Далеко за городом

      Вышли из бара все один за другим, таким же макаром распрощались с Яшей и, дойдя до дома, где жила остальная часть группы, поднялись на нужный этаж. Балу и Поручик прошли в квартиру, бросив, что ждут Горшка, а сам Миша остановился вместе с Андреем на площадке между лестничными пролетами. Князь забрался на подоконник, усаживаясь там поудобнее — Хочешь поговорить? — спросил он. Усмехнувшись с непонимающего Миши, Князь притянул его ближе, так, чтобы Горшок оказался прямо между его раздвинутых ног, и положил ему руки на плечи, скрепляя в замок на затылке. — Ну, давай поговорим.       Миша шумно выдохнул, чувствуя, что где-то внутри снова нарастает возбуждение. Андрей такой спокойный и властный. Смотрит сверху вниз, пронзительно так, будто всего Мишку насквозь видит. — Тебе противно не было? — тихо спросил он. Сам голову опустил, пряча глаза за отросшей чёлкой. Волосы уже полгода отращивает, пользуясь тем, что отец его насильно к парикмахеру не тащит, чтоб тот был как нормальный мужик. Горшок дышал глухо, рвано. Смотрел ещё так, будто виноват в чём-то и раскаивается. Хочет сказать, что он не такой как те уроды, что он по-другому хочет. Совсем по-другому. Не в грязном туалете бара уж точно. Хотя по-панковски, конечно, но Андрюха важнее панковских выебонов. — Если б противно было, думаешь, я бы отсосал тебе? Расслабься, Мих, нормально всё. — Андрей убрал чёлку Михи с лица, а затем улыбнулся, целуя в лоб, следом в нос и, наконец, добравшись до губ. Остановился в самый последний момент и тихо прошептал, обдавая их жарким дыханием. — Пожалуй… Остановлюсь. Иначе мы поебёмся прямо тут, а я так не хочу. — Князь сел ровно, но руки с плеч Миши не убирал. И не ушёл никуда, будто давая Мише выбор: либо продолжать вечер, либо разойтись наконец.       Миша покраснел весь ещё на слове «отсосал». Уткнулся Князю в грудь и периодически издавал нечленораздельные звуки. Проклинал свои грёбаные кожаные штаны, которые начинали больно давить. Успел только сообразить, что рад до безумия, что Князь нормально к этому всему, что смог наконец-то пережить, закопать в себе ту злосчастную ночь. — Я должен тебе это… Того самого… Чтоб честно было. — надул губы Миша. В его голове родилась концепция справедливого получения удовольствия, основанная на простейшем принципе «ты мне — я тебе». Но озвучить её вслух нормально не получалось. Было слишком стыдно. Миша, несмотря на всю свою безбашенность, сама невинность, жался и краснел под внимательным Андреевым взглядом. — Если ты не хочешь, то ты не будешь этого делать, понял? Нельзя сосать просто потому, что это сделали тебе. Нужно желание, а иначе удовольствия будет просто по нулям. — Андрей попытался слезть с подоконника и нечаянно упёрся бедром в Мишино возбуждение. Он распахнул глаза, уставившись на того, а потом вдруг пьяно улыбнулся, проскользив рукой по чужому костлявому боку. — У меня дома сейчас никого, можем ко мне пойти, — предложил Андрей, не разрывая зрительного контакта. — Расслабимся. Хочешь? — И снова на губах эта шальная улыбка, а в глазах плясали черти. Князь понимал, что сейчас Миху ждали Поручик и Балу, но также понимал, что оставлять любимого человека дрочить под душем — не дело. Да и у самого, если признаться честно, возбуждение уже переваливало через край. Дело молодое. — Ну так что? Мы идём? — Он взглянул Мише прямо в глаза и наклонился к его шее. Тихо прошептал, чувствуя, как тот весь напрягается и бедрами инстинктивно прижимается ближе к его паху. — Я тут трахаться не буду, а парням мешать не хочется.       Миша отстранился. Хотел отказать. Найти причину для отказа. Но застыл. Нихрена причин отказывать такому Андрею не было. Ни одной на всём белом свете. — Я хочу! Не просто потому ты мне, а я тебе, а просто потому, что ты это ты! — Наконец к Горшку вернулась способность собирать мысли в предложения, но явно не надолго. Он уткнулся в плечо Андрея, понимая, что за ним хоть на Эверест без страховки поднимется, хоть Сахару пешком перейдёт. А тут всего пару дворов пройти. Наконец, он кивнул, позволяя себя увести.       В квартире Андрея, они только успели лишь закрыть дверь, прежде чем прильнули друг к другу в очередном поцелуе. Слишком много чувств переполняло обоих, слишком сильно хотелось стать ещё ближе. Комнату Андрея нашли почти наощупь, Князь закрыл дверь и первым стянул с себя рубаху, вызывая у Михи восхищённый вздох; тот шагнул к нему навстречу и прильнул поцелуем к шее. …Ощущения накрывали обоих с головой, заставляя буквально тонуть в этом. Дыхание спирало, оно застывало где-то в горле, да там и оставалось, вырываясь лишь редкими вздохами и тихими стонами.       К такому подготовиться просто невозможно, такое наступает только внезапно, и оно тянет тебя за собой, забирая в свои цепкие объятия эйфории и не собираясь отпускать до самого конца. И никто и не просил лишней и такой ненужной сейчас свободы. Князев прикрыл глаза, тихо простонав и тут же закусив губу, едва рука Горшка пробежалась по его животу, вызывая приятные мурашки.       Запах чужой кожи кружил голову, он пьянил сильнее алкоголя. Жар. Кровь, бьющая в висках. Горячие пальцы на собственной груди. Миша, разгорячённый, опьянённый целым калейдоскопом чувств, был готов отдать Андрею до конца всего себя. К самому неизвестному подбирались постепенно, изучая друг друга и давая себе немного форы. И всё равно этот самый момент наступил. Миша очень боялся сделать что-то не так, коснуться не так, напомнить о том, что произошло.       После какой-никакой подготовки, когда Миша всё же устроился между разведённых ног Андрея и медленно вошёл, все приятные ощущения для последнего резко оборвались, прошивая его болью и заставляя упереться руками в плечи Горшка. Андрей шумно, сквозь зубы дышал, пытаясь привыкнуть, но положение усугубляло ещё и то, что остановили Мишу не очень вовремя, тот вошёл почти полностью. — Блять. Дай привыкнуть, — прошептал Андрей.       Ощущения сменились, задыхаться от страсти он перестал и задыхался теперь от боли и того, что это было не так приятно. Пальцы на плечах Миши сжались сильнее, а сам Князь попытался максимально расслабиться, чтобы и себе и нависшему над ним Горшку облегчить положение.       Заметив, как Князь резко переменился в лице, Миша встрепенулся и застыл, видя, что Андрею больше не хорошо, что тот, раскрыв глаза, смотрел в одну точку где-то на потолке. — Давай прекратим, если хочешь.       Горшок хотел было вытащить, но, услышав от Князя недовольный стон, замер, напрягаясь всем телом. — Я не хочу так, чтобы тебе больно было, ё-моё. — «Я не они» — пронеслось у него в голове, но эту мысль Миха оставил при себе. Он не знал, как ему сейчас поступить. Внутри всё сжалось от страха, смешанного с непрекращающимся возбуждением.       Андрей шумно дышал через нос, правда стараясь расслабиться и наконец уже дать «добро». Когда он немного ослабил хватку, расслабляя пальцы и понемногу отпуская плечи Горшка, то закусил губу. Ему было очень страшно.       Андрей решил, что немного потерпит.       Кивок. Долгожданный кивок, и Миша начал понемногу двигаться, вызывая очередную волну неприятных ощущений. Но Князь терпел, кусая губы.       Ещё одно движение; Андрей снова схватился за плечо Миши, но не останавливая, не сжимая его пальцами, постарался расслабится и терпел.       Глаз не открыл, боялся. Бедные губы уже в мелких слегка кровоточащих ранках, но прекращать Андрей даже не думал, не останавливал Мишу, ждал ждал ждал. Терпел.       Сейчас станет легче.       Ещё несколько движений; Горшок начал набирать темп, целуя его, кусая, сам пытался отвлечь от неприятных ощущений, а Князев всё глаз не открывал, одной рукой держась за его плечо, а вторую запустив в волосы Горшка, чуть сжимая их на затылке.       Андрей почувствовал, как боль наконец начала смешиваться с чем-то похожим на удовольствие, и он снова попытался расслабиться. Удалось…       Ощущения сменились, начали понемногу заменяться на совершенно новые, ещё неизведанные и непонятные, но от того и такие приятные. Князь выдохнул, чувствуя, как полное расслабление само приходит, пробегает от самых кончиков пальцев ног до макушки, а ощущения собираются в большой ком, где-то чуть пониже солнечного сплетения. И новой волной разбегаются по телу, чуть покалывая в пальцах рук, будто это были микроскопические электрические разряды. И расслабился Андрей. И дал волю чувствам. И было это хорошо.       Миша почти животно рычал, доходя до предела, кусал Андрея, оставляя характерный след с отсутствующими передними зубами. Сразу видно чей. Новые, ранее неизведанные чувства накрыли с головой и его. Тело Андрея под ним горячее, будто плавит его самого. На периферии сознания бьётся банальная мысль, что они с ним единое целое. Без остатка. Но она же и кружит голову.       Горшок переплёл их пальцы, сам жмурился, но когда глаза распахнул, встретился взглядом с его Княже. Тот смотрел, будто через пелену, счастливый до ужаса, немного хмурился на каждом толчке, но явно не хотел останавливаться.       Кончив, Горшок отполз. Все тело ватное, тяжёлое, но эта усталость тянется словно тягучий липкий мёд. Сладко до одури.       Он посмотрел на неудовлетворенного до конца Андрея и опустился вниз. — Да нормальная концепция «ты мне я тебе», когда всем в кайф, — глухо сказал он, наклоняясь и чувствуя, как Князь запускает пальцы в его волосы.       Когда же они оба наконец удовлетворены до конца и уже попросту спят в объятиях друг друга, в сон к Андрею приходит то, что он предпочел бы не вспоминать. Вот только...        Он видит перед собой Мишу. Его Мишу, который силой ставит Князева на колени, расстёгивает собственную ширинку. Его Миша связывает ему руки, пока Карачуновы смеются на заднем плане. Руки его Миши блуждают по телу, задевают всё, что могут, доставляя лишь сильный дискомфорт. Его Миша не обращает внимания на крики, вбивается всё жестче, сжимая ладонь на шее Андрея сильнее и улыбаясь с того, как он хватает ртом воздух. Его Миша оставляет Князя на берегу реки одного, заставляя чувствовать себя использованной игрушкой для плотских утех.        Его Миша никогда бы так не поступил…       Андрей подорвался на кровати, чувствуя лишь острую нехватку воздуха и хватая его ртом, кое-как встал на ноги, чуть не падая на пол. Дошёл до окна, дрожащей рукой открыл его нараспашку и упёрся ладонями в подоконник, высовываясь практически наполовину. Ночной ветер обдувал волосы, запускал кислород в лёгкие и заставлял их снова дышать.       Андрей думал, что его Миша сейчас спит. Но возвращаться к его Мише до ужаса страшно.       Сам Миша, правда, не спал, а скорее дремал. Холод от окна заставил его поёжиться и встать. Он медленно подошёл к Андрею и коротко поцеловал того в плечо. Но тот отстранился. Миша испугался, напрягся всем телом и сел на подоконник. В полутьме пытался разглядеть взгляд Князя, но тот отворачивался. — Я что-то сделал не так? — Спросил непривычным голосом, тихо совсем.       В голове его билась мысль, что всё-таки рано. Что Князь ту ночь так и не отпустил. Что зря Миша на это согласился и теперь будет до конца жалеть о лучшей ночи в своей жизни. Смотрел на Андрея умоляюще. Лишь бы не стать ему противным, лишь бы не прогнал.       Обещал никогда боли не причинять. Причинил, причиняет одним своим существованием где-то рядом. Не получается без насилия мира. Даже над любимыми. Все равно кто-то страдает. Будто расплачивается за Счастье. И Мишу эта концепция злила. Он хотел как правильно, а получалось как всегда. — Ты всё сделал так, — ответил Андрей. — Мне всё понравилось, Мих, всё было правильно... Я... — Андрей запустил руки в волосы, смотрел вниз, на улицу, затем зажмурился и выдохнул, пытаясь успокоиться. В полутьме комнаты его сгорбленная фигура, с выступавшим позвоночником и острыми лопатками, казалась такой непривычной. Андрей трезв и ему страшно. Карачуновы уже за решёткой, его и подавно никто пальцем не тронет, но всё равно страшно. Они сумели оставить свой след, сумели сделать так, чтобы Андрей засомневался в самом себе, в своей правильности и в своём выборе. Всё чего хотел Князь — чтобы Миша не переживал за него, чтобы не пытался разделить его боль, потому что у Горшка своей боли хватает. — Это был просто кошмар, Мих, не переживай за меня. Ложись спать, я тоже сейчас лягу.       Миша взглянул вниз. Двор, в котором они выступали. Асфальт мокрый от вечного питерского дождя. — Мне так хочется, чтоб стала ты моей… — напел Горшок. — Я хотел тебе ещё на Новый год на снегу написать. Тип, я твой дурак, а ты моя молния. Но я это… Решил, что у нас не так. У нас скорее на равных всё. Понимаешь, да? Я не хочу тебя никак ограничивать.       Ветер с мелким моросящим дождём хлестал из окна по голым плечам. Миша не подавал виду. Только кожа становилась «гусиной», а волосы развевались на ветру. С длинными волосами он выглядел старше своих лет. Взгляд грустный, наполненный всем, что пережил. В нем отражались и побои отца, и цели эти звездой стать во что бы то ни стало, и страх за Андрея, и когда тот чуть не разбился, прыгая из машины, и за ту ночь… Слишком много хуйни давило на Мишины плечи, и он, казалось, горбился как раз под этим весом. — Я тебя люблю. Но не так, чтобы мы друг другу без остатка принадлежали, а так, чтобы каждый личностью был. Понимаешь? Да? Мы друг друга дополняем, а не растворяем… Я сказать хочу, просто… Я тебя никогда ничего не заставлю из того, что ты хотеть не будешь. Ну и ты меня так же. Мы друг друга не изменим. Мы просто будем друг у друга. — Миша тяжело вздохнул, кладя свою руку поверх Княжеской.       Андрей перевёл взгляд на Мишу, а затем кивнул, соглашаясь с его словами. Решил, что всё правильно Миша говорил. У них всё на равных.       Только через две недели, на одной из репетиций, Андрей понял, что стихи больше не пишутся. Они сидели и играли всё те же песни, с всё тем же смыслом, а новых историй в тетрадке Князева так и не появлялось. Ни одно слово не рифмовалось, не получалось связать всё воедино и придумать новый сказочный сюжет.              Миша сидел с гитарой, пытался подобрать мелодию на один из старых текстов, но все время залипал на Князя. Горшок был раздражён, потому что снова ничего не понимал. Князь талдычил ему, что всё в порядке и всё хорошо. Но всё реже целовал его сам, ни разу с той ночи не принял приглашение остаться на ночь, и просто вёл себя иначе. Миха чувствовал себя брошенным. Ненужным. Одиноким. Его раздражало это, потому что такого никогда не было. С ним по-прежнему были его друзья, Муся с Лёшей звонили чуть ли не каждый день. Но чувство такое, будто от сердца оторвали кусок и обратно не вставили. Пор и Балу настроение друга улавливали и лишний раз старались эту пороховую бочку не трогать.       Яша сел над подлокотник кресла рядом с Андреем. Заметил взгляд Горшка, но ещё не умел читать в нём скрытое раздражение. Так бы может и не полез. — Тебе эмоций надо новых, Андрюх. Может, на Финский залив съездить или в Петергоф? — Яш, я напишу стихи. Давайте без новых эмоций, ладно? Мне хватило, — ответил Андрей. — Пока я в этом не нуждаюсь. — Тогда делаем так, — предложил Поручик. — До четверга тебе времени, Андрюх. До четверга, до следующей репетиции стихи должны быть. Не будет стихов — будем сами писать, но тогда, Андрюх, извини, пока и до встречи.       Уже дома на кухне Горшок наклонился над Поручиком. Ноздри его раздувались от раздражения. И Балу уже был готов его сдерживать. — С каким пор ты решаешь, кто из группы "пока и до встречи"? — спросил Миха, морально давя. — Да даже если эта твоя любовь большая, зачем держать того, кто для группы бесполезен? — Я ясно задал вопрос!       Балу быстро оттащил Мишу, уводя в другую комнату и заговаривая зубы, что никто никого не выгоняет, и вообще решение коллективное должно быть. Но в квартире повисло напряжение. Вплоть до четверга.       В четверг на реп-точке почти тихо. Никто не говорил между собой. Лишь слабо звенели тарелки, что Поручик прикручивали к установке. Балу сел на высокий стул, обнимая бас, и посмотрел на своих друзей почти потерянно. Миха явно весь на иголках и готов вгрызться любому в глотку, только тронь.       Яша немного опоздал, принёс с собой тетрадку Андрея, положил её на стол. Сам сел в кресло и молча взял в руки гитару. — Где Андрюха? — Поднял голову Миша. — Яша, где Андрей? — присоединился к вопросу Пор. — Яш, блять, не молчи, пожалуйста. — Он дома, — отозвался Яша. — По-крайней мере был, когда отдавал мне тетрадь, а заходил я к нему минут пятнадцать назад. — Он придёт? — Поручику уже даже стыдно стало немного за свои слова. Но ограничить Андрея в сроках было просто необходимо, а Миха, обычно радеющий за исполнительность, этого не делал.       Цвиркунов лишь пожал плечами, смотря на Балу и будто ища в нем поддержки. Будто тот волшебным образом перевёл бы тему и напряжение исчезло. — Яша. — Да не знаю я! Он не отчитывается передо мной!       Миша встал, забрал тетрадку со стола и молча ушёл.       Вся компания проводила его тяжёлыми взглядами, но ему никто ничего не сказал. Только когда за ним захлопнулась дверь, в репетиционной прозвучало дружное тихое «Блять». — У них явно хуйня происходит опять! Яш, рассказывай, что с Андреем! Если его снова какие-то уроды шантажируют, Горшку нельзя не знать, — подал голос Шура. — Не знаю я, честно, но очень хочу знать, — поджал губы Яша.       Горшок через пятнадцать минут уже стоял на пороге Андреевой квартиры. Единственное, что он смог вымолвить, когда Князь появился на пороге: — И что это за хуйня, блять?       Из гостиной выглянуло удивлённое лицо Андреева отца.       Андрей вытолкнул Горшка в парадную и потащил вниз по лестнице. Остановился на площадке между третьим и четвёртым этажом, забрался на подоконник, подтягивая к себе ноги и обняв колени. — Что ты хочешь от меня услышать? — спросил он. Понимал, что неправильно скрывать от Миши, говорить, что всё хорошо, что всё в норме, когда всё катится в тартарары. Миша должен знать, должен... Но у Князя язык не поворачивался рассказать ему о происходящем. — Мих, я не могу. После того кошмара я сам не свой. Всё наладится, мне просто надо немного времени. Чуть-чуть. Немного времени, чтобы написать стихи, чтобы вернуться в темп жизни. Возможно, Поручик прав, зачем вам человек, который задерживает группу. Я написал несколько текстов, передал с Яшей, правда, я не чувствую, что это то самое, понимаешь? — Нихрена это не решит, — отрезал Миша. — Тебе с каждым днём только хуже, а ты из себя снова героя строишь! Я нихрена не понимаю, слышишь? Нихрена! Как мне вести себя с тобой, чтобы не ранить. — Миша размахивал руками, хмурился и вдруг заметил во взгляде Князя немое утверждение «Ты злишься». И будто ответил невысказанным словам. — Я злюсь! Но злюсь не на тебя, а на ситуацию! Потому что я псина беспомощная. Ничего не могу совсем поменять, а ты не даёшь. Ты сбежать от меня хочешь? Я не держу! Но ты сам ответь, пожалуйста, оно тебе поможет? Так всю жизнь убегать можно. — Горшок вдруг ударил по перилам ногой. Сморщился от боли и сел прямо на заплёванный бетонный пролёт, обхватив голову руками.       Андрей не сводил с него взгляда. — Да я сам не знаю, что делать! — Вдруг сорвался он. — Я сам ничего не понимаю! Я не знаю, что со мной происходит, я не знаю, что сделать, чтобы почувствовать себя хоть на грамм лучше и не засыпать, уже которую ночь, со страхом выйти в окно! Я пытался отвлечься в стихах, но и они, сука, не писались! Я пытался отвлечься в музыку, я пытался снова сблизиться с тобой, но каждый раз происходило одно и то же! Я просто не чувствовал ничего из того, что чувствовал раньше! Я снова ложился спать и снова засыпал лицом в подушку, радуясь, что сегодня я накрываюсь одеялом, а не валяюсь в луже на асфальте! — Он орал не стесняясь ни соседей, которые могли услышать, ни родителей, что были на два этажа выше. Никого. У него просто накипело. — Я хочу быть как раньше, жить как раньше, чувствовать как раньше, но я не могу сейчас. Мне просто, сука, нужно немного времени! Дайте мне это ёбаное время, дайте мне его и не ебите мне мозги, никто, пожалуйста! Я люблю тебя, но здесь ты помочь ничем не можешь. Проблема исключительно в моей голове, и повлиять на неё ты не в силах. Я не строю из себя героя, я не пытаюсь куда-то сбежать, не надо который раз делать из меня труса. Просто порой человеку жизненно необходимо побыть с собой и разобраться во всём происходящем. А ты уже второй раз этого не понимаешь. — Хорошо блять! Хорошо! — Миха не сдержался и начал кричать в ответ. — Я снова нихрена не понимаю, но если тебе так нужно время, то окей. Не трогаю! — Миша пытался подавить гнев, выходило плохо. Эмоции выливались наружу, и он чуть ли не кислотой плевался. — Ты хотя бы давай знать, что жив, — вдруг спокойнее сказал он. — А то как в ту ночь. Просыпаюсь. Рядом нет. У бабушки твоей нет. У Балу нет… Хуйня какая-то. Я не хочу проснуться и узнать, что тебя нет. Понимаешь, да? Не хочу. — Миша больше не злился. Миша позорно рыдал, сжимая в руках собственную сумку, будто цепляясь в нее, как в спасательный круг утопающий.

***

      Андрею дали время. Его никто не трогал в течение всей следующей недели, а в субботу, поздно ночью, в квартире Миши, Поручика и Балу, к которым на ночевку приплелся ещё и Яшка, раздался телефонный звонок.       Балу после того, как Миша тогда вернулся с красными глазами и шмыгающим носом, был на нервах. Да тот с детства пытался свои слёзы упрятать куда подальше! И Шура, правда, старался проводить с другом как можно больше времени и поддержать в случае чего. Это дало плоды. Горшок стал менее напряжённым, но вот тоска во взгляде никуда не пропала. Когда же в прихожей начал трезвонить телефон, все что послышалось от Шуры: — Мих, сними трубку, тебе ближе.       Миша хотел поругаться на друзей, что телефон специально поставили именно рядом с его комнатой, но совершенно об этом забыл, услышав в трубке знакомый голос. Он не смог ответить даже банальное «алло». Так и застыл, будто боясь спугнуть бабочку, севшую на нос.       Балу выглянул из кухни и сразу понял, кто звонил. По тому как смягчились черты на Михином лице. Как выпрямилась спина и наконец-то засиял взгляд. Шура ретировался обратно на кухню, проталкивая за собой чересчур любопытного Пора.       Андрей говорил о чём-то совершенно отвлечённом, будто и не было этой недели беспросветного молчания. — Ты можешь поговорить со мной ещё полчаса? — спросил он. — Поздно уже... — Я всё равно спать не собирался… — ответил ему Миха. — Я пил вчера… Потом целый день спал… Ты знаешь… Как оно бывает, — он говорил спокойно и осторожно. — Я так скучал… — признался, закусывая губу. Горшок начал говорить о музыке, о баре, в котором они выступили недавно, и как ему не хватало второго вокалиста. О том, что хотелось бы найти ещё одного гитариста и разнообразить звучание. О том, что рано или поздно можно добавить даже скрипку или клавиши.       Говорил много и почти задыхаясь от душащих его эмоций. Радость, гнев, боль и грусть смешались воедино и большим комком застряли в Мишиной груди. На полпути к горлу. Их бы вытошнить, но возможности не было. Так и отравляли организм, разлагаясь внутри — Найдём, Мих, — соглашался Андрей. — И гитариста найдём, и скрипку найдём. Насчёт клавиш не уверен, а вот их всех найдём. Знаешь, я тоже очень скучал. Сильно скучал. Я хочу сказать, что ты у меня такой сильный, такой хороший и я тебя так люблю. Люблю за то, что ты настоящий, за то, что анархию мне тогда открыл, прям как Колумб Америку. Я хочу тебе спасибо сказать, Мих. За то, что ты всегда был со мной рядом. Я тебя люблю, знаешь ведь это, да? И всегда буду любить. А когда умру — разрисую специально для тебя рассвет. Мне бабушка рассказывала, что Бог дает возможность умершим художникам разрисовать или закат или рассвет. Я думаю, рассвет интереснее. Начало дня, все дела. Ты всё же ложись спать, хорошо? — Можно к тебе приду? — вдруг спросил Миша. — Знаешь… Мне каждую ночь снилось, как просыпаюсь и бегаю по деревне, в которой тебя нет. Потом по большому Питеру и в нём тебя тоже нет. Я напился-то, думал, посплю нормально, но мне хуже стало. Приснилось, что мы с ребятами в тур поехали, а я тебя в каждом городе искал, и всё без толку. Глупо, наверное, но я тебя увидеть хочу. Доказать беспокойной башке, что живой ты. А то она даже голосу твоему не верит.       Миша почти умоляюще повторил «Можно?».       Снял ветровку с вешалки, сжал в кулаке и замер почти. Ответа ждал.