Проклятый

Наверное, ни одно действие в жизни человека не дает такой глубокой пропасти беспамятства, как абсолютная боль. Потому что не существует воли, которая смогла бы ей противостоять. Боль — это такая вещь, против которой в первую очередь выступает сопротивление, однако… если мы говорим о человеке, плоть которого можно пытать до тех пор, пока не закончится последняя живая клетка, то как можно противостоять тому, которое, уничтожив одно, сразу перекинется на другое? Сопротивление будет, но… оно изживет себя, всё равно изживет. А лишь силой воли… боль не победить. Потому и остается, что ждать. Кричать, плакать… и ждать. И еще кричать. И еще. Пока боль не выжжет до такой степени, что сделает бесчувственным… Сюэ Ян не помнил такой боли, которая могла заставить его желать себе смерти. Другим — да, но себе… А та боль, с которой он столкнулся, раздувалась в его нутре, касаясь таких глубоких закромов самых скрытых нервных окончаний и ощущений, что осознать, что это взаправду происходит, казалось сумасшествием. Боль была такая, что он без сомнений разрезал бы себе живот, если под рукой был бы нож. Всё, о чем мог думать, это лишь о том, чтобы вытащить ту безумную тварь, которая разрывала его изнутри, ведь болело… всё. И даже в голове был огонь, голова болела так, что в глазах лопнули сосуды и в уголках век скопилась кровь. «Дыши…» Он очень отдаленно слышал какой-то голос, который прорывался через этот оглушивший его купол боли. Сюэ Ян дрожал от страха и боли, всё в нем кипело и было покрыто одной лишь болью. В его внутренностях кто-то разбил стекло, побросал осколки железа, острозаточенные шипы… и танцевал на них, вдавливая те в мясо и органы. Кто-то так же танцевал в его кишках, мочевом пузыре, касался печени и желудка. А еще бил… страшно бил ниже, где разрывало сильнее всего. Были еще какие-то органы, по которым били, но он не мог их назвать. Какой-то хрупкий пузырь, который нельзя было так страшно растягивать… растягивали, шевелились внутри него. Глаза закатывались от боли, он уже даже не слышал своих криков. «Дыши… умоляю». Но он задыхался, а не дышал. Вдохнуть было невозможно, выдох устрашал возможностью того, что все эти шипы и стекло сожмут ему внутренности. Кто-то хватал его лицо и прохлада тут же холодила губы… и легкие. Спасательный вдох, насильно вливаемый в его тело. Мягкое касание, льющееся через губы прямиком в его горло. А потом еще… еще и еще. Слезы текли с глаз, страшно белая кожа лица была покрыта холодным потом. Волосы слиплись, прилипли к лицу. Их кто-то отнимал, заправлял за уши, стягивал пряди в хвост. И держал, так крепко держал… Сюэ Яну казалось, что, если бы его не держали, то он бы упал. Но куда? Он не понимал. Просто осознавал, что, если его сейчас отпустят, то он упадет, потому что ничего его больше не держит… «где-то», кроме этих рук. Звенящий химерный мрак сжимал на нем свой душный купол, легкие изрыгали пламя, внутри чьи-то железные когтистые лапы вдавливали в его мясо стекло, шипы и металл. И что-то двигалось, шевелилось… опускалось. Это осознание и помогло Сюэ Яну пойти на зов инстинкта и применить остаток сил, чтобы попытаться это вытолкнуть. Он не знал куда «оно» спускается, куда падает. Понимал лишь, что оно движется вниз, что он может его вытолкнуть, и если сделает это… боль уйдет. Его всё же можно было вытолкнуть, потому что оно двигалось. Это было всем, что Сюэ Ян осознавал, пусть даже и не понимал этого. Запах жара и крови ударил в голову, пальцы до крови вцепились во что-то, и он закричал, выталкивая боль из своего тела. А потом… Всё закончилось. То, что убивало его, вдруг с влажным тягучим звуком вывалилось в темноту и больше никто не танцевал на его внутренностях когтистыми лапами. Всё… закончилось, и жар, боль и ужас начали понемногу отступать. Легкие словно раскрылись, Сюэ Ян вновь смог почти свободно дышать. И дышал по совету «кого-то» носом, кто упрямо ему это говорил, постоянно повторял. Дышал и дышал… а потом тьму неожиданно затопила эйфория облегчения. Боли больше не было, и хотя она оставила после себя ноющее покалывание, однако «той» боли уже не было. И Сюэ Ян вдруг почувствовал себя самым счастливым человеком на всем белом свете. Вот тогда-то он наконец-то и упал, но не в пустоту, а в какую-то мягкость. Она была теплой, сухой, она сразу же пропиталась его теплом. И приняла его с заботливой лаской, в которой он так нуждался. Завернувшись в неё, Сюэ Ян укутался в предоставленное ему тепло и нежность, приник к нему всем своим телом и душой. «Заботься обо мне, — со слабой вымученной улыбкой думал он, — приюти меня, согрей. Я буду нежен и буду послушен. Только не покидай меня, умоляю…» Он не знал, что бормочет это вслух, хоть и очень тихо, почти неразборчиво. Не знал он и то, что его слышат. Его бормотания были такими робкими, в них царило столько бессилия и уязвимости, словно он не темный заклинатель, способный убить и не один раз убивавший, а ребенок, которого закинули в холодную пустыню. И за один маленький тлеющий костер этот ребенок готов был отдать даже такому источнику тепла свое сердце. Потому что лишь тот, кто продрог до костей, может понять эту нестерпимую жажду любви. И лишь тот, кто был одинок, поймет почему даже самое крохотное веяние тепла способно навсегда приручить даже самое отчаянное сердце… /// Странные запахи разносились вокруг. Сюэ Ян не понимал, где он, но было светло. Он посмотрел на свои руки и увидел, что они абсолютно черные. Посмотрел на волосы — тоже черные. Раскрыл халат и посмотрел на грудь, живот, бедра — всё было черным. Он был попросту сплошным черным пятном, с переливающимся кружевом сияния, как авантюрин. Он не знал, но сам он был белым… чистейшим белым цветом. И эти вкрапления были сиянием его подлинного нутра. Черное… не было его настоящей «кожей», назовем это так. Оно просто покрыло его, прилипло. И его было так много… Посмотрев себе между сомкнутых бедер, Сюэ Ян увидел, как вместо полового органа там… лилия, снежно-белая лилия. И он удивился тому, почему она всё еще такая. Она уже давно должна была… почернеть, разорваться… усохнуть. И он точно знал, что таковой она и была… но по какой-то причине очистилась и зацвела вновь. Чистая, с прозрачными каплями влаги, покачивающаяся словно на тихом ветру, словно водоросли в пресном водоеме. Сюэ Ян коснулся плотных лепестков кончиками пальцев. Свежие и налитые, полностью созревшие. А вокруг… Сюэ Ян поднял свой взгляд и увидел, что свет исчез, взамен уступив место темно-синей ночи… или небу, он не мог понять. Он был внутри, а вокруг, тоже качаясь на невидимом ветру… цвел жасмин. Белый, такой молочно-белый, цветом еще даже более нежным, чем его лилия. Кусты не были высокими, но цветы уже были распущенными. И тут Сюэ Ян увидел, что от лилии, спускаясь по его бедрам и уходя к этим кустам, змеится что-то похожее на корневую систему. Это от него… произошла такая жизнь, это его соками питаясь она расцвела жасмином. — Как красиво… — прошептал Сюэ Ян, и лишь услышав его голос жасмин вытянулся в его сторону, зазмеился в воздухе словно туман и… льнул к нему. — Как красиво… Сюэ Ян вытянул руку, и призрачное веяние жасмина прильнуло к нему. Оно коснулось волос, коснулось щек… опустилось на грудь. С груди текло что-то белое, из-за чего жасмин пах еще ярче. Но не жасмином. Это был запах молока, цветочного молока или пыльцы, сложно было сказать. А потом призрачные веяния свернулись во что-то, в чем можно было распознать… человеческий лик. Глаза, губы, нос, даже ушки… Этот лик улыбнулся ему, и Сюэ Ян нашел его самым прекрасным, что видели его глаза. Он протянул к нему руки и почувствовал, как пальцев коснулось тепло, словно кто-то сжал их. А потом резко одернул руки… Жар в груди причинил боль, но Сюэ Ян проснулся не от этого. Он проснулся… от звука, похожего на усиливающийся писк в паре с тонким хныканьем. И мгновенно веки его поднялись, явив в полумраке комнаты его черные, нехорошо сверкающие глаза. Сюэ Ян замер, всё внутри него натянулось как тетива с полчищем стрел, которые от чистого напряжения нужно было выпустить. Не шевелясь, Сюэ Ян, чтобы ни одним мускулом своего тела не подать вида, что он уже проснулся, стал осматривать то, до чего мог дотянуться зрением. Тот же знакомый дырявый потолок, те же прогнившие ставни. В комнате было страшно жарко, печь, видимо, топили уже несколько суток. И воздух был тяжелый, пропахший то ли травами, то ли какой-то курильницей. Неожиданно запах показался ему знакомым. Он… узнал эйфесий — траву рожениц, которую использовали в качестве пропарки для интимных мест, чтобы очистить их и привести в тонус. Ставилась округлая курильница с решеткой, через которую шел дым, а женщина либо садилась в кресло с дыркой, либо вставала на колени и, одетая в широкую юбку, чтобы закрыть пространство вокруг курильницы, позволяя дыму огибать её промеж ног, какое-то время находилась в таком положении. И Сюэ Ян худо-бедно осознавал, что и ему, похоже, провели такую процедуру, потому что так-то дышать этим дымом не было смысла. Но пахло и другими травами, которые точно использовались в ингаляции. Ромашка, мята… и что-то еще, что-то нейтральное, но безумно чистое. Так и пахло — чистотой, но не чистотой в доме, а… вот чистотой. И думай, подтягивай под это определение то, что тебе ближе. Чистота — и всё тут. Глаза почти сразу наткнулись на знакомую спину, слишком знакомую, чтобы быть неузнанной. Но почему он сидит к нему спиной? Да еще и сгорбленный какой-то, голова опущена. Спит? Вполне может быть. «Котеночек, — слабый зов какого-то эха вдруг пронесся в голове Сюэ Яна. — Ничего не бойся, всё хорошо. Ты любим…» Сюэ Ян даже махнул головой, прогоняя странное наваждение. Воспоминание? Ну, ему такого никто никогда не говорил. Он даже представить себе не может, каково это, быть чьим-то котеночком, особенно того человека, который ласково прошепчет, как ты любим. Гнев подступил к глазам Сюэ Яна. Все эти вещи из мира «любимых и желанных», то есть явно отличившихся рождением под удачной звездой, действовали ему на нервы. Его с самого детства обидно беспокоило, почему кому-то достается всё, а другим ничего, еще и когорта страданий в придачу. Почему вон того мальчика любят, а его только бьют? Почему ту девушку ласкают, а его — страшно насилуют? Чем он отличался, почему всё должно быть именно так? Кем это назначено, кто этим руководит? Сюэ Яну очень хотелось найти это чудовище и хотя бы попытаться его убить, даже если сам он при этом умрет, даже если умрет не убив. Но он бы бросился к этой твари и… Странный жар снова пронзил грудь, и Сюэ Ян наконец-то заметил, что весь вспотевший. Сначала подумал, потому что в комнате жарко, но потом понял, что температура исходила от него. Тяжело бухнувшись на спину, он часто задышал, не понимая, почему болит сверху, а не снизу. Откуда этот жар? Даже голода не чувствовал… Спина в белом распрямилась, а голова повернулась. Сюэ Ян бросил утомленный взгляд на другой, скрытый за белой повязкой, и тяжело опустил веки. Отчитываться или вообще разговаривать ему попросту не хотелось. И снова это… попискивание. — Оправдываться не буду, — хрипло сказал он. — Тем более, что ты и сам догадался. Сюэ Ян знал, что Сяо Синчэнь не мог не понимать, что происходит, и хотя продолжал игнорировать возможность рассказать ему, делал вид, словно ни к чему не готовился. Сяо Синчэнь, в свою очередь, делал вид, что ничего не ждал. Странно, но Сяо Синчэнь ему не ответил. А где же это мусольное «дорогой друг», которое так раздражало Сюэ Яна? Он и Сяо Синчэнь — друзья? Большего бреда он не слышал, и скажи ему кто такое ранее — не поверил бы. Но Сяо Синчэнь молчал. Он встал, и Сюэ Яну показалось, словно бы он стал так, чтобы что-то закрыть собой. Подумал — что свет от лампадки. — Оно сдохло? — почти буднично спросил он. — Ты его закопал? Или сжег? — и снова посмотрел на него. — Почему молчишь? Думаешь, стану извиняться? — Нет, — наконец-то ответил Сяо Синчэнь. — Я ничего не думаю. — Тебе было страшно? — губы Сюэ Яна вдруг растянулись в нехорошей улыбке. — Ты приютил у себя под боком урода, который, к тому же, был беременен. Часто с таким сталкивался, а, даос? И что теперь сделаешь со мной, учитывая, «что» тебе стало известно? — Ничего, — просто ответил Сяо Синчэнь. — А что я должен делать? И да, я прежде не сталкивался… с твоим видом. Сюэ Ян вдруг не выдержал и хрипло засмеялся. Он словно бы и забыл, что должен скрывать и другой свой секрет… но еще когда он проснулся, чувство имел такое, словно вообще что-то скрывать уже нет нужды. — Что делать должен? — протянул Сюэ Ян. — Ну не знаю… «Например, взять силой, как твой возлюбленный дружок», — с яростью подумал он и почувствовал, как горячая волна ударила в голову. — Ты скрыл свое положение, — продолжил Сяо Синчэнь, — и я бы не догадался, если бы не некоторые… признаки. — Да-а, — вяло протянул Сюэ Ян и сильнее вжался в подушку. — Так уж и получается, что я — урод, способный принять толпу мужиков и прекрасно от них залететь, — и повернул голову к Синчэню, точнее, уронив её в его сторону. — И один такой сделал это, Сяо Синчэнь. Ох, как ему зудело сказать, кто же это был, как сильно зудело. Внутри Сюэ Яна разрастался гнев и ярость, хотелось драться и кричать, проклинать и безумно смеяться. Его потряхивало от этого странного жара и той боли, которая разливалась у него… в груди, боль, которую он не мог понять. — Так оно сдохло? — снова спросил он. — Что ты с ним сделал? Надеюсь, сжег или бросил в помойную яму. Хорошо, что оно родилось мертвым, иначе… — Что? — вдруг спросил Синчэнь. Сюэ Яну его тон не понравился. — Что бы ты сделал? Сюэ Ян напрягся. Он не сразу заметил, но за всё это время тон Сяо Синчэня… не был таким, как прежде. И этот тон он слышал не здесь, а… в зале суда, куда он притащил его, когда поймал. Это осознание ударило в голову Сюэ Яна так сильно, что он попросту не выдержал: его тело затряслось, на лбу выступила испарина. Сяо Синчэнь даже не вздрогнул, когда утробное гыгыканье взорвалось приступом дикого хохота, хриплого и страшного. Казалось, Сюэ Ян не смеялся, а представлялся, и смех этот должен был как какая-то медаль или отличие представить его самого, что по этому смеху сразу можно было сказать, о ком шла речь и кого он представлял. Сюэ Ян смеялся как сумасшедший, и Сяо Синчэню не могло не показаться, что это не угроза — это освобождение. Тяжелый, просто невероятный тяжелый груз нервов и эмоций сбрасывали путем этого страшного смеха, в котором Сюэ Ян задыхался и терял себя, терял настолько, что даже мог повредиться рассудком. Еще слабеющий после родов и того кошмара, который вынужден был пережить, Сюэ Ян в своем смехе терял силы, но обретал легкость. Как… хорошо, как хорошо! Всё известно… вот прямо всё! И кто он, и «кто» он еще. Пустой, затравленный жизнью и альфами омега, который даже родил от одного из своих насильников, являющийся убийцей и палачом, темным заклинателем. В этот момент ужасная травма Сюэ Яна сыграла с ним так, что ему даже захотелось, чтобы его снова насиловали, а он — чтобы смеялся. Вот смеялся и всё тут, не слезами, а этим страшным смехом оплакивая свою ужасную судьбу. — Ну какой урод, — задыхался Сюэ Ян. — Дефективный, раб этой сраной природы омеги, к тому же разродившийся! И твой убийца, — он это сипло прошипел, привстав на руку и впившись яростным жестоким взглядом в Сяо Синчэня. — Да, да! Ну, и что ты сделаешь, о властелин мира? Тоже трахнешь меня, как и… — Тоже? -не понял Сяо Синчэнь, нахмурил брови. Сюэ Ян сжал зубы. — Как и все они, — почти ядом выдавил он. — О, давай, заделай мне еще одного пупсика. Вот только я сейчас скорее как ведро, тебе будет неприятно. Черт возьми, да ты еще более невезуч, чем я! Кто бы мог подумать, что в лице изнасилованного парня-омеги, беременного к тому же, ты спасаешь не «жертву», а, блять, меня! И снова засмеялся, страшно и отчаянно хрипя из-за пересушенного горла из-за которого его голос ломался, как ржавые ветки. Сяо Синчэнь молча ожидал, пока этот приступ пройдет, и даже это злило Сюэ Яна. Он не на такую реакцию рассчитывал, и к своему удивлению ожидал… убийства. Что Синчэнь нападает на него, что прижмет к постели и вонзит меч в сердце. Сюэ Ян бы смотрел. Он в каком-то безумии ждал, что тот его убьет, что вот такая будет у него смерть которой он… «О боже, — новый приступ сводил его с ума, — да я даже в глаза ей не могу посмотреть, своей смерти. Потому что нет этих глаз! И хоть не я их отнял, но первопричина — всё равно я!» И затрясся, задыхаясь собственным смехом. На самом деле веселья, да хоть капли радости или удовольствия, он не ощущал. На их месте было… отчаяние, горькое и безжалостное. Он понимал, как Сяо Синчэнь мог его раскрыть, вспоминая тот сон, где его что-то взяло за руки, а потом резко одернуло их. Ну конечно же, как иначе. И почему он так прокололся, почему не сохранил свою тайну? Ведь не зная, кто он, Сяо Синчэнь продолжал бы… что? Любить его? Смешно. Ну заботиться, хотя бы это. Он бы выхаживал его, поил и кормил, разговаривал… улыбался бы. И вот от осознания именно этой потери, Сюэ Яну и было больно. Кроме Сяо Синчэня… еще никто его с таким желанием не терпел. Сюэ Ян даже не мог подумать «хотел», а именно терпел, потому что знал, какой он сам противный и колючий, настолько, что уже попросту не может иначе. Дерганый, безумный, ядовитый… жалкий. Слезы подступили к глазам. Как бы ни старался, а быть кем-то, кроме как дефективным мужчиной, он так и не смог. А всё из-за проклятой течки, из-за проклятых феромонов, из-за проклятых альф. Как бы ни пытался, как бы ни сражался — а природа всё равно даст ему под дых, втопчет в грязь и снова всадит в него член. Член, который вопреки тому, как был ему отвратителен, доводил его до экстаза. Член, который мог поселить внутри него живую, быстрорастущую тварь… Сюэ Ян остановился и вдруг напрягся. Лицо Сяо Синчэня, в свою очередь, начало наливаться тревогой. Брови Сюэ Яна нахмурились, он медленно повернул голову. Смеха словно бы и не было. Запала глухая, опасная тишина. — Кто это там… — сорвавшимся голосом начал Сюэ Ян, — пищит...