Проклятый

Сердце Сяо Синчэня сильно билось. Он чувствовал радость, облегчение… даже счастье. Его тело, которое он довел почти до истощения, словно умнейший механизм вновь запустило активную работу, питаясь пищей духовной, к которой он был привычен… но не так. Она редко когда была добыта из радости, а не из стараний или усердия. Еще в детстве он и другие дети часто такое практиковали, закаляя силу духа, учась, ибо хорошее и необходимое добывается с трудом, плохое же не требует усилий и усваивается просто так. Он был научен этому… и об этом размышлял. Он думал о том, что «усвоил» Сюэ Яна в наименьшем для себя сопротивлении — через гнев и ненависть. Потому что тот был плохим, «легким» для понимания. Видя червивое яблоко не сомневаешься, что оно горькое внутри. Но это яблоко… как оказалось, было повреждено не изнутри — а снаружи. И то, как Сяо Синчэнь усвоил его потом… что помогло ему усвоить… и это было тяжело. Это было очень, очень тяжело. Не столько труд, сколько покорность очевидной правде помогла ему усвоить то, что вроде бы и плохое по содержанию… но открывает глаза. Горькая правда… но правда необходимая. Сюэ Ян был как тот человек, который требовал неимоверных усилий, терпения и выдержки, чтобы понять его таким, каким он и был. Как и всё хорошее и нужное он «добывался» с трудом, и ты вынужден был идти наперекор своим привычкам и убеждениям, чтобы освободить место для понимания совершенного другого. Если ты хотел его понять… то ты пойдешь против себя и в конце концов поймешь, что неправ… был ты. Он тоже неправ, но… у него прав на это было больше. У него были все права изрыгать пламя, ибо сколько его посеяли внутри… и оставили сгорать. Никто ему не помог. Никто даже не пытался. Но сейчас мысли Синчэня были далеки от этого. Он «смотрел» на Сюэ Яна тактильно, обонянием и внутренними чувствами, инстинктами. Понимал, что тот жив, понимал, что… не умер. И он сам тоже не умер. Когда Сяо Синчэнь опустил у его постели голову, это было всё равно что он склонил её… впервые склонил, перед неизбежным. И чувство, что однажды он уже склонил так голову… и тоже умер. Он ведь… не очнулся бы, он… остановился, притих, замер. Рука в руке, а сердце начало биться медленней. Но то была не медитация. Он просто… позволил себе остановиться. И почему-то наличие ребенка не оживило его. Он ведь должен был знать, что в таком случае тот тоже умрет… умрут они все трое, Сяо Синчэнь был бы последним. И всё равно не встал. Он даже не смог бы объяснить, если бы пришлось. Хрип Сюэ Яна стих, и тело его становилось всё холоднее. Сяо Синчэнь понимал… что это всё. Понимал, что не справился, что что-то упустил. Он не знал о внутреннем кровотечении, не знал… что меч пробил матку, хоть и вонзился под углом, что мог пробить и кишки, однако этого не произошло. Чтобы спасти Сюэ Яна, ему нужны были глаза, чтобы он видел… «тот» орган. И когда он понял, когда все признаки указывали, что всё, что он совершенно бессилен, Сяо Синчэнь… остановился. Его тело, прежде действующее «через», почти переступая через каждое препятствие, даже если ступать приходилось на шипы и стекло, всё равно шло вперед. Потому что… иначе никак. Он должен был беречь ребенка, он должен был вылечить Сюэ Яна. Что с ним делать дальше он не знал, но бросить его умирать или забрать ребенка и уйти… не мог. А потом в яблоневом саду Сюэ Ян сказал ему о том, что… был одинок. Что почувствовал себя одиноким, потому что всё это время был не один. И привык к этому. А когда очнулся вновь один… страх снова свел его с ума. Этот человек… был сломлен и сведен с ума жестокостью своей жизни, но бился вперед, рвался, поднимался, кричал… убивал. Всё, всё ради того, чтобы идти вперед. И даже Сяо Синчэнь не мог этого понять. Сам он бы уже… спрятался, или… Это «или» дало о себе знать, когда Сяо Синчэнь тяжело опустился на колени. Он никогда не испытывал пределов своей слабости, но, как и учил, считал, что воля решает всё. Но его воля… в тот момент угасла. И погасила эту волю почему-то смерть его врага. Когда Сяо Синчэнь понял, что Сюэ Яна не спасти, что тот неизбежно умрет, что он не успеет за помощью и вернувшись найдет его уже остывшим… Сяо Синчэнь вдруг почувствовал, что всё закончилось и для него. Вот просто — туше, и тьму окутали еще большей темнотой. Но в ней больше не было бликов сияния, не было тепла, не было… даже ветра, запахов, осязаний. Она была… мертва. И ноги Сяо Синчэня больше не держали его. Он опустился на колени, медленно уложил свою голову на край постели Сюэ Яна. Словно в наитии сжал его руку, не отпуская. И даже мысли его померкли. Он перестал думать, перестал чувствовать, перестал осознавать. И провалился в глубокое ущелье, словно сама душа ушла от него. И он бы лежал… он бы ничего не слышал и ничего не ощущал. Он лежал бы так до тех пор, пока не остановилось бы сердце… чувствуя уходящее тепло руки, за которую держался. Именно держался, а не держат. Повязка пропиталась кровью, и Сяо Синчэнь опустил веки. Это было глупо, держать их открытыми, но ведь он не родился слепым, а стал таким. Когда чувства обострялись, он машинально поднимал их, так как тело помнило, что нужно всмотреться. Но сейчас и это растаяло. Некуда было смотреть… всё вокруг него остыло. Впервые тьма стала беспросветной. Свой поступок он объяснить не мог. Не смог бы и поведать, был ли это выбор или решение. Его собственные проблемы и чувства… они больше не вились вокруг прошлого. Потому что, отделив правду от лжи, он понимал, что по-настоящему «сейчас» наступило именно тогда, когда он эту правду понял. Его жизнь до этого момента была иллюзией убеждений, невежеством, «добрыми делами», выстилающими дорогу в ад. Тогда, получается… в ад он попал, самолично выстелив себе дорогу. Именно его невежество привело его к тому, что произошло. Но… что привело к тому, что есть сейчас? Нить слишком длинная и стала сужаться? Что ему… делать? Он больше ничего не знал. Писк младенца постигнулся им позже, чем Сюэ Яном. Тот всё еще был близко, но вот голова его вскинулась. Он посмотрел на женщину, его взгляд быстро метнулся к ребенку. Но он увидел только край пеленок, поскольку женщина закрывала мальчика своим телом. Её невероятно настораживал этот странный, опасный и, кажется, всё еще больной человек. Он имел вид лихорадочника, который только-только выполз из своей могилы и еще не пришел в себя. Сюэ Ян был остр, свиреп и невероятно опасен. Не имело значения, были у него силы или нет. Он и зубами выгрызет чье-то сердце, если потребуется… — Верни его, — низко сказал он, и взгляд его потемнел. Женщина не двинулась с места. — Я сказал верни его! Он хотел сказать «ребенка», но скорее уж зарезался бы, чем в самом деле это произнес. Сяо Синчэнь же, не понимая его криков, попытался быстро сориентироваться и понять причину. Женщина же, рядом с которой стал её муж, очень опасливо смотрела в сторону Сюэ Яна, но её успокаивало и обнадеживало присутствие Синчэня. И она повернулась, вытянув руки с ребенком. — Забери, — Сюэ Ян толкнул Сяо Синчэня в плечо. — Что забрать? — не понял Сяо Синчэнь, и только сейчас его насторожило, что писк младенца звучал как-то чересчур близко… и будто бы над ним. — Мы что, не одни? И он встал, мгновенно повернувшись к паре, при этом чуть раскинул руки, пряча Сюэ Яна за собой. — Кто здесь? — его голос звенел от напряжения. — Верните ребенка. Шуанхуа, услышав его зов, тут же притянулся к его руке, и ладонь Синчэня сжалась, когда меч оказался в ней. — Синчэнь, — он услышал знакомый голос. Сюэ Ян напряженно дышал за его спиной. — Это же… мы. — Кормилица? — голос Сяо Синчэня чуть осел и он положил меч на кровать. Сюэ Ян зыркнул на обнаженное лезвие, и очень нехороший блеск появился в его глазах. — Что вы… почему… — Потому что ты не пришел, — Сяо Синчэнь подошел к ней, и она с болью уставилась на него. — Я же не мой муж, который за нежелание доплачивать сразу объявил тебя лентяем. Пусть даже и так, но ведь у тебя ребенок. Ты не мог не прийти, ведь его нужно было покормить. Ни вечером, чтобы взять молока, ни утром, чтобы отдать мальчика мне, ты не пришел. Мое сердце сказало мне, что с тобой, должно быть, что-то случилось, или, упаси боги, с ним. И она передала ему на руки мальчика, который начал понемногу успокаиваться. — Осторожно, — сказала она, — пеленки очень грязные, нужно его искупать. И этот халат… — она замялась, — нужно постирать. Он ведь хороший… хотя темные пятна плохо отстирываются, но это ерунда. — Просто выкину, — отмахнулся Сяо Синчэнь, понимая, что ребенок и правда плохо пахнет. Оно и понятно, ему ведь не меняли пеленки. — Выкинуть? — глаза её выпучились и ладонь легко проехалась по голове Синчэня. — Болван! У тебя же ребенок! Перестирать хорошенько — так хоть на пеленки новые порвать сойдет. Да и потом, это же вроде как колыбель… так что какая разница, с пятнами или без, главное, чтобы чистая. Дай сюда, болван, я перестираю. Или у тебя есть лишняя хорошая одежда, в которую можно завернуть малыша? Одно дело пеленки, и совсем другое одеяльца. Зайди к нам, я молока тебе отдам, которое еще вчера нацедила. Придешь? Сяо Синчэнь молчал. Он укачивал успокоившегося ребенка, мысли его были в раздоре. — Выйдите отсюда, — вдруг низко прозвучало со стороны кровати, — а то меня сейчас стошнит. Все трое повернулись к Сюэ Яну. Лицо его выражало высшую степень отвращения и неудовольствия. Он уже поднял и запахнул свой халат. — Ты… — только и протянул Синчэнь. — Тебя надо осмотреть… — Себя осмотри, — рявкнул Сюэ Ян. — Пошли вон отсюда, от ваших голосов меня всего трясти начинает. Вон! — Идемте, — Сяо Синчэнь не намерен был спорить и стал подталкивать пару к выходу. — Вот, возьмите ребенка. — А ты? — Я сейчас выйду. Выпроводив пару, Сяо Синчэнь заметался по комнате. Он бросил дрова в печь, быстро разжег сухие ветки, порылся в закромах с едой, набрал из ведра воды в кувшин и поставил всё это на табуретке возле кровати Сюэ Яна. — Как ты? — тихо спросил он, не зная, что Сюэ Ян всё это время наблюдал за ним. Тот молчал, но можно было услышать, как он «урчит» внутри. Это скорее в переносном смысле, и с плохим значением. Это было проявление злости и недовольства. — Почему не добил? — наконец-то прозвучал голос Сюэ Яна. Сяо Синчэнь невольно застыл. — Я не знал, что это был ты. — А если бы знал? — Сдержался бы. Сюэ Ян слегка поднял бровь. — Может, ты есть хочешь? — спросил Сяо Синчэнь. — Хотя с такой раной… — Она уже зажила. — Что? Сяо Синчэнь не понял, что услышал. Как… зажила? Как это возможно? — А ты разве не видел? — спросил Сюэ Ян и тут же нахмурился. — А, ну да, извини. Ты разве не слышал? — О чем ты? Сюэ Ян и себе удивился. Ему же… не могло померещиться? Иначе как бы рана исчезла? — Женщина, — сказал он, и Синчэнь тут же напрягся, — приходила. Красивая такая. Я думал бред, но… — Сюэ Ян посмотрел на свой живот, — рана затянулась. И вздрогнул, когда Синчэнь слишком резко приблизился к нему. Это настолько застало Сюэ Яна врасплох, что в голову пришло самое худшее. Он тут же дернулся к стене, сердце бешено забилось в груди. Он… не мог поверить, что этот человек… «принудит» его, но был готов с криком вцепиться ему в горло. И уже вытянул руку в сторону Шуанхуа… Но Синчэнь не стал его принуждать… да и зачем ему это было? Да, он распахнул ему халат, что Сюэ Ян воспринял максимально яростно, и когда пальцы его коснулись живота юноши, тот мигом начал отползать к стене, задышав тяжело и рвано. Всё внутри него натянулось как струна, и завибрировало на низких частотах. На мгновение ему показалось, что сейчас его снова сбросят в ад… и снова уши демонов будут слушать песню его криков. — Как это? — грудная клетка Сюэ Яна всё еще тяжело вздымалась, а грудь и лоб покрылись испариной. Он сидел, согнув ноги и упираясь руками в кровать, пока Сяо Синчэнь склонился над ним, снова обнаженным. То, как это выглядело… — Что это? Сюэ Ян не понимал. Он весь напрягся и до него всё еще плохо доходило, что Сяо Синчэнь не видит его. Однако склоненный над ним, со стороны Сюэ Яна «угрожающе», опасно, давяще, он производил вид насильника, которым его в этот момент нашел разум Сюэ Яна. Он сидел, замерев всем телом, только грудная клетка вздымалась. Он был обнажен, и спешное дыхание Синчэня касалось его обнаженной кожи. Чувство это… ему максимально не понравилось. Потому что он не почувствовал отвращения, он… ощутил что-то другое. И это, застав его врасплох, тут же вызвало отрицательные чувства. Сяо Синчэнь же от его домыслов был далек. Он вообще ничего не чувствовал, находясь над обнаженным телом Сюэ Яна, кроме… удивления. Рана… была затянута. Но что удивляло сильнее — не было нитей. Он ведь… сам зашил его, куда делись нити? — Что это была за женщина? — Сяо Синчэнь поднял голову, «смотря» на Сюэ Яна. Тот всё еще смотрел на него со смесью напряжения и… волнения. — Не знаю, — голос его стал тихим, почти робким. — Не помню даже… плохо помню. Только то, что она была и что взяла мою руку. Сяо Синчэнь побледнел. — Какого цвета у неё были глаза? — спросил он. — Ты рассмотрел? Сюэ Ян не мог вспомнить. Однако в его голове возникло кое-что другое. «Ты его мама?» — спросил тогда он у незнакомки. Она молчала. «А чья мать ты? — прозвучал её голос. — Разве любят… потому что рожают? Любят… потому что хотят любить». — Кажется… — Сюэ Ян был растерян, — темные. Как янтарь. Губы Сяо Синчэня приоткрылись. Янтарь… он хорошо помнил глаза наставницы, и этот камень им соответствовал. Но… разве же такое возможно? Почему? Когда он пришел к ней с ослепленным Сун Ланем, она не сказала ему ни слова, молча выслушав просьбу. Но по её взгляду Сяо Синчэнь видел, что она не хотела этого делать, что Сун Лань, похоже, вызывал в ней враждебность. «Тебе и правда необходимо это сделать? — в конце концов спросила она, посмотрев на ученика. — Ты… неужели тебе никак не прозреть?» Сяо Синчэнь вспомнил её слова, ту горечь и тяжесть, с которой они были сказаны. Он не заметил, что пока раздумывал, рука его скользнула ниже, ощутив растянутую кожу впалого живота. И он бы продолжал этого не замечать, если бы это… не вывело Сюэ Яна из себя. Он почти озверел из-за того, как низко оказалась его рука, и тут же ударил заклинателя, яростно отпихнув от себя, впившись в него горящим взглядом своих покрасневших глаз. Тело его дрожало от напряжения, он тяжело дышал. Сяо Синчэнь сразу понял, почему это произошло. То, что он это осознал, понял и Сюэ Ян. И это… привело его к окончательному взрыву неконтролируемого бешенства. Он не хотел… чтобы Сяо Синчэнь знал о таком его страхе, это страшно унижало его, загоняло в угол. — Убирайся! — закричал Сюэ Ян и, схватив меч, бросил в него. — Пошел прочь, убирайся! Сяо Синчэнь молча отполз на четвереньках. И его потревожило то, что он осознал, и он сразу понял, почему Сюэ Ян вышел из себя. Ему тоже не хотелось, чтобы между ними была проведена «такая» черта, не хотелось, чтобы Сюэ Ян вообще смотрел на него как на врага… «такого» плана. Просто как на врага — да, это пережить было можно. Но если он будет видеть в нем опасного мужчину в «таком» плане… Сяо Синчэнь чувствовал, что это унизило и ужасно огорчило бы и его самого. Потому что невзирая на всё произошедшее, Сяо Синчэнь не видел в Сюэ Яне его физическую сущность. Да, он понимал, насколько юноша особенный, но чтобы из-за этого он перестал считать его мужчиной или вообще — польстился бы им… Нет, это было настолько отвратительно… именно в душе, словно грязь, и если ты в ней испачкаешься, то просто станешь себя ненавидеть, вплоть до того, что убьешь такого себя. Но Сяо Синчэнь кое-чего не понимал. Сюэ Ян так взорвался, потому что не знал… какого Сяо Синчэнь вида. Он уже думал об этом, и не один раз, но до сих пор точно не знал. И от одной мысли, что из известной ему пары врагов над ним надругается и второй её участник… Сюэ Яну хотелось сжечь этот дом вместе со всеми, кто в нем был, включая… себя самого.