Проклятый

Дыхание Сюэ Яна усиливалось по мере того, как страшное осознание, натыкаясь на преграждающие барьеры надежды, что такого не могло быть, охватывало весь его разум. Он… слышал, слышал звуки, природу которых невозможно было списать ни на сквозняк, ни на мышей, ни тем более на треск дров в печи. Это было… копошение в ткани, он движение самой ткани слышал, внутри которой что-то… шевелилось. И звуки… совершенно точно созданные другой глоткой, скрипучие такие, всё сильнее нарастающие. — Что это? — пот скатился со лба Сюэ Яна, щеки раскраснелись от поднимающейся температуры. Он не знал, но вопреки всем действиям Сяо Синчэня у него всё же случилась послеродильная горячка, половину из которой он проспал, а потому и снес её легче. Но сейчас, когда он пришел в себя… она усугубилась. — Что это такое?! Он так взревел, что голосом, наверное, мог бы резать листовой металл, если бы потребовалось. Грудь его тяжело вздымалась, и она ужасно болела, что отрезвляло его и не давало вновь забиться в безумии. Сяо Синчэнь понимал, что никак не смог бы это скрыть, да и как? Как скрыть то, что ребенок… жив, что он родился живым, что он начинает хныкать, потому что был здоров и хотел… кушать. А еще ему нужно было внимание и постоянное тепло, тепло рук, кожи и другого тела. — Нет… — Сюэ Ян начал мотать головой. Он всхлипнул, втянул носом скопившуюся в носоглотке слизь и слезы полились с его глаз. — Нет, не может быть! Могло. И это было худшее, что происходило с ним в жизни. Никто, никто из тех зверей, которые насиловали его, даже изнасиловавший его Сун Лань не смог сравниться силой удара с этим происшествием. Ребенок… выжил. Он живой, дышит и шевелится. «Его»… ребенок, ребенок от «его» семени, выпивший из него, Сюэ Яна, силы и жизнь, с жестокой болью прорвавший себе путь из его тела. И он, это существо, причинившее ему столько боли, забравшее столько его сил… и живое? За что, за что?.. — За что?.. — слабеющим шепотом так отчаянно прошептал Сюэ Ян, глаза которого были мокрыми от слез. Сяо Синчэнь услышал этот всхлип и сердце его невольно сжалось. А Сюэ Ян, тем временем вжавшись в стену, плакал и не сводил глаз с того места, откуда лился звук. — За что, за что… Он не мог поверить, что ребенок жив. Он не верил, что боги и судьба будут с ним так жестоки. Он считал, что они уже достаточно, в полной мере поиздевались над ним, и тот, кто причинил ему больше всего боли… должен был умереть, хотя бы за то, что причинил её. Но он был жив… как такое могло быть? Разве то заражение не выпалило его, разве же он не носил, как считал, мертвый плод в утробе? У него ведь текла кровь… а это обычно было предвестником мертворожденного. Как… как же, почему? Когда Сяо Синчэнь взял сверток на руки и повернулся к нему, Сюэ Ян истошно завопил, и как зверь, загнанный в угол, вжался в стену. Он так тяжело дышал, так сильно потел, что почти задыхался. Кожа его снова побледнела, кровь отхлынула от лица. Он видел… топорщиеся черные волосики из белой ткани, жиденькие, что можно было рассмотреть очертания головы. Маленькая…как апельсинка. С которой можно снять кожу и раздавить одним ударом ноги. Сюэ Ян чувствовал, что сходит с ума. Этот ребенок… жив. И лежит на руках врага, пока сам он слабеет после родов и вообще ни на что не способен. Ребенок снова захныкал, а когда Сюэ Ян закричал, судя по всему испугался и сильно расплакался. Его плач показался Сюэ Яну воплями какого-то демонского отродья, и не на шутку испугавшись он впился ногтями в простынь, готовый защищаться вплоть до безумной борьбы. — Сюэ Ян… — Сяо Синчэню было невероятно тяжело произносить его имя, но… он должен был. — Ребенок хочет есть. Ты провалялся в беспамятстве два дня… — Есть хочет? — смотря тяжелым загнанным взглядом, прошипел Сюэ Ян. — А я тут при чем?! Его слова по интонации больше походили на удар плетью, сильный взмах и резкое, словно бы то был камень, опускание. Словно бы он этим камнем голову разбивал… и продолжал это делать. Трясясь и всем своим видом показывая полную неприступность, Сюэ Ян и правда был опасен. И он был готов вонзиться зубами, если потребуется. Тем более… что такое уже было. Правда, не помогло. Он не знал, но когда оглушенный своей сущностью Сун Лань напал на него и взял силой, Сюэ Ян так его кусал, что умудрился оторвать несколько клоков кожи с мясом… почему когда Синчэнь и нашел его, рот Сюэ Ян был полон крови. Сюэ Ян искренне не понимал зачем Сяо Синчэнь ему это говорит. Не мог же он вздумать себе, что Сюэ Ян добровольно согласится это отродье покормить? Боль в груди вновь дала о себе знать, и Сюэ Ян наконец-то не выдержал. Он с яростью сдернул край одежды и с ужасом увидел, что его грудь… опухла. Но не от молока, потому что само молоко было внутри молочных желез, спрятанных достаточно глубоко, чтобы не выделяться. Набухли… соски, сердцевина и ореол. Глаза Сюэ Яна стали больше. — Как… ты посмел? — тонким шепотом, полным ужаса и шока, прозвучал голос Сюэ Яна. Взгляд впился в умолкнувшего Сяо Синчэня. Слезы снова покатились с глаз Сюэ Яна, он задрожал и голос его ломался, выдавливая звуки плача. А потом снова взревел. — Как ты посмел!!! Сяо Синчэнь опустил голову. Он понимал, что не сможет этого скрыть, но что он мог сделать? Сюэ Ян не приходил в себя, а ребенок хотел есть. К тому же… у Сюэ Яна было молоко, оно само натянулось в крупные капли на его груди, как только Сяо Синчэнь дал ему отдохнуть, уложив в постель. И Сяо Синчэнь нашел уместным приложить ребенка к его груди и обрадовался, услышав жадное сосание. Раз сосал, значит было что втягивать, а значит… Сюэ Ян мог выкормить его сам. Но, конечно же, он осознавал, как отреагирует на это Сюэ Ян. Ребенок пил его жизненные силы, пока рос, но даже родившись продолжает «красть» от него живительные соки. И… это было неправильно, Сяо Синчэнь это понимал. Неправильно, потому что Сюэ Ян этого ребенка не хотел, потому что этот младенец был плодом того насилия, которое над ним учинили. Разумеется, он его ненавидел. Но эту порожденную им жизнь Сяо Синчэнь держал на своих руках… и мог сделать другой выбор. Не потому, что ему было легче, потому что он такое насилие не пережил и как бы был лишен тех эмоций, которые испытывал Сюэ Ян. Он… понимал тьмой какой боли и страданий укрыт разум Сюэ Яна, и что этот покров не даст ему выбрать что-то другое. Синчэнь же не выбирал… потому что, как и Сюэ Яну, оно само свалилось на него… точнее в его руки. Его никто не спрашивал, хочет он этого или нет. Ребенок… оказался в его руках. И не потому что он так жестоко родился он легко его принял, нет. Он принял… потому что, как и Сюэ Яну, выбора ему не дали. Хотел этого Сюэ Ян или нет, но их, заклятых врагов, теперь связывал этот ребенок. Сюэ Ян имел все права его уничтожить… а вот Синчэнь такого права не имел. Он принял жизнь, и он сохранит эту жизнь. Всё просто. Вопрос милосердия оставался лишь привилегией, а не выбором. — Прости меня, — так и не подняв головы, сказал Сяо Синчэнь. — Я не мог поступить иначе. Сюэ Ян впился в него шокированным взглядом. — Зная, как я к этому отнесусь, — хрипло сказал он, — ты всё равно выбрал мои страдания? Я что, мало страдал? Или ты решил, что, раз так много то всё, можно бесконечно бросать меня в этот огонь, так?! — Ребенок не виноват, — Синчэнь вскинул голову. Тон его был твердым. — Разве он, как и ты, спрашивал о том в какой утробе ему занять место? Разве он, как и ты, не является жертвой насильственного акта, который привел его в этот мир? Чем он, как и ты, виноват, что вот так получилось? И я должен был дать ему умереть с голоду только потому, чтобы продлить эту цепочку ненависти, погубив его, невинного, так же, как погубили тебя? Его слова, произнесенные так чисто и с такой… храбростью, настолько встряхнули Сюэ Яна, что он на мгновение вообще забыл, что произошло. Справедливость… в словах Сяо Синчэня была справедливость… к нему, Сюэ Яну? Он… назвал его жертвой? Не палачом? И ребенок… Сюэ Ян замер. Он не думал об этом с такой стороны. Для него этот младенец был проклятием, позором и воплощенной ненавистью, и он ни разу не подумал о нем так, как сказал Сяо Синчэнь. И всё же… даже таким словам было не под силу воззвать к тому чистому и доброму, которое жестоко растоптали в Сюэ Яне, и Сяо Синчэнь об этом знал. Он… понимал, что одних слов мало. Кто он вообще такой, чтобы требовать от жертвы смирения только потому, что это правильно? Как он может даже пытаться призвать Сюэ Яна к зову сердца, учитывая, как и сколько за все минувшие годы это сердце ему рвали и разбивали. Для Сяо Синчэня это тоже стало откровением. Когда-то он считал Сюэ Яна лишь преступником, и был шокирован, что ему даже в голову не приходило спросить себя кто или что может поставить человека на этот путь. Он, как и все ему подобные, был воспитан в духе «белого» и «черного», и никто не научил его, что и черное может стать белым, а белое могут сделать черным. И когда он, принеся домой избитого и изнасилованого юношу с дороги узнал в нем Сюэ Яна, когда понял, какую сущность он носит и что должен был пережить только потому, что был не таким… вся та ненависть, которая в нем была, вдруг испарилась. Вот просто — она ушла. Потому что он вдруг понял, что даже божественную лилию, символ абсолютной невинности, можно сделать черной, если втоптать её в грязь. И она ли будет в этом виновата? Разве ядовитый цветок виноват в том, что носит яд? Ведь без него… его бы попросту сожрали. У Сюэ Яна… не было яда. И убийцей он не был рожден. Таким… ему пришлось стать. И Сяо Синчэнь заплакал, в самом деле заплакал, когда сидел у его постели, держа одной рукой его пальцы, а второй придерживая ребенка. Он не простил Сюэ Яну его поступок, но… теперь мог его понять. Не в себе… и столько лет истязаемый, униженный… одинокий. Что ему еще оставалось делать, кроме как ненавидеть и выживать. Хоть кто-то вступился за него, хоть кто-то попытался удержать? Кому он был нужен, сирота без дома и семьи, к тому же… носящий такую страшную кару в виде этой дефективности. И некому было его защитить, пока он сам не научился защищаться. В чем же тогда… его можно винить? Разве теперь его преступления можно было назвать «в здравом уме»? Разве теперь он… соответствовал тому безжалостному облику, в котором убеждали его поступки? Кем… кем ему, Сяо Синчэню, теперь его считать, когда он врачевал ему его страшные раны, когда слышал его крики и мольбы о помощи, когда был с ним в момент появления на свет ребенка, зачатого, без сомнения, самым страшным образом. Кем… кем теперь Сюэ Ян мог для него быть? Всё еще врагом? Но разве враг… мог быть такой жертвой? И как теперь ему мстить, если вся его жизнь и была одной сплошной местью… собственной природы и людей. До встречи с Сюэ Яном Сяо Синчэнь был верен принципу, что всякий преступник должен быть судим, и холодная месть не является справедливостью. Сюэ Ян, разумеется, заставил его «передумать». Его… Сяо Синчэнь был готов убить. Но после того, что он узнал… как он мог поднять на него руку? Кто вообще после той жизни, которую имел Сюэ Ян, располагал правом его судить? У кого была такая власть, чтобы осудить человека, которого бросили в топку страданий и который упрямо хотел жить, прогрызая себе путь через колючие терновники, режущие его тело и душу. Кто… кто имел право судить?! Суда заслуживал только тот, кто такую жизнь ему назначил. Никто, никто не имел права Сюэ Яна судить… прежде, чем были бы осуждены те люди, которые свели его с ума. И понимание этого не дало Сяо Синчэню вытащить меч из ножен. Он… не имел права, мораль его не имела права, даже закон… не имел на это права. Потому что, теперь он это понимал, закон был несправедлив. Он не спрашивал «почему», он просто выносил приговор с закрытыми глазами… Набравшиеся капли молока скатились по груди Сюэ Яна к животу, и тот это почувствовал. Он в ужасе уставился на белые следы, потом его уши вновь прорезал детский плач и крик. С такой яростью он поднял свой взгляд, что мог бы им убить… но пронзить им незрячего, увы, не смог. Теперь он всё понимал. Послеродильная горячка усилилась не просто так. Молоко… — Зачем ты его покормил? — дрожа, прохрипел Сюэ Ян. — Как теперь остановить молоко?! Даже его волосы тряслись, так он содрогался. — Из-за тебя… это всё из-за тебя и этого демона! Сяо Синчэнь напрягся, когда услышал звук треска порванной ткани. Это Сюэ Ян, стянув с подушки наволочку, разодрал швы, растянул ткань и стал рвать её на длинные лоскуты. — Что ты делаешь?.. — спросил Синчэнь и было хотел подойти, когда остервенелый крик Сюэ Яна остановил его, словно он напоролся на стену. — Убери от меня это отродье! — истерически закричал он. — Не подходи, не подходи! И снова вжался в стену, тяжело и шумно дыша. Ребенок, испуганный его криками, закричал еще неистовей, и Сяо Синчэнь наложил заклинание тишины, которое срабатывало как купол. Но тут Сюэ Ян, явно разгадавший, что он сделал, снова закричал, матеря его на все лады и проклиная до седьмого колена. — Кретин! — он не сдерживался в выражениях. — Я ведь тоже заклинатель! На меня твои чары не подействуют, я всё еще слышу, как он вопит! Убери его от меня, вообще убери отсюда! — Сюэ Ян… — Сяо Синчэнь не мог не пытаться. — Он просто хочет есть, очень сильно. У тебя есть молоко, его скопление ведь причиняет тебе боль. — Потому что ты его покормил! — снова завопил Сюэ Ян, обматывая вокруг груди длинные полосы ткани, стягивая так, что та аж рипела. — Ты выпустил молоко, дал ему пойти! Конечно, теперь если я не буду его сливать, у меня будет жар и бог весть какие еще проблемы. Проклятие, ну за что мне эта боль! Ты жестокий человек, Сяо Синчэнь, лучше бы ты меня убил. Жаль, что ты не видишь моего позора, жаль. Я, мужчина, должен смотреть на то, как из моей груди течет молоко, потому что один ублюдок хочет есть! Для Сюэ Яна это и правда было унижением, как и то положение, через которое его заставили пройти. Теперь он родил… его тело абсолютно осквернено. И даже грудь, даже она! Ему казалось, что в нем самом не осталось ни одного места, где он не был бы запачкан своей сущностью и последствиями этой сущности. Ладно соитие, ладно течка… но беременность, роды… молоко! Что дальше? Нацепить юбку и хлопотать по дому, прижимая эту тварь к груди? — Нет… — шипел себе под нос Сюэ Ян, трясясь, пока завязывал узлы. — Никогда… никогда! Я всех вас ненавижу, всех. Чтоб вы все сдохли, проклятые ублюдки, ненавижу… Его тяжелое, преисполненное ненависти бормотание долетало до слуха Сяо Синчэня. Он не знал, что Сюэ Ян делает, но понимал, что рассчитывать больше не на что. Силой он его всё равно не заставит, да и не пытался бы. То, что он рискнул взять его молоко, уже было проявлением в высшей степени подлости, ведь Сюэ Ян не хотел этого ребенка. Кто Сяо Синчэнь такой, чтобы против его желания идти? Только потому, что мораль говорит сберечь жизнь, он, соблюдая её, должен приносить в жертву Сюэ Яна? Только потому, что что-то «правильно», он должен заставлять его страдать? Этот человек изменил, точнее перевернул его мир куда больше, чем даже сам Сяо Синчэнь мог предположить, и понимание всё сильнее охватывало его. Когда Сюэ Ян расправился с Сун Ланем, когда Сун Лань обвинил во всем Сяо Синчэня, а тот принял решение отдать ему свои глаза, Сяо Синчэнь спрашивал: «За что?» Почему всё так обернулось, почему это случилось с ним? Он в жизни никому не приносил зла, так почему? И считал Сюэ Яна этим проявлением зла, которое с легкой руки уничтожило его жизнь. Теперь он понимал, что и в свое время Сюэ Ян задавал тот же вопрос, будучи уничтоженным. За что? За… что? Так что же на самом деле является правильным, кто истинный злодей? Сейчас Сяо Синчэнь чувствовал таким злодеем только себя одного. Потому что считал правильным отдать под суд того, кто был жертвой, но кто хотел жить, неистово хотел и боролся за эту жизнь, противостоя тем, кто ходил по миру в белых рясах. Они его не пощадили… и закон был на их стороне, потому что их злодеяния остались невидимыми, а его — нет. Но хуже всего — мораль. Даже сейчас она принесла Сюэ Яна в жертву, и то, что было правильным, требовало… жертву. В этом случае жертву Сюэ Яна. «Сяо Сінчень, саме тому я й ненавиджу тебе. Найбільше мені огидні люди, такі як ти, які вихвалаються своєю шляхетністю, чесністю і чистотою; наївні, дурні бовдури, які вважають, що одні лише їхні добрі справи роблять цей світ кращим! Тебе від мене нудить? Чудово! Чесно кажучи, мені на це начхати. Однак, ти справді думаєш, що вправі вважати мене огидним?» Что это было? Откуда… этот страшный, разоблачающий пристыженную ложь зов? Сяо Синчэнь не понимал. В его голове крутились слова, значение которых он не понял, так как прозвучали они будто из другого времени, но по ощущениям осознавал, что эти слова… выкрывали именно ложность всех его верований. «Это неправильно… — Сяо Синчэнь горел внутри. — Неправильно…» Сюэ Ян перевернул весь его мир. Он его… словно бы обнажил, снял ту красивую и самое главное «правильную» обертку и обнажил такое гнилое нутро, что попросту стало дурно. — Прости меня… — одними губами произнес он, прижимая к груди ребенка. — Прости… Он уже не знал, что и как будет правильно. Он лишь слышал треск стягивающейся ткани, слышал бессознательное бормотание Сюэ Яна, чувствовал его нервозность и гнев, ярость и ненависть. Ребенок на его руках уже успокоился, но всё равно похныкивал. Сюэ Ян не знал, но это был… мальчик. Мальчик, чьи губы имели тот же мягкий красный оттенок, что был у Сюэ Яна, были такими же тонкими и изящными и уже выделялись, хотя тот и был лишь два дня, как рожден. И даже разрез глаз говорил, что то будут глаза именно Сюэ Яна, а вот носик будет прямым, как у… его отца. Но всё же глаза говорили о большом и определяли самое сильное сходство. Мальчик был похож на него. Он тоже будет высоким, его лицо будет миловидным и красивым, благородно красивым, но то будет выдержанная красота, уходящая не в нежность, а в молчаливость. У Сюэ Яна лицо было более выразительным, потому что он не скрывал эмоций, но этот ребенок будет более сдержанным. Любого… он очарует, и его темные глаза будут сиять, как светлый обсидиан, в то время как у Сюэ Яна это был «влажный» обсидиан, из-за чего черный цвет был более насыщенным и глубоким. И даже на одном его ушке… уже был треугольник из родинок, точно такой же, как у самого Сюэ Яна. Сяо Синчэнь не мог этого знать, и даже сам Сюэ Ян нескоро поймет, но от этого мальчика уже исходило тонкое веяние… жасмина. Белого жасмина. Он всецело и полностью был его сыном, хотел того Сюэ Ян или нет. Ничего так и не закончилось… потому что ребенок остался жив.