Проклятый

Путь наибольшего сопротивления… это путь страданий. Не имеет значения, прав человек в своем решении или не прав. И герой, и злодей, всё равно будут страдать, что бы и кто ни отстаивал. Потому что идти против течения — это пытаться не идти против себя, своих стремлений, своей борьбы за что-то. Это то, что и героя, и злодея, делает… братьями. Цель не имеет значения, потому что цена будет уплачена одинакова. Вот почему разделение мир на добро и зло превратило в чудовищ всех. Сюэ Ян лежал, дыша очень страшным хрипом. Он был тихим, но то, с каким хрипом он втягивал и выпускал воздух… резало слух осознанием того, что он… умирает. — Сюда… — лоб его был мокрым, а лицо, напротив — было бледным, словно он мерз, а не потел. — Давай… еще немного. Он бредил, и сам не мог понять, о чем. Облики словно призраки вились вокруг него. В какой-то момент он звал какого-то старого человека, давая ему хлеб, в другой момент пытался сглатывать, словно уже ему давали воды. В бреду этом он наблюдал свои босые ноги, только очень маленькие, и пыльную дорогу, по которой эти ноги бежали. — Не беги… — шептал он. Влажная тряпица стирала пот с его лица. — Не беги, не беги… Он пытался остановить себя маленького, точно зная, что, если побежит туда, ему сделают больно. Тогда его побили и выбросили на задний двор к собакам. Там пришлось сопротивляться во второй раз — за их еду, объедки со стола хозяев. — Всё так тускнеет, — говорил он, не понимая ни где находится, ни кто рядом с ним. — Белеет… и червонное что-то, червонный принц. Он как закатное солнце опустился в живот мамы, а потом, рассветом, родился я. Я должен был… меня не должны были так ненавидеть. Я же рассвет… почему они так меня ненавидят? И плакал, кашляя и хмурясь от боли, которую вызывал кашель. Его перевязанный живот снова становился влажным… от крови. — Ты не такой… — говорил он от себя к себе. Или не понимал, что говорит именно он, думая, что кто-то другой. — Тебе здесь не место. Тут… звери, а ты не такой, — и уже от себя добавлял: — С волками жить — по волчьи выть. Не смей судить меня! Бред перенес его в зал суда, где на него, совершившего справедливое возмездие, смотрели даже не как на преступника, а как на… тварь, которую срочно нужно раздавить. — Не забывай меня, — он кашлял и улыбался. — Не забывай меня, мы еще встретимся… а, не хочешь? Ха-х… И снова хрипел, снова открывалась рана на его животе. Потому что он дергался, когда Сяо Синчэнь её зашивал. И даже когда уже была зашита, всё равно протекала. Сяо Синчэнь чувствовал запах крови и разматывал повязку. — Сун Лань… Едва прозвучало это имя, Сяо Синчэнь навострил уши. — Никогда… — Сюэ Ян начал мотать головой, всё быстрее и быстрее. — Никогда, никогда, никогда! И вскинул руку. Сяо Синчэнь едва успел. Сюэ Ян навел её на свой живот. — Никогда! — в яростной истерике кричал он. Его крик был настолько страшен, настолько… взаправду истеричен, словно он сопротивлялся… да даже сложно было сказать, что могло вогнать человека в такую дикую истерику. — Никогда, никогда! И он бил себя в живот, ножом бил, разрезал, вытаскивал внутренности… пробивался к тому, что оставил там этот человек. Сюэ Ян резал себя, кричал и выл, доставая органы, пересчитывая их и крича еще, не находя того, что искал. Разумеется, это ему мерещилось в бреду. Там он делал то, что происходило в его голове, пока он носил ребенка. — Где же он? — метался Сюэ Ян. — Где он, где он?! Я не хочу, я не хочу, чтобы он был во мне, я не хочу его рожать! Помогите, помогите! Сяо Синчэнь прижимал его к постели. Как назло, мальчик тоже захлебывался в криках. Для Сюэ Яна эти крики были как бы недоступны, но они, обходя органы его чувств, всё же проникали в его сознание. И он сходил с ума еще больше. В бреду он слышал их… из себя, из своего выпотрошенного нутра. — Убейте меня! — кричал он, слыша, как из пустой полости живота звучат эти крики, этот… младенческий плач. — О боги, боги, пощадите, убейте меня! И снова забирался руками в свой живот и снова вытаскивал их пустыми. Задыхаясь в панике, он резко опустил голову, ударяясь ею об пол, а тогда взял нож и, задрав голову, с широко распахнутыми глазами перерезал себе горло. Падая он чувствовал, как в груди необычайно тепло. Он думал, что это от крови… в то время как на самом деле Сяо Синчэнь прижал его к себе так крепко, что можно было задохнуться. Сюэ Ян дрожал и дергался… очень сильно дергался. Его руки были плотно прижаты по бокам тела, грудь к другой груди, ноги уже были связаны. А он всё еще трясся, сжимал кулаки… и сотрясался так, словно что-то рвалось изнутри, пыталось вырваться из его тела. Ребенок задыхался от криков. Все окна дома были закрыты, плотно была закрыта дверь. Огонь в печи уже не горел и лампадки тоже не зажигали. Темно… но не для слепого. — Холодно… — слезы скатывались по лицу Сюэ Ян. — Мне так холодно… добей меня. И вдруг расслабился. Сяо Синчэнь это ощутил и на пробу разжал руки. Сюэ Ян лежал на постели и… улыбался. — Убей меня… — он был в том яблоневом саду, среди солнца, ветра… и склоненного над ним мужчины, единственного, который… не «прикоснулся» к нему. И не сделал больно. — Убей меня… Было… хорошо. Сил не было совсем, тело легкое, и пахло… яблоками. Так яблоками пахло… и травой, и ветром. И солнцем. Тепло… и сердце медленно стучит. Тук, тук… тук. — Какой ты… красивый… — Сюэ Ян смотрел на человека, на глазах которого не было повязки. Совсем молодой парень с темными глазами и черными длинными волосами. Лицо нежно… и тревожно. — Боги… какой же ты красивый. Кто это? Он рядом, смотрит с тревогой, которая исходит от глубоких сердечных чувств. Он берет лежащего в яблоневом саду Сюэ Яна за руку, сжимает… но молчит. Шевелит губами… а голоса не слышно. Немой? Или просто… пробиться к его сердцу не может? Сюэ Ян моргнул, и когда снова поднял веки, молодой парень… стал еще моложе. Теперь это было подросток, лицо которого было залито слезами. Еще моргнул — и стал еще моложе. Мальчик, и опять — лицо в слезах. Смотрит на него, дрожа всем телом. Сюэ Ян моргнул еще раз… и увидел рядом с собой белый сверток халата, в котором лежал… младенец. Те же темные глаза. Только вот… тельце задубело. Он мертв. К глазам Сюэ Яна подступили слезы. Они стали больше, он в ужасе, которое вызывает онемение и оцепенение, смотрел на посиневшее тело мертвого мальчика. Он был задушен… Когда Сяо Синчэнь прилетел домой, он первым делом бросился спасать Сюэ Яна. Он прекрасно знал, как бьет Шуанхуа, и в намерение Сяо Синчэня не входило убить… если бы он контролировал себя. Но он так испугался, что упустил контроль и влил в меч ярость… и страх. Но меч был умен. Он ощутил этот слепой страх, но поскольку намерение требовало свершения, и он не мог ему противостоять, то пошел по пути наименьшего сопротивления… но мудрости. Он ранил… но ранил так, чтобы не повредить внутренние органы. Лезвие вошло так, что кишки не были повреждены, оно точно вписалось между ними, войдя как волосок в щель между блоками… мягкими блоками. Сяо Синчэнь сразу понял, что внутренние органы не задеты. Больше того: меч не вышел из тела Сюэ Яна, как ему изначально показалось. Приготовив спирт и замочив в нем нити и иглу, Сяо Синчэнь кинулся ставить греться воду, снял с Сюэ Яна халат, игнорируя плач младенца, но тут… Сюэ Ян схватил его за руки. — Не надо… — Сяо Синчэнь не понимал, пришел тот в сознание или нет. — Не надо… И держал, мешая ему прощупать рану. — Сожги… — прошептал он, — чтобы даже кости сгорели. Уничтожь… это тело. Спали его, как оно палило меня… И потерял сознание. Ощупав его лицо, Сяо Синчэнь сорвался с постели и бросился к сумке, доставая оттуда склянки и коробочки. Дрожащими руками он ощупывал их все, чтобы удостовериться, что берет именно то, после чего смешал порошок с одной коробочки с тем, что было в одной из склянок, подбежал к Сюэ Яну, нажал большим пальцем ему на подбородок, чтобы тот открыл рот, вылил это внутрь. Затем занялся раной. Игла не была согнута, такой зашивать было трудно, особенно брюшную полость, но это был не первый раз, когда он зашивал рану… и на этом человеке тоже. Пока зашивал, думал о мази. Она была голубого цвета, сделанная из очень редких водорослей. Её он взял с собой, еще когда спустился с горы, и дважды использовал её. Один раз на Сун Лане, второй… на Сюэ Яне. Он смазывал ему зашитую рану, перевязал ему живот, туго закрепил… Но не помогло. То ли меч всё же что-то повредил, то ли… жажда умереть была слишком сильна. Ясно было одно — Сюэ Ян умирает. И Сяо Синчэнь не мог этого остановить. «Почему ты больше не зовешь меня…» Это звучало именно так — «не зовешь». Словно не в «дорогом друге» было дело, а в том, как раньше звучал голос Синчэня, как он на него «смотрел», как… ждал. И теперь, когда он звал его по имени, между ними была лишь та боль, которую они друг другу причинили, и зовя друг друга настоящими именами, они словно напоминали о том, что было. Сюэ Ян снова начал задыхаться. Когда это происходило, он хрипло вдыхал ртом, но звук был такой, словно легкие у него разрывались, словно воздух туда совсем не попадал. Он хрипел через огромную боль, которую испытывал. И снова метался в жаре. По правде сказать… умереть он должен был уже давно. Не только в «тот» день. Вся его жизнь была борьбой ради того, чтобы жить, и когда он принимал яд, когда истекал кровью или когда его избивали так, что он не мог пошевелиться, только упрямая сила воли и душа не позволяли смерти закрыть ему глаза. Он не спрашивал себя «ради чего» — он действовал «вопреки», всегда, всегда «вопреки». Не потому что во что-то верил, а потому что понимал, что всё, что с ним происходит, всё, из-за чего это происходит, направлено лишь на одно — стереть его из этого мира, уничтожить. И он яростно противился тому убийственному течению, в которое его закинула судьба, так свирепо сопротивлялся, несмотря на те волны боли, в которых он захлебывался. Вопреки всему… он выживал. «Я должен жить, я должен выжить…» Не имело значения ради чего. Смысл… был в сопротивлении. «Я не умру, не умру!» Силы покидали его. Ребенок лежал в гробу, в своем «гнезде», и уже даже не пищал. Он был очень голоден, но уже молчал. Сяо Синчэнь сидел у постели Сюэ Яна. Он пытался поить его отварами, но те лишь стекали по подбородку, ведь горло не сглатывало. Сюэ Ян тихо и медленно дышал… хрипел, если точнее. Сейчас… он тонул. Слишком… тяжелые волны, слишком изнурительная борьба. Впервые так изнурительна… потому что его погубил этот ребенок. Если бы он только умер или родился бы мертвым. Если бы… его вообще бы не было. Тело и разум не отказывались даже от такой жизни, но вот душа… протестовала. Из-за этого ребенка она почувствовала, что к ней всё же кто-то пробрался… в тот самый момент, когда Сюэ Яну захотелось посмотреть на него, чтобы понять к какой стороне тот принадлежит, какое из двух зол наследует. Те… чувства, а ведь это были чувства, и поставили его в тупик. Сюэ Ян вдруг неожиданно понял, что… последний бастион пал. Эта тварь не просто была в его нутре — она каким-то образом прокралась и в его душу. Если не так, то почему она до сих пор жива, почему он её не убил? Потому что Сяо Синчэнь не дал? «Убей его, — кричала испуганная этим вторжением душа. — Убей, убей, убей!» Сюэ Яна это… сломало. Его грудь, к которой Сяо Синчэнь приложил этого ребенка, то, как он звал его «котёночком»… и перестал называть его самого «дорогим другом». А ведь Сюэ Ян думал… на мгновение всего, чуть-чуть… что Сяо Синчэнь не узнает, что можно… побыть подле него еще. Если бы только дала уйти нога, чтобы он мог убить это дитя еще в зародыше, если бы только была возможность сбежать в лес, родить и задушить его, а после вернуться… к нему, этому человеку, который с тревогой и лаской бросится к нему, произнося это «дорогой друг». «А чем я был бы тебе не друг? — думал Сюэ Ян. — Разве не любил бы я тебя за твою заботу, за твою ласку? Разве не помогал бы тебе, разве… не утешал бы твое одиночество? Быть может, я даже забыл бы, что ты мне сделал и что сделал тебе я. Забыл бы и мы… жили, жили бы как два журавля, нашедшие себе один приют. Плохо ли было бы? И мне, и тебе… не к кому вернуться. Только сойтись с кем-то…» Хриплое дыхание этого бушующего шторма стихало, и всё больше остывали прежде бурлящие воды, безжалостно уходя в такой, как прежде казалось, спокойный штиль, который нес за собой покой. Но не для того, кто держал этот шторм за руку. Сяо Синчэнь чувствовал, как пульс Сюэ Яна стихает, как тело становится прохладней. Он умирал… он в самом деле умирает. Прямо сейчас… рядом с ним. И ребенок тоже мог умереть, ведь Сяо Синчэнь к нему совсем не подходил. — Останься… — шёпот у постели умирающего мог быть иллюзией или явью одного из них. — Умоляю… «Умоляю… — эхом отзывалось где-то в глубине души Сюэ Яна, где, притаившись, душа с испуганными глазами взирала на кого-то из своей глубокой темноты. — Умоляю…» Голова Сяо Синчэня медленно опустилась. Сюэ Ян перестал хрипеть, не вздрагивала больше и его рука. Всё в доме стихло, даже дыхание… и молчание, как печать неизбежного, разрывала своей оглушительной тишиной. Заклинатель тяжело опустился на пол рядом с кроватью. Он пытался выровнять дыхание, но так и не смог. Дрова в печи тлели, но он не вставал, чтобы привычно подкинуть еще. Сколько сучьев он успел собрать за эти почти семь месяцев? Гору, наверное. А сколько риса он сварил, сколько перепелов забил и подал своему… врагу. Сколько воды он наносил, сколько грязного белья перестирал, сколько раз подмел пол, менял солому в тюфяке… и сколько раз он касался этого человека, сколько безумных криков от него услышал, сколько раз произнес его имя… — Друг… — слабо сорвалось с уст Сяо Синчэня, и голова его опустилась еще ниже. — Дорогой друг… Он даже не понимал, что за эти полгода ни разу, ни разу не вспоминал о Сун Лане, о горе… о наставнице, о братьях… о врагах. И об одиночестве. Его жизнь… в неё будто упало что-то, а он это поймал. И что дальше делать… а чтобы ни было, он это сделал, даже если не знал что. Он заботился, он кормил… берег, ценил. И когда узнал имя того, что упало ему в руки… но это перестало иметь значение в тот момент, когда он понял «кем», помимо имени, является этот человек. Тело Сяо Синчэня замерло, он молча положил левую сторону лица на краюшек постели неподвижного Сюэ Яна. В глазах жгло, сердце было опустошено. Сяо Синчэнь не осознавал, каким страшным от худобы и переутомления стало его тело. Он даже не осознавал до какой степени истощения себя довел. И вот сейчас, когда Сюэ Ян больше не хрипел, его собственное тело словно бы потеряло ту самую ниточку, которая всё это время удерживало его. Покормить ребенка, позаботиться о Сюэ Яне… снова покормить ребенка, работать, снова к Сюэ Яну… Тихонько выдохну носом, Сяо Синчэнь, не отпуская руки Сюэ Яна, тоже перестал шевелиться. Он не понимал, насколько голоден и насколько сильна его жажда. Он просто… отключился, когда так неожиданно замер. Словно, чтобы жить, ему всегда нужно было быть в движении. И как только он остановился… жизнь в нем медленно замерла.