Близнецы: Ловушка для Хёнджина

Чанбин и Феликс были далеко друг от друга, но ещё никогда их проблемы не были так похожи. Первый сексуальный контакт. В случае с Чанбином — первый полноценный, без «слушай, а давай в другой раз» или «не звони мне больше, ладно?». Чанбин держал в руках книгу, которая должна была решить все его проблемы. «Как жить, если у тебя большой член». — Какой ужас, — констатировал Чанбин, стыдливо прикрывшись ладошкой от своего отражения в зеркале книжкой. Причина для стыда была, да ещё какая! С утра у Чанбина крепко стояло. Да не на абы кого, а на самого неподходящего человека на свете. Так ещё и на парня. Ли, мать его за ногу, Ёнбока. Чанбин не виделся с ним вот уже несколько дней. В груди всё время было какое-то гадкое чувство, словно вся желчь от слов, брошенных в сторону Ёнбока, скопилась в одном месте и потихоньку отравляла Чанбину жизнь. В общем, такой отличный парень, как Со Чанбин, оказался в самой, что ни на есть, дурацкой ситуации. Ему было стыдно за свои слова и стояк. И он даже не знал, за что больше. Чёртов Ли Ёнбок не выходил из головы. Его бледное лицо, дрожащие губы, будто он вот-вот расплачется. А ещё холодный взгляд. Такой непробиваемый и одновременно хрупкий. Красивый, одинокий, гордый, сексуальный и… неизвестный: «Если он на тебя обиделся, то это до конца жизни». И обидчивый, да. Чанбин с тяжёлым вздохом прочёл сообщение от неизвестного парня, с которым переписывался вот уже несколько суток. С этого номера ему несколько дней назад звонил Феликс, с которым тоже, вроде как, поговорить не удавалось. Никто из братьев Ли с ним на контакт не выходил, но вот зато владелец телефона оказался очень разговорчивым. Чанбин напечатал быстрое «хз» в ответ и в очередной раз тяжело вздохнул. Это было не его проблемой. Ни один из близнецов. Пусть решают свои проблемы, как хотят. У Чанбина, вон, свои есть. ОМГ называется. Огромные мужские гениталии, то бишь. Он с книгой в одной руке и с трусами в другой стоял перед зеркалом и с грустью смотрел на своё отражение. Мысли о собственной огромной проблеме хоть немного, но отвлекали от Ёнбока, который с этой проблемой справляться хоть как-то, да помогал. — Что я вообще делаю со своей жизнью? — спросил своё отражение Чанбин и разочарованно покачал головой, когда ответа на брошенный в пустоту вопрос не нашёл. Дела обстояли таким образом: в свой выходной Чанбин, вместо нихуя не деланья, во-первых, проснулся рано (какого-то хуя аж в семь утра!), а во-вторых, чувствовал чувства. Какие-то непонятные, но точно ощущал. Это не было обычной влюблённостью, коей он заражался регулярно, пару раз в месяц точно. Это была смесь из флёра очарования, отвращения, непринятия и, сука, чего-то ещё. Очень сильного. Такого, что в груди начинало гореть, мысли путаться, а из рук всё валиться. Что-то, начинающееся на букву «л». — Отставить! — пытался отрезвить сам себя Чанбин. Никакого «л». И «ю». И «бовь» тоже! Чанбин в Ёнбока не того самого! Да ни в жизни! — Вот же блин, — посетовал Чанбин себе под нос. Хотелось курить и ругаться матом, но ни того, ни другого он делать не мог. Потому что это не нравилось, мать его за руку, Ёнбоку! неизвестный: «День рук или ног?» бин: «ног» бин: «сделай становую тягу с норм весом». неизвестный: «А ты сколько тянешь?» бин: «песят» неизвестный: «Я возьму штангу и блинов на пятьдесят пять килограмм тогда». Чанбин отослал в ответ подмигивающий смайлик и большой палец вверх. С парнем по ту сторону он общался уже несколько дней. Оказалось, что тот тоже увлекался гантелями, штангами и всяким тяжёлым, что можно поднять и стать красивым. Они быстро нашли общий язык, только вот тот парень не называл ни своего имени, ни рассказывал ничего про Феликса. Просто писал «я не знаю». И всё. бин: «а чё мне с этим делать». С ним — это с Ёнбоком. Тем самым, который не разговаривал с Чанбином уже несколько дней к ряду. неизвестный: «Сколько у тебя сантиметров член?» Неожиданный вопрос застал Чанбин врасплох. Длину свою в сантиметрах он не знал, да и мерить было как-то стрёмно. Особенно для как-то мало знакомого чела, имени которого он не знал. Да даже бы если и знал! Всё равно… бин: «чел стрём» неизвестный: «Если больше, чем у меня, то шанс есть. Ты сам спросил, что тебе с ним делать. Я ответил. Не то, чтобы мне правда хотелось знать, какого размера твой маленький друг». Чанбину даже стыдно стало на пару мгновений. Человек тут, мол, ему помочь хочет, на самом-то деле, а он! С одной стороны, такого прекрасного парня, как незнакомец, который поднимал аж пятьдесят пять килограммов, обижать не хотелось. Но с другой стороны… бин: «линейки нет». Чанбин решил, что лучше детских отмазок в такой ситуации ему не найти. Ведь не ответят же ему «пришли фото», в самом-то деле! неизвестный: «Можешь фото прислать, я оценю, насколько всё плохо». С одной стороны, свой член другому пацану скидывать, не хотелось. Но с другой… Он написал «насколько всё плохо». И кому? Чанбину! У которого по всем пунктам (если сравнивать с картинкой из книжки) были все признаки ОМГ! ОГРОМНЫХ! МУЖСКИХ! ГЕНИТАЛИЙ! Слышишь, незнакомец? Огромных! Чанбин решил — пришлёт, и хуй с ним. Как к урологу сходить, а тут даже за член трогать не будут, так что в два раза менее страшно! В ответ на фотку ему пришёл немногословный ответ. неизвестный: «Ха». И вот понимай это, как хочешь.

***

В Стране Дураков же всё было стабильно. Ужин подошёл к концу, тарелки оставлены на столе, а Феликсу что? Правильно, всё это убирать, спасибо, Питон! Тот, кстати, время от времени пялился в свой телефон и (упаси боже!) хмыкал! Усмехался! Уносите ноги, он умеет улыбаться! Одним уголком рта, но не суть! Короче, все разбежались. Лис хоть и ушёл первым, но сбежать ему так и не удалось — его перехватил Ангел. Феликсу уж больно сильно хотелось свалить и погреть уши, но Питон одним своим взглядом дал понять, что Феликсу это не надо. А Феликс не глупый, намёки понимает! Особенно от тех, кто больше его в размерах (и это он даже не о плечах). Подслушать чужой разговор хотелось, но не то, чтобы ценой своей жизни, поэтому акт «подслушивания» Феликс решил оставить на потом. Так вот, Питон свалил следом, Шут где-то потерялся (Феликс подозревал, что тот пошёл на кухню прятать весь лук), а вот последний член фантастической четверки никуда уходить не торопился. — А ты валить не собираешься? — небрежно бросил Феликс, складывая тарелки в неровную стопку, которая в любой момент грозила оказаться на полу в не таком уж и целом состоянии. — Не собираюсь, — улыбаясь, ответил ему Цезарь, закинув ногу на ногу. Одна из была в одном только носке, без кроссовки. Феликс её того, запулил в свободное плаванье, а этому Цезарю хоть бы хны. — Никуда не торопишься, нет? — предпринял ещё одну вежливую попытку Феликс. Чужой внимательный взгляд его нервировал. Всё так и норовило выскользнуть из рук и встретиться с полом. — Например, куда? — хмыкнул этот самовлюблённый с надменной мордой. Феликс как глянул на него разок, так всю вежливость и растерял. — Например, нахуй, — ответил Феликс, не раздумывая ни секунды. Цезарь тоже, не раздумывая ни секунды, толкнул Феликса в спину (крыса!). Тот, не удержавшись на ногах, в последний момент успел выставить руки вперёд, чтобы не шлёпнуться о стол носом. Тарелки звонко разлетелись кто куда по столу и каким-то чудом не оказались на полу. — Следи за языком, Мотылёк, — прошептал Цезарь ему куда-то в шею. Феликс чувствовал сильные руки у себя на спине и шее, которые не давали ему подняться. Слова жгли язык. Феликс дёрнулся, но всё бесполезно. Он чувствовал жар, идущий от тела Цезаря, слышал его тяжёлое дыхание и сильнее всего на свете хотел только одного. Разбить Цезарю лицо. Феликс дёрнулся ещё раз, но результат остался тем же. Этот уёбок был слишком сильным, а Феликс хоть и королём, но только задохликов. Но, как говорится, хочешь жить — умей вертеться. У Феликса вертеться не очень получалось, поэтому оставалось только одно. — Блядь! — ахнул Цезарь после хорошего пинка по голени исподтишка. Он, ослабив хватку, дал Феликсу те несколько секунд, которыми он успешно воспользовался, напоследок отдавив этому гадёнышу ногу (ту, которая была в одном только носке). — А то что? Отсосёшь мне при всех? — с гордо поднятой головой ответил ему Феликс. Он, выпрямившись, поправил упавшие на лицо светлые прядки и упёрся бёдрами в стол и выставил руки вперёд. Это так, на всякий случай, вдруг кому-то захочется в срочном порядке получить в нос? А Феликс тут как тут! Цезарь запрокинул голову и беззвучно засмеялся, падая обратно задницей на стул и закидывая ногу на ногу. — А то я засуну тебе кисть в задницу и заставлю написать автопортрет, — ответил ему Цезарь, рассматривая свой носок, который в ходе борьбы приобрёл узор в виде отпечатка подошвы Феликса. — У тебя какое-то нездоровое влечение к моей заднице, — ответил ему Фел, боком собирая тарелки заново и стараясь не поворачиваться к Цезарю пятой точкой. — Только заметил? И не только к ней, — легко ответил тот, склонив голову в бок. Несколько передних прядок упало ему на лицо. Феликс почувствовал какой-то глупый ёк в груди и поспешил отвернуться. — Помнишь, мы с тобой договаривались не говорить друг с другом? — ответил он, сложив башню из тарелок обратно. На одной из них обнаружился небольшой скол, а на другой трещина. Феликс от греха подальше переложил их вниз и поднял над столом, намереваясь отнести их на кухню и сбежать от Цезаря. — Не хочу, — сказал Цезарь, поднимаясь со стула и, прихрамывая на одну ногу, взял у Феликса из стопки половину тарелок себе. С одной стороны от Цезаря хотелось свалить пиздец как сильно, но с другой тарелки были такими тяжёлыми (пиздёж). — Почему? — с наивными нотками в голосе спросил Феликс, между двумя стульями выбрав тот, на котором не пики точёные. — Потому что ты теперь мой, — хмыкнул Цезарь, не сводя с Феликса взгляда. Казалось, что он не переставал смотреть на Фела с того самого момента, как тот вернул себе свой привычный цвет волос и перестал быть точной копией своего брата. — Не помню, чтобы я соглашался. — Не помню, чтобы я тебя спрашивал, — пожал плечами Цезарь. Непробиваемый, сука. Стена бетонная. Проще башку об него разбить, чем договориться. Феликс не смог сдержать тяжёлого вздоха. Он с шумом опустил тарелки рядом с мойкой и открыл уже рот, чтобы высказать всё, да и приправить ещё хуями всякими! Как на его затылке оказалась чужая ладонь, а на его губах — другие. — Склони голову в бок, — прошептал Цезарь, — так мы не будем встречаться носами. Феликс на чистых инстинктах (суки! предатели!) прикрыл глаза и отдался этому поцелую. Хватка на затылке была болезненно приятной. Цезарь сжимал чужие волосы в кулаке, не давая Феликсу отстраниться, хотя тот и не пытался. У Феликса в ту же секунду стали дрожать коленки. Он, мгновенно попав под этот яблочно-мятно-лимонный флёр, как-то сразу разомлел. — Ты мой, — в очередной раз напомнил Цезарь, прошептав эти слова в поцелуй. — Нихуя, — выдохнул Феликс так же тихо, облизывая влажные после поцелуя губы. У него продолжало дрожать всё, что можно, но он отчего-то находил в себе силы давать этому парню отпор (вялый и только на словах, но хоть что-то!). — Я хочу тебя. А это значит, что ты мой, — легко ответил Цезарь. У Феликса на языке всё крутилась одна фраза, которую он пытался проглотить. Но та, встав поперёк горла, вырвалась раньше, чем Феликс смог осознать весь масштаб пиздеца. — А раньше не хотел? — тоном, созвучным с ревнивым. Цезарь склонил голову вбок и вздёрнул бровь. Он улыбнулся одними уголками губ, понимающе так. — А раньше… — начал он, а потом резко замолчал. Феликс чувствовал, как бешено колотилось сердце у него в груди. Он боялся, что так и не услышит ответа из-за шума в ушах. Но губы Цезаря не шевелились. Он только смотрел на Феликса своим внимательным взглядом и молчал. Те секунды казались Феликсу вечностью. Он сгорал внутри, в очередной раз жалея, что вообще задал этот вопрос. Но ещё сильнее хотелось узнать, к кому именно тянуло Цезаря. К нему или… — А ты, Мотылёк, разве сам не знаешь ответа на этот вопрос? Феликс чувствовал: Цезарь откровенно игрался. А сам Феликс вёлся. Летел прямо в пламя, чувствуя, как с каждым мгновением становилось всё горячее и горячее. Что-то в груди Феликса неприятно сжалось. Он всё никак не мог выкинуть из головы мысли о том, что Цезаря влечёт не к нему. Что все эти двусмысленные взгляды, прикосновения, поцелуи — всё это было не для него. Всё то, что чувствовал Цезарь, злость, ревность, желание, было не к нему? Что, если на самом деле Цезарю нужен не он? И что будет, когда Цезарь узнает, что Феликс — это не его брат?