Проклятый

— Эй, копай усердней! — несколько грубоватый оклик заставил Синчэня невольно напрячь слух в сторону шума. — Вот же… нанимать на работу слепого просто излишняя трата денег. — Молока… — тихо, что его даже не услышали, поправил Синчэнь, а вслух сказал: — Я усердно копаю, можете проверить. Он в самом деле копал хорошо, не ленился и ни разу не отдохнул за прошедшие три часа. Штаны из грубого сукна кололи кожу, а простой коричневый халат был с закатанными рукавами, из-за чего руки уже успели загореть на солнце. Город И не был большим поселением, и найти среди жителей женщину, которая не просто родила, а у которой было молоко и она всё еще кормила… и что могла поделиться им — было удачей неслыханной. Сяо Синчэнь не знал, что бы он делал, если бы не нашел её. Помимо этой женщины, было еще двое девушек, но очень молодых, и у них были их первые дети, поэтому они не рисковали давать слишком много молока, боясь, что на своих не хватит. А эта кормила, что называется, сытно и впрок, к тому же у мальчика был сильный аппетит. — Вот же, — смеялась женщина, — он один ест почти за троих, и ведь не наедается. Каким же он вырастет… видимо, будет самым здоровым в округе. Сюэ Ян очень медленно, в этот раз, но пробивался сквозь тернии своей послеродильной горячки, которую усилил мастит. Но ребенок хотел есть, конопляного молочка было мало, Сяо Синчэнь даже не рассматривал его как основную еду, только как подкормку. И только потому, что жар Сюэ Яна начал спадать, он решился покидать дом, по сути оставляя всё на волю случая. Перед уходом он обычно давал ему маковое молочко, чтобы тот крепко спал, брал ребенка и уходил искать ему пропитание. Он решил обойти всё поселение, но у людей всегда было много своих забот, а потому ему где вежливо, а где не очень, отказывали в его просьбе. — Прошу, — человек в повязке, которая говорила о том, что он слепец, всё же вызывал чувство сострадания. — У меня совсем мало денег, но… я умею писать и могу нарисовать, например, талисманы удачи для дома. — Правда? — тут же навострил ухо отец семейства. — Папа, не верь ему, — насмешливо прозвучал голос кого-то из его отпрысков. — Ты видел с кем он живет? Да и я не видел, но все слышали, какие из его дома разносятся крики. Может он там какого-то демона режет, а может это его жена так вопит. — Там же вроде второй мужчина… — перешептывались женщины. Сяо Синчэню тяжело было всё это выслушивать, особенно когда ребенок на его руках уже всхлипывал, потому что… был голодным. Сяо Синчэнь голода вообще не чувствовал и уже не помнил, когда последний раз крепко спал… и спал ли как положено, на спине, и вовсе не потому, что Сюэ Ян занял кровать, а потому что не было колыбели для ребенка и приходилось усаживаться на стуле, а его держать на руках. Так он и спал, Сяо Синчэнь, в сидячем положении, всегда настороже и из-за ребенка, и из-за Сюэ Яна. Однако у него не было права уйти ни с чем, и он стал продолжать просить, предлагая любую помощь, которую только и может оказать. Собственно, кем он для них был? Просто человеком, который придя в город отгонял от него нечисть и ходячих мертвецов, и только его «оплошность», что он об этом не говорил. А так для людей он был просто скитальцем, к дому которого из-за криков, ругани и шума боялись подходить. — Ну всё, перестань, — гаркнула женщина на своего мужа и подошла к Сяо Синчэню. — Дай-ка посмотреть… охо-хо, какой хорошенький! А глазки какие, губки пламенные. Просто красавец, а не ребенок. Девочка? — Мальчик, — с облегченной, даже сказать счастливой улыбкой ответил Сяо Синчэнь. — А как зовут? Улыбка Сяо Синчэня погасла. Он… не давал ребенку имя и вообще пока не думал об этом. Сам кликал его «котеночком» или ласково бормотал что-то. Но имя… Тем более, что он ведь ребенку никто и у того был родитель. Вспомнив о Сюэ Яне, Сяо Синчэнь совсем померк. С ним были связаны другие заботы, и только вопрос времени, когда они, как, например, сейчас голод ребенка, войдут в зенит. — Так еще не дали имя? — выручила его женщина. — Оно и понятно. Такая красота требует долгих раздумий, чтобы часом плохим именем её не затмить и не навлечь беду. Но хорошенький, какой хорошенький! Я еще не видела таких красивых младенцев. А-ну, дай-ка его мне… Сяо Синчэнь осторожно передал ей мальчика. Женщина, улыбка которой расползлась на всё лицо, стала тут же с ним возиться, улюлюкать, нюхать. Пахло… не как ребеночком, от макушки и кожи которого исходит запах молока и нежности. Но всё же пахло, однако… понять, чем, она не могла. Чистотой… это пришло ей на ум. Вот только что это за чистота? Ответ дала задранная вверх голова — небесная. Небесная чистота, словно она держала на руках не человека, а что-то более чистое, более… возвышенное. Забрав ребенка и почти сразу дав ему грудь, женщина пошла усесться поудобней и поласкать дитя вволю, когда путь было двинувшемуся за ней Синчэню преградил муж женщины. — Не так быстро, — сказал он и взял его под локоть. — Давай, снимай свои светлые одежды и переодевайся. За домом огороды, там будешь отрабатывать. Жена! — Что? — тихо шикнула она. — Не ори, полоумный! — Посчитаешь, сколько он выпьет, чтобы я знал, насколько этого припахать. — Я могу работать весь день, с перерывами, — вмешался Сяо Синчэнь, — только… позвольте приходить каждый день. И отпускайте меня хотя бы три раза до получаса, потому что… Нужно было заботиться и о Сюэ Яне тоже. — Это много, — вмешалась женщина, — и, прости уж, но кормить я его смогу не больше двух раз в день, так как у меня и другие дети. Но я знаю еще двух девушек, которые недавно родили, сходи и к ним тоже… Так Сяо Синчэнь стал проводить дни в сплошных, пусть и по городу, путешествиях. Он нашел тех женщин, с ними было очень сложно договориться. Работы как таковой не было, но пригодилось то, что Сяо Синчэнь умел писать. Вот им нужны были талисманы, причем всякие, и ему даже доплачивали, поскольку он пусть и был слепым, но писал их красиво и правильно, бумагу не марал и чернила не расплескивал. Так Сяо Синчэнь и начинал день: проверка состояния Сюэ Яна, потом первое кормление ребенка (самая старшая женщина стала давать ему с собой немного сцеженного молока), потом покормить и обтереть Сюэ Яна (всё это он делал, держа в «люльке» на груди ребенка), послушать его пульс, измерить температуру, слегка размять затекшие мышцы рук и ног. Потом, когда приходило время второй кормежки, Сяо Синчэнь уходил к женщине, и пока она кормила, работал на огороде, переодевшись в грубую одежду. Солнце сильно палило, ему дали соломенную шляпу, и он тихо улыбался, благодаря за заботу. Женщина, кормившая ребенка, отмечала, что у того очень большой аппетит и ел он чуть ли не за троих. Хорошо, что у неё было много молока, тем более с такой-то грудью. Собственно, не то что на своих детей хватало, а хватило бы еще на троих, но муж женщины это скрыл, чтобы иметь такого усердного работника, а вот женщина была совестная и стала давать Сяо Синчэню сцеженное молоко с собой. Тот приносил его домой, прятал в погреб, а утром или ночью разогревал, чтобы покормить им мальчика. Как и просил, уходил он на полчаса, осмотреть и покормить Сюэ Яна. Горячка того спадала, но он не приходил в себя. Это волновало Сяо Синчэня, но в то же время он чувствовал облегчение. Это было как… надышаться перед смертью, отложить день казни. Как Сюэ Ян будет реагировать, что натворит, когда силы вернутся к нему? Сяо Синчэнь понимал, что это случится нескоро, он всё равно не сможет свободно ходить, уйти далеко, а слабость, скорее всего, будет преследовать его еще долго. Он ведь усугубил свою послеродильную горячку, и как хорошо, что воспалилась только грудь, а не… «ниже». Потому что тогда Сяо Синчэнь действительно не знал бы, что делать. К кому обратиться, кто мог сказать, как лечить… «такое» тело. Машинально поглаживая Сюэ Яна по голове, Сяо Синчэнь не замечал, как впадал в глубокие думы. Сюэ Яна больше не рвало, и Сяо Синчэнь мог скармливать и спаивать ему всё, что было нужно. Но какой же… он всё-таки сильный, думал Сяо Синчэнь. Это… особенности тела, или что-то связанное с заклинательством? Он помнил, как Сюэ Ян выкарабкивался из тех повреждений, с которыми Сяо Синчэнь его нашел. Это и правда было быстрее, чем у обычного человека, и если списывать всё на то, что он всё же был заклинателем, то да, процесс заживления проходил быстро. Но вот сейчас… поубавился. И Сяо Синчэнь подумал, что не заметил одну деталь. Тогда Сюэ Ян был в сознании и мог как-то повлиять на свое тело. А вот сейчас он был не в себе и ничего не мог контролировать… Ребенок зашевелился на его груди, но не от голода. От Сюэ Яна… запахло. И ребенок это чувствовал. Это был аромат… медленно распускающейся лилии, молодой, слишком юной лилии. И этот запах был таким нежным, без капли грубости. То молоко, которым ребенка поили, на запах всё равно было грубое, как железо в шелке. А этот запах… И мальчик вдруг истошно разрыдался. Он ужасно хотел именного этого молока, почувствовать вкус именно этого запаха. Оно так пахло… Сяо Синчэнь же думал о другом. Сюэ Ян не приходил в себя, и горячка его спадала слишком медленно. Он не мог сцедить столько молока, сколько нужно было, потому что это была мужская грудь и давить на неё было сложно. Все протоки были глубоко внутри, и Сюэ Яна приходилось садить и наклонять, после чего Синчэнь клал обе ладони на грудь Сюэ Яна, двигая каждую в противоположном полукруге. Он описывал этот полукруг до тех пор, пока не выделялась жидкость, но… сливать нужно было больше, и только ребенок мог высосать всё, что накопилось. Но Сяо Синчэнь не прикладывал его к груди, хотя и понимал, почему тот начинал так истошно плакать. Догадывался… о связи, ведь Сюэ Ян был его родителем и ребенку хотелось к нему. Странно, что он и Синчэня-то принял, но, наверное, это было потому, что Синчэнь сразу окружил его собой и к его запаху и теплу, поскольку они были единственными в его окружении, ребенок привык с первых минут жизни. Думая об этом, Сяо Синчэнь убрал руку с волос Сюэ Яна, встал и вышел из дома, прикрыв за собой дверь. На дверь он повесил талисман отвода, который не дал бы никому зайти внутрь этого дома, после чего быстрым, но аккуратным шагом направился в сторону того дома, где пахал землю, чтобы после уйди к другому дому, где писал талисманы. Печь он оставлял растопленной, чтобы в продуваемом похоронном доме скапливалось тепло. Дрова весело трескотели, порождая самый успокаивающий на свете звук. Тишина и отсутствие тревог звучали в каждом закутке, в каждой комнате этого дома. Перевернувшись на своей постели, Сюэ Ян, чье дыхание становилось быстрее, открыл глаза.

***

Чувствовал он себя плохо и внешний вид имел соответствующий. Он не понимал ни где он, ни что происходит. Так он снова закрыл глаза, провалившись в сон, и снова открыл их уже вечером. Чувства голода не было, чувства жажды тоже. Во рту был приятный привкус мелиссы, губы холодила прохлада мяты, которой его поили, чего он не помнил. Лампадки горели, создавая свет, но рядом никого не было. Сюэ Ян снова задышал чаще и снова провалился в тревожную дрему. На второй день он очнулся уже надольше и уже с открытыми глазами лежал на постели. В доме никого не было; внутрь, падая на пол, проникал свет, в его лучах Сюэ Ян угадывал витающие пылинки, крупные и мелкие. И снова в печи потрескивали дрова, во рту был привкус жидкой каши и еще чего-то, в чем Сюэ Ян угадывал… мак. Он догадался, что это, скорее всего, было маковое молочко, которое и давало ему такой глубокий и спокойный сон. А потому он снова закрыл глаза, не думая ни о чем. Вечером он очнулся от того, что кто-то трогал его. Грудь болела, и он застонал. Движения прекратились, трогать его перестали. Вместо этого, губ коснулись края глиняной чашки, а во рту появился привкус какой-то зелени. Сюэ Ян покорно сглотнул, чуть закашлялся и его снова уложили на подушку. Он не мог взять в толк почему с ним обходятся так аккуратно. А Сяо Синчэнь, прислушиваясь к нему, словно бы и не замечал, что дыхание Сюэ Яна переменилось, стало быстрее. Ребенок на его груди захныкал и начал плакать. Этот звук ворвался в мир Сюэ Яна так, как в жизнь человека врывается боль. Всё внутри сжалось, тело покрылось потом. Этот звук… «Он живой…» Сердцебиение Сюэ Яна участилось, грудь безумно заныла, начало колоть внизу. «Убей его, убей!» Сюэ Ян начал метаться на кровати, не видя, что Сяо Синчэня нет, что тот пошел в погреб, принести молока. Кто-то склонился над ним в этом бреду, и Сюэ Ян увидел… Сун Ланя. И закричал. Тот начал бить его, снова сломал ему ногу… и раздвинул их. А потом пришли другие мужчины, и у всех — его лицо. — Нет! — неистово закричал Сюэ Ян, выгибаясь на постели. — Помогите, спасите меня! Сяо Синчэнь выронил кувшинчик и тот разбился на черепки. Кинувшись обратно, он снял с себя ребенка, положив в своем гробу, соорудив из своего халата что-то типа гнезда, чтобы тому было мягче лежать, и кинулся к Сюэ Яну. — Не трогай, не трогай! — кричал Сюэ Ян, когда Синчэнь схватил его, пытаясь успокоить. Он так кричал, словно его живьем резали. — Больно, больно! Мне больно! — Сюэ Ян! — Сяо Синчэнь пытался дозваться к нему, но тот лишь сопротивлялся сильнее. — Я не женщина, не женщина! — задыхался он. — Хватит, хватит… они едят меня, они мое нутро сжигают, разрывают! Сяо Синчэню пришлось применить силу, потому что в слепом страхе Сюэ Ян стал очень силен. Он уже сбросил Синчэня с кровати, сам упал и снова закричал, в этот раз от боли. Он задел ногу и ударился головой. Сяо Синчэнь вновь схватил его, слыша, как начал кричать ребенок. Малыша снова испугали эти крики. На мгновение Синчэнь по какой-то причине подумал, что ребенок испугался… за Сюэ Яна, и что кричит, чтобы привлечь чье-то внимание, дабы кто-то помог Сюэ Яну. Синчэнь не знал, почему он так подумал, просто… другие громкие и опасные звуки ребенка не пугали. Он крепко спал, пока ругался муж кормящей его женщины, даже не вздрагивал, когда что-то падало, звенело или ударялось. Но когда кричал Сюэ Ян… он начинал кричать даже сильнее его. — Тише, тише… — Сяо Синчэнь задрал его голову и силой влил сильное снотворное из нефритовой бутылочки. — Всё хорошо, всё хорошо… Сюэ Ян еще сопротивлялся, а потом затих. Лицо его было в слезах, щеки побледнели. Он дрожал. Сяо Синчэнь, держа его прижатым к своей груди, сидел на полу и не шевелился. Он… словно застыл, замер, и лицо его тоже было бледным. Как только Сюэ Ян перестал кричать, ребенок тоже затих, только поскуливал и шевелился в «гнезде», вытягивая ручки и ножки. «Мне так жаль, — думал Сяо Синчэнь, — так жаль…» Подняв Сюэ Яна на руки, он вынес его из дома на свежий ночной воздух, сел на крыльце и прижал его к себе. — Мне очень жаль, — его голос таял в ночи, как туман на поверхности рек. — Очень жаль… Чему же он сожалел? Так ли утомили его эти крики, что он вдруг обессилел и душой, и телом… Нет. Он просто… всё еще не мог привыкнуть к этой правде жизни. Его руки держали убийцу, который уничтожил всё, чем он жил… и во что верил. Но судьба этого убийцы… В ночи раздался тихий звук вдыхаемого носом воздуха. Повязка Сяо Синчэня стала влажнеть, и на ней уже можно было рассмотреть алые потеки. — Я не знаю, что мне с тобой делать, — честно признался он спящему Сюэ Яну. — Не мне… по силам тебе помочь, и кому по силам я не знаю. Не знаю так же, как быть тебе, как тебе теперь жить. И что ты будешь делать, когда тебе будет по силам что-то сделать. Ты ненавидишь меня, ненавидишь это дитя… и весь мир, который причинил тебе столько боли. Ты… так страшно одинок, и ты обезумел от боли и страха. Покончить с тобой было бы милосердием, а не садизмом. Но… Голова Сюэ Яна склонилась к его плечу. Сяо Синчэнь это почувствовал. — Почему же злой рок твоей судьбы привел тебя ко мне? — вопрошал он. — Что я… должен сделать, что? Я бы нес твой груз, я уже взял часть его в лице этого ребенка. Но что скажешь ты, когда поймешь, что у меня нет сил тебя ненавидеть… и что будешь делать, осознавая всё то, что произошло. Сюэ Ян… Он снова обратился к нему, но больше ничего не сказал. Сяо Синчэнь чувствовал лишь собственное бессилие, и ему и хотелось, и не хотелось, чтобы Сюэ Ян приходил в себя. Усни он так, он бы всю жизнь заботился о нем, как заботится о его ребенке. Но ведь Сюэ Ян проснется… а вместе с ним проснется и вся его ненависть, вся его боль. Куда же он её направит? Выбор… был невелик.