подать голос первым: —Здравствуй, мой мальчик... Он слегка отступил назад, дав проход Сергею и охранник этим воспользовался. Бывший майор шагнул своей тяжёлой ногой внутрь и когда он вышел на свет стало видно его несчастное лицо. Как всегда небритый, с отросшими волосами, завязанными в косички, но с мешками под глазами, с полу-сонным взглядом, зато с тонкими розовыми губами, растянувшимися в слабой улыбке. Эта деталь совсем немного утешила Дмитрия Сергеевича. —Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, —С разливающейся в голосе добротой ответил ему Сергей. В каком состоянии он ни был бы, быть любезным к Сеченову — это априори. Академик улыбнулся, указывая на мягкие, пушистые тапочки на полу рядом с ногами Нечаева, с просьбой надеть их. Душу Нечаева чуть не вывернуло наизнанку при виде этой белой пушистости, но тапочки он, конечно, надел. Серёжа прошагал на кухню за Дмитрием Сергеевичем. Учёный даже в свой выходной выглядел величественно, как думал Нечаев. Осанка всё такая же идеальная, при походке руки за спиной, видимо по привычке держит, длинные штаны на нём хоть и были пижамными, создавалось чувство, будто он и не спал в них вовсе, будто выглаженные они. А футболка домашняя напоминала словно рубашку с коротким рукавом из-за имитации воротника. Тапочки у него были чёрные, строгие какие-то. —Чай, пряники, Серёжа?, —Ласково обратился к нему директор предприятия, уже ставя чайник на плиту. —Да, Дмитрий Сергеевич, чёрный, пожалуйста. И покрепче. Спасибо... Сергею стало как то уж совсем неловко. На такой уютной кухне, совсем в неофициальной обстановке, когда Сеченов перед ним в пижаме своей домашней стоит и спрашивает дать ли пряничков Сережке. Словно маленьким мальчиком в деревне в доме у бабушки себя почувствовал... Жаль только, что чувство это можно было лишь фантомно сравнить с такой ситуацией. Он ведь не знает... Был ли он у бабушки, была ли у него бабушка... Кто это и какого это быть у неё дома. Он опустил взгляд, царапая ногтем скатерть на столе. Сеченов мигом присел напротив него. Так бодро и с такой улыбкой, закинув ногу на ногу, будто он совсем не переживал сейчас и не съедала его паника и страх изнутри. —Ну, мой мальчик, рассказывай! Как ты себя чувствуешь, случилось ли чего-то интересного? Как работа?, —Стал засыпать вопросами собеседника Дима. Нечаев совсем опешил, округлив глаза. Честно сказать, он вообще про себя не сильно говорить хотел, а много уж тем более. Да и начинать разговор с него как-то не красиво по отношению к уважаемому Сеченову. Он ведь сам гораздо с большим удовольствием послушал бы академика, чем свой же гундеж... —Да ну, Димитрий Сергеевич... У вас точно есть, что рассказать. Вы, как никак, директор предприятия. У вас там много чего интересного происходить должно, а у меня то что? Как вы хоть? Расскажите мне, —Как мог попытался уйти от вопросов Нечаев и Сеченов понял это. Но стеснять так мальчика не стал, решив немного подыграть ему и рассказать что-то о себе. Всё таки, Серёжа, наверное, и соскучился по нему. Значит ему тоже нужно рассказать про дела свои. —Ну, Серёженька, это ты мне льстишь уже, конечно... Не такой я и занятой и интересный, чтоб много чего происходило или чтоб слушать меня долго... Но я в порядке, мой мальчик. На предприятии всё отлично. Михаэль чудесно справляется со своими обязанностями и помогает мне.., —Захотелось тому сразу же упомянуть Мишу. Кажется, бывший майор ещё не знал об отношениях директора и его зама, но Диме уже так хотелось поделиться с ним этим и рассказать какой Штокхаузен замечательный... Он продолжил говорить уже о других, понимая, что сейчас не время, —Харитон как обычно ворчит, но сейчас ему попалась достаточно интересная учёная... Лариса Филатова. Они вместе собираются открыть новый вид полимера и у них пока получается. Она выдающаяся девочка, будет очень значимой для будущего.., —Он задумался, сравнивая с ней и молодого Нечаева, в котором он видел большой потенциал, и Михаэля, когда тот только начал работать на предприятии.., —В общем, у меня всё хорошо, мой мальчик. Расскажи теперь мне о себе. Дмитрий Сергеевич сложил руки замком на столе, наклонившись, приготовившись внимательно слушать собеседника, всё с той же доброжелательной улыбкой, что и раньше. Сережа, уже заслушавшийся, почти что дёрнулся от повторившегося вопроса. Значит, уйти от ответа не получится... Как же он, бывший майор, охранник Нечаев, себя чувствует... —Я, шеф... Я в порядке. Работа, как работа, ничего интересного. Жизнь, как жизнь. Работаю, прихожу домой, ем, сплю... Телевизор смотрю иногда, радио слушаю... Ничего интересного, шеф, —Он смотрел куда то вниз и будто сквозь пространство. Да, он не хотел говорить о себе, но некоторые слова так и порывались выйти из его рта, —Дмитрий Сергеевич.., —Начал он, нервно сжав руки до посинения костяшек. Названный быстро откликнулся, искренне ожидая, когда Сергей решит поделиться с ним кусочком своей души: —Да, сынок? Нечаев тяжело вздохнул и напел что-то под нос, пытаясь сформулировать мысли. —Знаете, один мой знакомый недавно сказал такую вещь... Я её запомнил хорошо... Думал об этом. Работа — жизнь, а жизнь о счастье, —Он пытался провести нить между своими высказываниями, хоть и получалось плохо, сумбурно, —Я, в общем, подумал... Вы мне говорили, что я раньше работал на вас. Личным агентом был, майором разведки и всякое такое... Зачем вы меня уволили, Дмитрий Сергеевич? Дима задержал дыхание. Серые глаза смотрели на него так доверчиво и потерянно, что его будто укололо что-то внутри. Он вспоминал то время, когда после того, как Серёжа очнулся, директор раздумывал ещё неделю-две, как лучше поступить. Он винил себя, опять же. И он понимал, что по сути пострадали Серёжа с Катей тогда не из-за террористов. А из-за него, их начальника. Ведь если бы он их туда не отправил на задание, никаких террористов они бы и не встретили... И он понимал, что не мог подвергать опасности единственного, кто у него остался — Сергея Нечаева. Поняв свою вину и то, как легко лишиться близких людей, Сеченов желал оберегать майора от всего мира. Но в этом и заключалась проблема. Майор должен был оберегать этот мир. Майор должен был оберегать Сеченова. Дима понимал, что он не мог держать Нечаева на коротком поводке, гонять по заданиям, что годятся какой-нибудь секретарше, но не майору, ради его безопасности. Он понимал, что тогда ограничил бы Серёжу... Лишил его возможности прожить мирную и спокойную жизнь. Он безумно беспокоился за то, как освоится в социуме его сынок после случившегося. Да, он был всегда радостным, задорным, дружелюбным и общительным. Легко находил язык с любым человеком, знал, где нужно пошутить, где подбодрить и что сказать. Но события меняют людей. И его изменили. Дмитрий Сергеевич ужасно боялся, что даже снаружи предприятия, не в Аргентуме, не рядом с ним, Нечаев не сможет приобрести нормальную, счастливую жизнь. Он боялся, но уволив его с должности майора и агента, он мог бы хотя бы дать ему шанс на будущее. Будущее, где Нечаев с гораздо большей вероятностью был бы жив и цел. Где он смог бы восстановиться, где он мог попытаться адаптироваться и заново учиться бытейским вещам и жизни. Ему тяжело далось это решение, но в тот момент он вызвал Нечаева к себе в кабинет, поблагодарил за службу, большую часть которой он не помнил, и сказал, что увольняет его. —Серёжа... Я ведь рассказывал тебе, ты же знаешь. Эта работа слишком опасна для тебя, и пусть это в некой мере эгоистично, но я не могу тебя потерять... Боюсь этого, —Признался Сеченов. Нечаев верил ему, безусловно, он понимал, что это правда, но так хотел перебить его сейчас, ведь слышать и так очевидное не хотелось бы, —Боюсь, что снова придётся тебя спасать, боюсь что не смогу в другой раз этого сделать, я понимаю, что... И все-таки, Сергей не дождался конца его речей. —Дмитрий Сергеевич, я знаю и я верю в это! Вы рассказывали мне... Но я чувствую, что было ещё что-то.... Что-то у меня было... И у вас наверное тоже. Должно быть что-то ещё, почему вы меня уволили. Нечаев знал, что ему делали операцию. Он знал, из-за чего. Из-за задания в Болгарии, из-за неудачного случая, из-за террористов. Конец. Он знал, что Дмитрий Сергеевич его спас, знал, что наполовину он состоит из металла и полимера. Это всё. О Кате он не знал тогда. Не должен был. Но видимо бывший майор все-таки видел, что какой-то детали пазла не хватает. Не доставало ему ещё причины, что объясняла бы и оправдывала увольнение его. Или же отсутствие Катеньки было настолько заметным, что даже на половину стертое сознание Нечаева чувствовало исчезновение чего-то важного, неотъемлемого. Серёжа решительно смотрел на него, сжав руки в кулаки. —Как ты... Понял это, мой мальчик?, —Вздохнул Дима. Больше это скрывать от Нечаева не стоит, —Видишь ли, у тебя была жена... Глаза Серёжи расширились, дыхание прервалось. Он знал. Он догадывался, что был у него кто-то... Не рассматривал он долго вариант того что это была жена, но не важно, он знал, что он был не один и его догадки были верны! Многое указывало бывшему майору на то, что кто-то раньше жил в его доме. Огромная квартира, на одного человека не рассчитанная, даже майору такое вряд ли бы полагалось. Двуспальная кровать или магнитики с записками на холодильнике. Что-то простое вроде "вынеси мусор :)" и прочее. И каждый раз, смотря на вторую половину кровати, пустую и холодную, идеально заправленную, где одеяло ничуть не смялось, он чувствовал, что это неправильно. Чувствовал огромную душевную тоску. Такую тоску, от которой скулить хотелось. Знал он, что не с проста это чувство появлялось в такие моменты... —И куда... Куда же она пропала, Дмитрий Сергеевич? Где она?, —Серёжа был растерян. Почему его жена, его вторая половинка не с ним? Если она есть, почему она не рядом? Что он такого сделал, чтобы его же женщина покинула его? Неужели Нечаев был таким ужасным мужем? —Серёжа.., —Вздохнул Сеченов, —Тогда, в Болгарии, вы были вместе. Ты уцелел... Катенька.... Она не смогла. Нечаева охватил такой ужас, будто он помнил эту женщину всю свою жизнь и ближе неё никого ему не было. Столько информации за раз будет тяжело принять, но Сергей уверен, что справится... Стараясь узнать большее о своей жене, косвенно и о себе, бывший майор задал первый вопрос: —Катенька? В тот день Серёжа узнал многое... И почему такие незначительные детали, как кровать вызывали в нём тоску, и почему даже если охранник захочет снова стать майором его никто не возьмёт, и почему ему так нравилось смотреть баллет, хотя человеком искусства он не был, и даже почему он так засматривался на веснушчатого Виктора. Оказывается, Екатерина Нечаева под позывным "Блесна" была очень красива. Дмитрий Сергеевич даже фотографию её показал. А ещё она была вся в веснушках. Засмотревшись тогда на это искусство на её щеках, Нечаев случайно провёл в голове параллель с Петровым и зарделся от несвязанных мыслей. Теперь, уснуть ему будет немного проще. По крайней мере, на парочку вопросов он нашёл сегодня ответы. И понял некоторые вещи. Например то, что чьё-то отсутствие, даже если ты его не помнишь, может сильно повлиять на твоё состояние. Кстати, чьё-то присутствие, даже если ты недолго знаком с этим человеком, производит тот же самый эффект.