Проклятый

Наступило… довольно тяжелое время. Женщины аристократки никогда не занимались таким «недостойным» и «диким» делом, как вскармливание грудью, и потому всегда прибегали к услугам кормилиц. Чтобы остановить свое молоко, они сильно стягивали грудь, и ни в коем случае нельзя было допустить ребенка к своей груди. Сюэ Ян знал, какие последствия вызывает резкое обрывание кормления, особенно если молоку дали ход. Однако, как бы его руки ни дрожали от слабости, он стянул свою грудь так, что трещала ткань, а ему самому было тяжело дышать. Однако всё имело свои последствия, и у него развился тяжелой формы мастит. Сяо Синчэнь ощущал и переживал свою вину невероятно тяжело. Он ведь знал… знал, что Сюэ Ян никогда не согласится кормить этого ребенка, но… всё равно проявил насилие, так об этом сказал сам Сюэ Ян и точно так же, учитывая обстоятельства его жизни, об этом думал Сяо Синчэнь. Он не должен был… но эта слепая надежда, которая давила ему на сердце и призывала хотя бы попытаться… К родильной горячке Сюэ Яна прибавилась еще и эта хворь, а потому время наступило поистине тяжелое. Ребенок плакал и хотел есть, Сюэ Ян горел на своей кровати, его повязка, несмотря на то, как сдавливала его, густо пропиталась молоком. Оно всё равно текло, а из-за воспаления Сюэ Ян мучился сильными болями. Его температура не спадала, бил озноб, он сильно потел, трясся и, в конце концов, его снова начал мучать бред. Сяо Синчэнь хотел в это вмешаться, но лишь единожды, когда Сюэ Ян, как ему показалось, спал, попытавшись снять повязку, то ли слишком грубо это сделав, то ли Сюэ Ян не спал, но тут же вцепился своими влажными горячими пальцами в руки Синчэня и впился в него испуганным воспаленным взглядом. — Что ты делаешь? — страшно прохрипел он, трясясь… от страха. — Что… что ты делаешь?! Сяо Синчэнь замер. Голос Сюэ Яна полнился такого страха, такого ужаса и боли, что даже дрожь его тела нельзя было списать на озноб. Он трясся, потому что… страшно боялся. А потом взорвался криками и бранью. — Убирайся! — закричал он. — Не смей, не смей ко мне прикасаться! Его крики снова потревожили мальчика, и тот заплакал, отчаянно заревев. Услышав его вопли, Сюэ Ян скривился, ведь от этих криков ему жутко раскалывалась голова. — Убери его, убери! — упав на мокрую от пота подушку, ревел он. — Забери отсюда это чудовище, я не хочу его слышать! — Но куда мне пойти? — в голосе Сяо Синчэня сочилась грусть. И отчаяние. — Не знаю, — рявкнул Сюэ Ян, тяжело дыша. Его грудная клетка высоко вздымалась, лицо горело, но всё равно было бледным. — Если не хочешь унести… тогда иди и убей его. — Как?.. — со стороны Синчэня это уже был скорее вопрос морали, а не вопрос действия. — Как хочешь! — вскипел Сюэ Ян. — Утопи, сожги… в саду закопай, в лес отнеси. Продай! Он же исчадие дефективного… цену можно набить немалую. — Сюэ Ян… Только услышав свое имя из уст этого человека, Сюэ Ян задышал еще чаще. Сяо Синчэнь не знал, с чем это связано, но Сюэ Ян злился так, словно это приносило ему очень много… боли. А ребенок тем временем заливался криком, и Сяо Синчэнь уже спешил взять его на руки. — Убери это от меня, — метался Сюэ Ян. — Убери, убери! Ну почему, почему оно не сдохло при рождении, почему не сдохло в утробе? Почему не сдохло, когда он насиловал меня и вливал свое семя, почему!!! Сяо Синчэнь сорвано вдохнул и прижал плачущего ребенка крепче в себе. Он в итоге всё же выбежал из дома, пока Сюэ Ян продолжал метать проклятия, словно молнии, и постоянно говорил о «том» человеке, беспрестанно повторяя, что тот его насиловал. Он кричал это так, словно просил о помощи… у самого Сяо Синчэня. Но что он мог сделать с тем, что уже произошло? Сяо Синчэнь был в отчаянии. Из-за упрямства, криков и истерики Сюэ Яна он вынужден был искать пути пропитания для новорожденного младенца. Тому, увы, не подходило ни коровье, ни козье, ни даже овечье молоко. Мальчик попросту захлебывался им, так как не желал пить. Тогда Сяо Синчэнь, имея обширные познания, сильные руки и крепкую ступку с пестиком, стал давать мальчику конопляное молоко, хорошо зная, что именно таким молоком полезней всего было подкармливать младенцев. Но именно подкармливать, а не кормить. Слава богам, что мальчику оно пришлось по вкусу и он жадно его пил. Но этого было мало. В свою очередь Сюэ Ян получал маковое молочко, чтобы иметь возможность спать, потому что так-то он не спал, а скорее метался в бреду, который лишь усиливался. Сяо Синчэнь поступал так: он сперва кормил ребенка, а когда тот засыпал, клал его в импровизированную «колыбель», которая состояла из крепкого лоскута длинной ткани, которую он перекидывал через плечо и делал узел на боку, после чего укладывал туда мальчика, таким образом постоянно держа на своей груди и обеспечивая его теплом. В доме тоже было тепло, в печи постоянно горели дрова. Ему сказали, что для рожениц так нужно, пока они не придут в себя. Только тогда Сяо Синчэнь и подступал к Сюэ Яну. Он мыл его, обтирал, кормил жидкой кашей, стараясь добавлять в неё толченые орехи и различные семена, в которых было много масла и жирных кислот, потому что Сюэ Яну нужно было откуда-то брать здоровье и энергию, потому что свежих овощей, зелени и фруктов ему еще было нельзя из-за поднявшихся проблем. Еще давал ему много пить различных узваров и компотов, но больше всего воды, чистой и всегда подогретой воды. Сюэ Ян не сопротивлялся. Его повязка уже начинала попахивать, но Сяо Синчэнь больше не решался её трогать, потому что Сюэ Ян тут же приходил в себя и сопротивлялся. Зато когда касался других частей его тела, Сюэ Ян не подавал признаков сопротивления вообще. Сяо Синчэнь обтирал его везде, даже «там», и вынужден был подкладывать под Сюэ Яна чистые ткани, потому что всё еще были выделения из-за того, что «то» место приходило в тонус, но всё еще было расслабленным. Порой ткани приходилось менять слишком часто, ведь Синчэнь не мог позволить, чтобы Сюэ Ян лежал в этой неудобной и дурно пахнущей влаге. Из-за того, что тот только лежал, Сяо Синчэнь разминал ему мышцы, удивляясь тому, как быстро тело Сюэ Яна приходит в норму. Его живот спал, но уже стягивался, что было удивительным, растяжение внутри тоже стягивалось и снаружи уже не выглядело таким ужасным. Единственное, что настораживало, это грудь. Сяо Синчэнь очень боялся, что своим упрямством Сюэ Ян таки доведет себя до смерти, запустив мастит до той стадии, когда начнет проявляться гной. Там всё должно было проветриваться, нужно было сливать молоко, а он этого не делал, еще и так туго перевязал себя. Даже ему самому очевидно было, что уже поздно пытаться остановить молоко, но разве он бы послушал? Он скорее согласится умереть, чем подпустит ребенка к груди. Но ладно бы ребенка, хотя бы Сяо Синчэня! Он уже был согласен полностью отказаться от идеи кормления, но пусть тогда хоть позволит себя вылечить! Ко всему прочему, Сяо Синчэнь догадывался, почему мальчику так претило молоко животных. Он… предполагал, что всё из-за запаха и вкуса, потому что заметил, что как только ребенок оказывается в непосредственной близости к Сюэ Яну, когда Сяо Синчэнь кормил того или купал, ребенок, даже будучи голодным, был спокоен и не плакал. А еще слишком очевидно дергал носиком, словно то были ручки, которыми он хватался за нити запаха. Ради подтверждения этой догадки Сяо Синчэнь рискнул приблизить мальчика к груди Сюэ Яна, пока тот, напоенный маковым молочком, крепко спал, и ребенок… тут же зачмокал губами. Он хотел… хотел именно «этого» молока. Хотел… к «маме». Он ведь, как и все младенцы, знал запах своей «матери» еще находясь в утробе, и это был самый близкий, самый безопасный и самый родной ему запах. Сяо Синчэнь использовал это, пропитав запахом Сюэ Яна (просто оставил с ним на ночь) кусочек белого шелка, который был при нем еще с горы и которым предполагалось протирать лезвие меча. Еще никогда ребенок не спал так крепко, и даже когда не спал, не был так спокоен. Это открытие вызвало у Сяо Синчэня приток чувств, и пусть у него не было глаз, но в глазницах всё равно защипало. Он ведь… мог плакать, даже слезами, ведь слезные железы остались целы. Но кровь всё равно шла, потому что всё было очень хрупким внутри пустых глазниц, и пройти должны годы, прежде чем всё обрубцуется так, чтобы не было ни единой трещинки, которая могла бы раскрыться от давления… — Сюэ Ян… — Сяо Синчэнь протирал его лоб от пота. Волосы юноши были мокрыми, но… всё равно не пахли. Сяо Синчэня это всё еще удивляло, хотя он уже и знал правду. Было в его теле что-то… змеиное, ведь змеи тоже не потели, у них не было яркого выраженного запаха тела. — Прошу тебя… Сюэ Ян горел в горячке и мучился бредом. Воспоминания в его затуманенном сознании принимали формы страшных химер, и все те ужасы, которым он сопротивлялся в сознании, теперь свободно уничтожали его разум. Он кричал снова и снова, вынуждая Синчэня подрываться ночью и даже не успокаивать, а держать его. Сюэ Ян был очень сильным, даже в такой слабости он умудрялся удивлять своей силой. Он кричал и задыхался от этих криков, захлебываясь в слюне и слезах. Он… кричал о помощи, он молил о спасении. В облике Сун Ланя ему мерещилось страшное химерное чудовище, которое рвало его зубами, а в облике других мужчин мерещились змеи. Они обвивали его, вторгались внутрь, изрыгали в него пламя… — Нет, нет! — кричал Сюэ Ян, мотая головой. — Отпустите меня, отпустите, не трогайте меня! И выл, голос его болезненно ломался. Порою он подпрыгивал, так сильно выгибаясь в пояснице, что если бы Синчэнь его не держал, то наверняка свернул бы себе связки, причем и саму шею тоже. Он выгибался и дыхание его тут же прерывалось — он начинал задыхаться. И далеко не в первый раз Синчэню приходилось делать то, что он тоже считал принуждением… однако это принуждение было в абсолютное благо, поскольку спасало Сюэ Яну жизнь. Снова губ касалась мягкость, снова в легкие вливался воздух… снова. Но, конечно же, сам Сюэ Ян не мог знать, что его губы стали теми, кто сорвал невинность неприкосновенности с губ того, кого так сильно ненавидел… Порой различные успокаивающие отвары не помогали, а порой действовали очень быстро. Когда такое происходило, химеры наконец-то покидали Сюэ Яна, и он проваливался в темноту. Однако тот страх и ужас, что он переживал, наносили ему последствия схожие с симптомами людей, которые, не имея серьезной раны, но пережившие ужасающий стресс или испуг, умирали… от внутреннего холода. Да, пожалуй, даже их раны так их не убивали, как тот страх и ужас, что они пережили, получив их. Так умирали избитые или принужденные к соитию рабы, плоть которых можно было излечить, но они умирали от переохлаждения, исходящего изнутри. То же случилось и с Сюэ Яном. Его озноб дополнился холодным потом и тело начало быстро терять свою температуру. Сяо Синчэнь понимал, что это, и раздев его немедленно обтирал Сюэ Яна отваром из чистотела и чебреца, вытирал насухо… и раздевался сам. Не до нага, а до нательного халата и… ложился рядом с ним, обнимая его. Это… было нужно, потому что такую хворь можно было лечить лишь окружив человека теплом, причем утепление не подходило, потому что сам человек терял свое тепло и никак не мог его сохранить. Нужен был сильный наружный источник, которым могли стать либо горячие камни, которые, обернув тканью, обкладывали вокруг и под больного, или… другой человек. Сюэ Ян дрожал страшно. Он весь сжимался, руки у груди, сжатые в кулаки, тряслись, зубы стучали так, словно он был в ледяной воде или лежал в снегу. Однако даже бессознательно он чувствовал чужака и инстинктивно отодвигался, пытался во всяком случае. Сяо Синчэнь ему этого не позволял, но и не хватал его — просто подсовывался ближе. И только спустя долгие попытки, когда чужое тепло начинало просачиваться в тело Сюэ Яна, тот понемногу успокаивался и… сам начинал подвигаться так, чтобы быть ближе к источнику тепла. Тогда-то Синчэнь его и обнимал, подсекая эти моменты. Сюэ Ян был весь сжат, трусился, как осиновый лист, но чужое тепло делало свое дело и не давало ему умереть от этого страшного внутреннего холода. Сяо Синчэнь же… лежал максимально неподвижно, и такими же неподвижными были его мысли. Сон не лез в голову, пустой она была и от мыслей. Донельзя прогретая комната была душной, тепло падало на них, как солнечная вуаль… только без солнца. В такие моменты Сюэ Яну снилось, что он лежит на боку и прижимает к своей груди и животу солнце. Он держит его, этот сияющий золотой круг. И он такой теплый, такое нежное тепло… что можно было задохнуться. Но он не задыхался, в то время как даже во сне он ощущал затылком какие-то… солнечные ветра. Он не знал, что это было дыхание Синчэня. Затылок Сюэ Яна и места ниже были покоцаны, истыканы и изрезаны, и неровность шрамов можно было заметить. Но для этого нужно было прикоснуться… Но жар Сюэ Яна, когда уходил приступ холода, всё равно не проходил. И это уже начало влиять на его бодрствование. Он уже почти не приходил в себя, только горел. Сяо Синчэнь… понимал, к чему всё идет. И больше не мог «щадить» Сюэ Яна. Он срезал его повязку и аккуратно ощупал ему грудь. Слишком горячая на ощупь, ощутимое набухание в некоторых участках и… уже загущающиеся выделения. Он был уверен, что они желтые, а кожа груди — красная. Так оно, собственно, и было. Нужно было сцеживать молоко и осторожно разминать грудь. Начал он именно со сцеживания. Даже если бы сильно захотел, он бы не стал прикладывать к груди Сюэ Яна ребенка, потому что понимал, что это может быть опасно для обоих. Если молоко застойное, а ребенок еще и неправильно возьмет сосок… Поэтому пришлось сцеживать, а для этого он приподнимал Сюэ Яна, полуусаживал его на себя и массировал ему грудь, стараясь делать это так аккуратно, как только мог. Молоко и правда потекло, и он разминал, осторожно разминал грудь, разглаживал её, осторожно давил, едва ощутимо, словно разглаживал шелк. Сюэ Ян это, похоже, ощущал и скорее всего это доставляло ему боль, потому что он хмурился, но хотя бы не дергался. Видимо, такая боль уносила более сильную боль, и он успокаивался, облегчаясь от тяжелого бремени. Сяо Синчэнь прикладывал теплые компрессы, чтобы расширить протоки, поил Сюэ Яна отваром из семян укропа, прикладывал отбитые до появления жидкости капустные листы, отмечая, что они прекрасно помогают, а после каждого сцеживания смазывал грудь Сюэ Яна медом. Всё это он узнал от женщин, естественно, и был счастлив, что это всё помогает. Жар Сюэ Яна начал стихать, он перестал сильно потеть, но озноб всё еще мучил его. Сяо Синчэнь так и не решился прикладывать к его груди ребенка, решив полностью отказаться от грудного вскармливания… самим Сюэ Яном, решил уважать его решение, даже такое жестокое, жестокое даже больше к нему самому, чем к ребенку. Хотя и к ребенку тоже. Но Сяо Синчэнь больше не смел обращаться мыслями к… «правильности». Из-за того, что в этом мире существовали жертвы подобные Сюэ Яну, Сяо Синчэнь считал, что больше не имеет права утверждать ни правильность, ни морали, ни Пути. Пока в этом мире будут такие, как Сюэ Ян, с их жестокой и тяжелой историей, никто, кто стоит на Пути Света, не имеет права ни судить, ни утверждать. Даже если бы Сюэ Ян убил бы этого ребенка, Сяо Синчэнь не смог бы его осудить. Потому что Сюэ Ян был жертвой, а ребенок — плодом насилия. Да, оба были невинны… но все права на такое решение были лишь у одного Сюэ Яна, и он был бы как прав, приняв его, так и неправ. Сяо Синчэнь полностью потерялся в этом мире, ведь из-за Сюэ Яна он понял, что всё, чему его учили и во что он верил, было жестоким, неправильным и… ложью. — Убей… — в глубоком сне бормотал Сюэ Ян, пока Сяо Синчэнь, держа на груди спящего ребенка, менял на лбу Сюэ Яна влажную повязку, пропитанную отваром из успокаивающих трав, в основном лаванды, ромашки и мяты. — Убей… убей его, убей. Сяо Синчэнь понимал, что Сюэ Ян говорит о ребенке. Но тот, несмотря на то, что говорил Сюэ Ян… улыбался во сне. Потому что среди цветочного поля, которое окружало его из-за запаха повязки, он слышал явственный запах лилий, нежный и манящий. И улыбался, потому что это был запах, который он знал лучше, чем самого себя. Себя ему еще предстоит узнать, а вот этот запах… он знал всегда, то «всегда», которое было еще до его рождения. Сяо Синчэнь тихонько выдохнул. Он лечил Сюэ Яна, при этом хорошо осознавая какие могут быть последствия, когда тот выздоровеет, а значит — пребудет в силе. Как… как защищать ребенка, как… вести себя с этим человеком? Сяо Синчэнь этого не знал. И это его тревожило, не давало покоя. Сюэ Ян… стал для него совершенно другим человеком. Нет, даже не так — Сяо Синчэнь наконец-то «увидел» его настоящего, подлинного. И то, что он увидел… перевернуло всю его жизнь. Он больше не мог его ненавидеть, он больше не мог его обвинять. Но и сострадать так, чтобы самому стать его жертвой тоже не мог, потому что понимал, что одной лишь лаской или раскаянием за всех тех заклинателей и мужчин, которые причинил ему боль, тут не поможет. Сюэ Ян был безумен… вот что было истинной проблей. Но из-за того, каким он проявлялся, пока был не в себе, Сяо Синчэнь понял, что то хрупкое и беззащитное, которое в нем растоптали, всё еще живет в юноше, униженное и травмированное. Но… всё же живет. И к этому нужно было достучаться, хотя бы попытаться, если… Тут Сяо Синчэнь задумался. Может ли всё закончиться так, что Сюэ Ян просто уйдет? Он уже ему отомстил, уничтожив их с Сун Ланем отношения. Ребенок ему тоже не нужен, ему даже противно на него смотреть. Сяо Синчэнь помнил, как вдруг замолчал Сюэ Ян, когда сказал о продаже, основываясь на том, что его сын мог наследовать одну из ветвей их редкого вида. Но почему Сюэ Ян замолчал? Сяо Синчэнь не знал, но это произошло потому, что тот вдруг поймал себя на мысли, что не зная, альфа этот ребенок или омега, вдруг сильно захотел в этом убедиться, а значит… посмотреть. И его ошарашило это желание, ведь нужно было посмотреть. Потому и оборвалась его речь. Он… был растерян тем, что захотел посмотреть на этого ребенка. Так что же… что же делать? Но Синчэнь не задавал главный вопрос. Он… в самом деле, если Сюэ Ян уйдет, оставит при себе этого ребенка? Этого… мальчика. Сына Сюэ Яна. Сын… Сюэ Яна. Что-то шевельнулось в сердце Сяо Синчэня от этих слов. Сюэ Ян… который был «иным», был мужчиной, носящим внутри женское нутро, только физическое, не ментальное. У него, наряду с мужскими, женские детородные органы, даже молоко текло, причем из мужской груди, а не женской округлой. Но Сяо Синчэнь ведь трогал его тело, оно абсолютно, учитывая внешние половые отличия, было мужским. И сам Сюэ Ян, насколько он помнил его лик, тоже был абсолютным мужчиной. Сяо Синчэнь вспоминал их первую встречу. Уже тогда он увидел… боль, скрытую за внешним хаосом. Почему же он тогда не рассмотрел его так, чтобы увидеть таким, каким увидел сейчас? И что нужно судьбе, что она свела их вновь? Быть может так случилось, чтобы наказать… Сяо Синчэня? Чтобы он, не прозрев имея глаза, сделал это сейчас? Ведь сейчас он чувствовал себя куда более зрячим, чем когда-то. И еще чувствовал… силу того невежества, которое заставляло его думать, что именно он действует правильно, что его мораль и его решения угодны тому, что он считал правдой. Но он был во лжи. Он отдал под суд жертву, защищая её палачей. Разве это правильно? Но ведь именно так говорил ему долг: спасти жертв, наказать преступников. Почему он был так слеп, чтобы не увидеть в «жертве» палача, а в палаче — жертву, почему? Потому что его мораль была слепа, вот почему. Она не учила его смотреть вглубь. Он тоже был палачом. Он приходил на выжженную кем-то землю и, руководимый долгом, стирал её напрочь. Он рубил дерево, которое было съедено паразитами, он добивал раненого хищника, который утащил овцу из стада, попросту чтобы выжить. Но была ли правда в поступках Сюэ Яна? Он свершил свое возмездие, но не остановился в методах. Это… его вина? Или вина тех, кто его таким сделал? Его ли вина, что он не смог остановиться? Сюэ Ян сорвано вдохнул, голова его шевельнулась. Сяо Синчэнь не заметил, что всё это время его ладони были на его лице, согревая своим теплом и успокаивая своим присутствием. Сюэ Ян спал очень крепко, жар его почти спал. «Я держал ладони, потому что следил за температурой его тела». Но он знал, что это… не так. Он прикасался к нему, потому что… как по наитию, искреннем и чистом, хотел защитить, оградить от той страшной пытки, которая уничтожала этого человека. Но разве же он мог? Разве ему это было под силу? Он не знал. Знал лишь то, что до сих пор, до этого момента, ни одна мысль об одиночестве не мучила его и не посещала. Он весь… был в этом человеке, а теперь и в них двоих. Они пришли в его жизнь, окружили собой… и он был единственным, кто мог их спрятать, защитить. Почему, почему же так произошло? Так ли сильно он был виновен в своем невежестве, что судьба вернула в его жизнь такого человека, как Сюэ Ян? Но тогда… в чем была причина того, что и Сюэ Ян попал на него? Какой замысел преследовала судьба? Кому и кого она вернула, за кем первее всего стояла? Если в отношении себя он еще мог понять этот возврат, его причину, признавая свое невежество и даже раскаиваясь в нем, ведь Сюэ Ян был зеркалом, в котором Сяо Синчэнь увидел истинную правду и подлинную ложь того, во что верил и чем руководился, то какой смысл был для самого Сюэ Яна? Что… что он должен был осознать? Или, быть может, получить? Что для него, кроме физического спасения, значила эта встреча, чего судьба хотела именно для него? Сяо Синчэнь устало закрыл глаза, не осмелившись предполагать. Сейчас были дела и поважнее. Но он совершенно не знал, что ему делать с этим человеком… как и не знал, что делать с этим ребенком. Но одно ясно было точно: очень скоро этот малыш снова захочет есть.