Проклятый

Сюэ Ян высоко вскинул голову и замер. Он слышал… как «оно» шевелится, двигает своими конечностями, которые даже толком не распрямлялись, если только не приложить к этому силу. Сяо Синчэнь услышал, как застучали друг о друга зубы Сюэ Яна, когда ребенок оказался так к нему близко. Но не шевелился. Сяо Синчэнь тоже замер, не зная, как дать ему ребенка. — Нет, — довольно жестко вдруг сказал Сюэ Ян. — Я не прикоснусь к нему, ни за что. Сяо Синчэнь убрал ребенка. — Но ты покормишь его? Сюэ Ян сжал зубы и рявкнул согласие. Ясно. Значит нужно найти способ его уложить. Сложив одеяло, он попросил Сюэ Яна согнуть ноги и сесть так, чтобы упираться в изголовье. Тот молча сделал это. Положив одно из одеял ему между животом и бедрами, Сяо Синчэнь присел на край кровати и, двигаясь максимально аккуратно, начал пристраивать там ребенка. И сразу понял, что не хватает высоты. На свой страх и риск он оставил ребенка лежать, а сам снял свой верхний халат. Сюэ Ян не сразу понял, ради чего, и направил на него резкий взгляд. Сяо Синчэнь же, снова забрав ребенка, начал подтыкать недостающую высоту своим халатом, после чего уложил на него ребенка. — Согнись, — тихо сказал он, — немного. Я нащупаю… — Тронешь, — голос Сюэ Яна — лед, — и я откушу тебе пальцы. Сяо Синчэня это нисколько не смутило. Он… ничему не удивился. — Тогда сам. — Нет, — был однозначный ответ, а потом Сюэ Ян добавил: — Держи ублюдка за голову и направляй. Уверен, он быстро найдет желаемое. Сам Сюэ Ян вниз не смотрел и весь его вид говорил о том, как он старался максимально абстрагироваться от происходящего. Но его нервное дыхание… говорило лучше любых слов. Ребенок заворочался, когда втянул носом запах из, так сказать, самого источника, который так сводил его с ума. Он сразу же зашевелился, начал бить ножками и ручками. Сюэ Ян скривился, словно держал на себе змею, и дыхание его стало еще неровней. Сяо Синчэнь слышал это и немного занервничал. Он все мысли Сюэ Яна читал по одному лишь дыханию. К тому же, Сюэ Яна начало потряхивать. — Быстрее… — он даже закрыл глаза. — Если я для тебя хоть чуть-чуть человек… ускорься. Сяо Синчэнь молчал. Он остерегался говорить, он знал, что любое его слово будет провокацией просто по той причине, что немедленно вызовет шквальный огонь, и без разницы, что он скажет. Просто для Сюэ Яна это будет причина действовать. Сяо Синчэнь придержал ручки ребенка, и, не касаясь Сюэ Яна, направлял головку мальчика вслепую, максимально вслепую, слыша, как тот чмокает ротиком, уже ища грудь. И нашел как, как и предсказывал Сюэ Ян, довольно быстро. Когда это случилось, когда маленькие губки обхватили сосок, Сюэ Ян дернулся, как ужаленный, и из его горла вышел угрожающе-испуганный хрип. Во-первых, это было резко, во-вторых — больно. Ребенок припал к его груди и сразу же стал жадно сосать, и первые минуты Сюэ Ян чуть ли не белел от боли. Сам факт того, что с ним происходит, настолько причинял ему страха и ментальной боли, что его хватил озноб, а глаза страшно выпучились. Руки неистово дрожали, предвкушая движение, которое он сдерживал, как мог, а именно схватить тварь и разбить её о стену, которая была достаточно близко. «Терпи… — его так трясло от охвативших разум мыслей, что к глазам начали подступать слезы. — Терпи…» Расплакаться перед Сяо Синчэнем казалось высшей степенью угнетающего позора. Хватало и того, что тот и так знал слишком много его секретов, не хватало еще и этого унижения. Ребенок жадно и сильно сосал грудь, Сюэ Ян даже слышал глотки в горле, спешные и чуть уркающие. Это был прекрасный звук, но ему… он был отвратителен. — Проклятие… — начал несвязно бормотать он. — Чтоб ты сдох, ненавистная тварь, захлебнись и сдохни, сдохни, сдохни… Сяо Синчэнь тихо умостился позади, не решаясь быть у Сюэ Яна на глазах… дополнительно следя за тем, чтобы тот ничего не сделал. И слышал это бормотание, полное угроз и ненависти к сосущему грудь мальчику. Он не смел ничего сказать, не имел права. «Ты и правда тогда хотел убить его? — вспоминал он день в саду. — Ты сказал, что почувствовал себя одиноким. Так в кого ты целился? И ты просил вернуть ребенка, когда мы очнулись…» Он цеплялся за это, потому что был человеком надежды. Слабости, которые неосознанно открывал ему Сюэ Ян, давали Сяо Синчэню надежду на то, что всё это… может быть иначе. Но он не мог сказать, что происходило у Сюэ Яна внутри, кроме того, что ядом изливалось наружу. Но имел надежду, что за всей этой ненавистью, на которую он имел все права, может быть, хоть чуть-чуть… пробивается что-то еще. И ему нужно было помочь пробиться, чтобы Сюэ Ян имел какую-то мотивацию хотя бы представить, что может быть иначе. Что нет смысла… ненавидеть, нет смысла желать смерти. Что этот ребенок так же невинен и невиновен, как и он когда-то. Зачем же… зачем же поступать с несчастным так, как поступили с ним? И понимал, что уже таким, каким стал, Сюэ Ян не мог поступать иначе. Все его действия исходили из защиты. Сяо Синчэнь понимал, что для него полюбить этого ребенка… было бы всё равно что предать себя, обесценить ту боль, что он пережил, карабкаясь из ямы своей жизни. Потому что даже невинное дитя было не дано ему, а… навязано, причем таким страшным способом. И боль от родов, что он пережил, и та боль, которую переживает сейчас… даже боль от того, что этот ребенок не умер, всё равно что насмешка над его страданиями. А он еще должен был кормить его, отдавая от своего тела, потому что не мог иначе… как не мог и тогда, когда не успел выпить белладонну и был вынужден его носить, как тогда, когда дав ему вырасти, вынужден был его родить. Вынужден, вынужден… он просто был лишен выбора. И даже то, что ребенок выжил… тоже было против его воли. И не имело значения, невинное это дитя или нет. Для него это была не жизнь во плоти — это был итог того изнасилования. Когда Сюэ Ян бредил о том дне… Сяо Синчэнь плакал. Потому что слышал то, что говорит Сюэ Ян… слышал, как он умолял, как кричал, как просил убить его. Тот страх, который он источал, когда охваченный жаром и бредом разум возвращал его к той пытке… и Сяо Синчэнь плакал, потому что это было слишком жестоко. И спрашивал себя, что, как же так, как Сюэ Ян, переживая такое, продолжал вставать и идти вперед? Какая… сила воли, какое упрямство не менее сильной души. Зубами и ногтями он вырывал себе всё новую и новую возможность подняться на ноги, травил собственное тело, убивая нежеланных детей… и всё равно шел вперед, видя перед собой цели, которых всё же достиг. Он отомстил… но рок всё равно не покинул его. Кто-то надругался над ним и довел почти до смерти, а потом он попал в руки к Сяо Синчэню. Ну не жестоко ли? Сяо Синчэнь понимал, что да. Слишком… жестоко. Оказаться в зависимости от врага, да еще и беременным… и родить, несмотря на нежелание это делать. Так кто же был прав? Нельзя убивать ребенка, потому что это ребенок, или нельзя рожать, потому что тот был страшно зачат? Сколько женщин, сняв свое тяжкое бремя, топили несчастных, кто хладнокровно, кто задыхаясь от слез. А сколько их просто оставили своих детей на произвол судьбы… как был оставлен Сюэ Ян, наверняка являясь точно таким же ребенком, зачатым в муках. Так кто же… прав? Разве кто-то, кто не знает таких страданий, может сказать: «Не убивай», при этом не учитывая жертв и страданий матери? Просто «не убивай», и не важно, что ты чувствуешь. Не убивай, потому что… это правильно. Но почему тогда была дана дорога неправильному, почему этим детям можно быть так страшно зачатыми, а вот убить их — это уже преступление? Сердцу Синчэня стало тяжело. Он не знал, но был прав. Сюэ Яна и правда бросили, вынужденно родив. У его матери не хватило духу убить его… и вот к каким страданиям это в итоге привело. Та жизнь, которую он получил… разве смерть не была бы предпочтительней? К какому финалу такая жизнь бы его привела? А вот у Сюэ Яна хватает мужества убить этого ребенка, но он не может, потому что… один «правильный», не проживший и минуты его страданий, ему этого не дает совершить. Так что же… было бы правильным? Опустить руки… или продолжать держать ими руки Сюэ Яна? Эти размышления ломали Сяо Синчэня. Он утратил веру в мораль, а чем заменить её пока еще не нашел. И страдал, не понимая, как будет правильней поступить. Он защищал этого ребенка, игнорируя страдания Сюэ Яна. И от этого чувствовал себя садистом. Но вопреки этому всё в нем кричало: «Защити его, защити!» Потому что не всё так однозначно, всё… может быть иначе. И если нельзя изменить прошлое… то разве нельзя изменить будущее, взявшись за настоящее? Если есть хоть один шанс дать Сюэ Яну причину думать иначе, как-то унять его боль, сказать ему: «Да, с тобой поступили жестоко. И мне никогда не понять твоей боли, я могу лишь склонить перед ней голову…» Но что дальше? Как… поступить дальше? Что ему предложить, какие слова найти, которые не ранят боль Сюэ Яна? Потому что склонить голову и закрыть собой ребенка, чтобы дать Сюэ Яну вымещать всё свое зло уже на нем… не было выходом. Сяо Синчэнь это ощущал всей своей душой. Он должен был… как-то воззвать к Сюэ Яну, как угодно! Но как?.. Руки потянулись прежде, чем он успел это понять. Он всё еще думал, пребывая в своих мыслях, но низкое бормотание Сюэ Яна всё еще звучало в его ушах. И он протянул руки, ладони его легли юноше на глаза. Тот замер, как кот, на которого накинули ткань, имитируя ночь. Замер так страшно, что даже задержал дыхание. Сяо Синчэнь не преследовал цели его пугать. Он просто… хотел ему помочь. И решил, что, если «ослепить» Сюэ Яна, если не дать ему видеть, что происходит, тот, возможно, легче перенесет свою пытку. Сюэ Ян негромко сглотнул. Теплые… гораздо теплее, чем он себе представлял. Ему всегда почему-то казалось, что эти руки должны быть прохладными. А они теплые… почему-то. Так тепло… от ладоней на глазах. Он его… трогает, он закрыл ему глаза. Для чего, какую цель преследует? Сюэ Ян молчал. Спина его натянулась, голые плечи источали жар. Его длинные волосы источали запаха лаванды, падая ему на спину. Вся эта сцена… то, как он сидел, как ребенок сосал его грудь, как… ладони закрыли его глаза, скрыв половину лица. И приоткрытые губы Сюэ Яна, почему-то слегка красные, словно жар горел в них. И треск дров, веяние тепла от разожженного огня. И свет свеч и лампадок, тонкое веяние грудного молока, которое стекало по подбородку мальчика. Тот был… так счастлив, наконец-то этот запах он ощущал на вкус… и насыщался им, глубоко насыщался. Как он был счастлив… Руки Сюэ Яна шевельнулись. Он словно в каком-то наитии потянулся ими к ребенку. Руки Сяо Синчэня дрогнули. — Не убирай, — низко приказал Сюэ Ян. — Иначе я и правда задушу его. Он, дрогнув так, словно обжегся, оторвал ребенка от своей левой груди и переложил его, чтобы тот сосал правую. Ему же нужно было избавиться от боли… это было логично. Когда сделал это, то снова убрал руки. Сяо Синчэнь не отнимал своих, продолжая «ослеплять» Сюэ Яна, чтобы он не видел того, что происходит. Грудь болела, но отек постепенно проходил. Его молочные железы были внутри, куда глубже, чем у женщины, и насколько вот, он думал, это женское репродуктивно ество портило его тело, насколько оно мешало ему. Зачем… зачем вообще такое было создавать? Кто повинен в том, что мужчины этого вида обречены на такие страдания? Многие из них терялись в своем поле, они никак не могли определить к какому еству себя относить. Для мужчин слишком слабые, для женщин — слишком мужчины. Сюэ Ян не принадлежал ни к тем, ни к другим. Он со своим полом уяснил всё сразу, и уяснил больше не через гормоны, а через… самого себя, свой нрав, свои хотения, свои привычки. Он видел свое тело, рассматривал в детстве. Он чувствовал силу, напор, ярость, неудержимость. И понимал: он — мужчина. Органы внутри его тела не имели значения, он — мужчина. И в мыслях, и телом, и в желаниях, и в поступках. Он был как колючий терновник, как ядовитый шип или цветок. Яд… чтобы выжить. В природе много яда, все растения ядовиты. Потому что находятся в условиях, где кто-то постоянно кого-то пожирает. Сюэ Ян тоже попал в такие условия, но ведь он — человек. И человеческое должно было в нем цвести… Тепло от ладоней стало ощущаться сильнее. Сюэ Ян дышал, на удивление, мирно и тихо. Очень давно он так не дышал. Боль таяла, хотя внутри он и был напряжен из-за этого кормления. Его груди становилось легче и, как ни странно, в голове тоже всё стихало… и успокаивалось у сердца. Не из-за ребенка. Сильнее всего на него действовала эта теплая, даже сказать уже горячая темнота. И чуть-чуть влажная… Дрожь прошла по телу Сюэ Яна, когда спиной он ощутил потоки чужого дыхания. Он был обнажен до пояса, на голую кожу спины каскадом спадали длинные прямые волосы. А у груди ребенок… и грудь полностью обнажена. На левом соске скопилась капля молока и он почувствовал, как она, сорвавшись, потекла вниз. Кожа живота еще была растянута, но он понимал, что, может и не очень быстро, но она вновь обтянет его мышцы, когда он займется собой. Каким он был человеком… каким был бы, если бы его не сломали, Сяо Синчэнь даже не представлял. Столь тайные и глубокие закрома его души были заклинателю неизвестны, и он совсем ничего о нем не знал. Если бы знал… ему стало бы легче. Он как-то пытался отзеркалить того Сюэ Яна, который был словно в палитре цветов, когда один оттенок, в зависимости от расположения цвета, переходил в другой. И даже черный мог стать белым, плавно переходя от луча света. И если столь очевидные ярость, гнев, ненависть и мстительность перевести в противоположность, то получалась… хрупкость, нежность, слабость и, как ни странно… любовь. Сяо Синчэнь задумался. Он знал, что многое зло в мире исходит либо от любви, либо от слабости. Слабость диктует бесчестие, а любовь заставляет терять разум. Если ненависть Сюэ Яна — это противоположность любви, то его способность мстить вытекала из способности… доверять, надеяться на кого-то. У Сюэ Яна должна была быть способность любить, потому что все дети рождаются невинными. Разумеется, в детстве он любить никого не мог, но мог искать доверия, пока еще был невинен и беззащитен в помыслах и чувствах. И Сяо Синчэню всё казалось, что ярость Сюэ Яна так сильно исходит из страха, но не того гнилого, который печется за сохранность подлой шкуры или выгодных условий, а того страха, когда нет сил ни исправить, ни повлиять. Почему ему так казалось? Он исходил из того, что произошло в саду. Хоть караул кричи, но все его чувства навязывали ему только одну мысль: Сюэ Ян был напуган. И страх делал его опасным. Его вела не ненависть в тот яблоневый сад. Его вел… страх. Он сказал, что был один, что долго, пусть всего два дня, был один. И он, даже если не осознавал этого, требовал вернуть ребенка. Потому что тот был на чужих руках. Это ему… не понравилось. Он не любил его, разумеется, но что тогда диктовало ему начать угрожать? Сама угроза исходила от того, что кто-то вторгся в его мир и держал в своих руках какую-то часть её. Из этого выходило, что по той же причине он бросил в девушку то яблоко. Сяо Синчэнь думал, что Сюэ Ян промахнулся… но что, если нет? Что если и в той девушке он увидел такую же угрозу? Его вел страх… и он очень ярко себя проявил. Сяо Синчэнь понимал, что не может ошибаться, ведь если бы не такая же сцена в доме, и опять — ребенка кто-то держит, владеет над частью его, Сюэ Яна, мира… и Сюэ Ян снова чувствует угрозу. «Он перемен… боится, — думал Сяо Синчэнь. — Его страшит любое вмешательство в свое пространство. Только-только соберёт из осколков что-то, только склеит, причем и осколки своего разума, как кто-то вновь вторгается и занимает собой слишком много места, будто выдавливая его самого. Дважды он угрожал женщинам, и дважды на их руках был его ребенок, даже если он не смотрел на него как на своего ребенка. Но… понимал это или нет, а всё же признавал, как часть себя. Это… инстинкт? И он ему, похоже, яростно сопротивляется. Не хочет, чтобы тот владел им. Но всё равно в моменты напряжения действует именно инстинктивно…» Сяо Синчэнь выдохнул чуть сильнее, так как не заметил, что задержал дыхание, и его дыхание прошлось по коже Сюэ Яна. Тот был нем всем телом, но машинально опустил голову, когда ребенок, напившись молока, выпустил его грудь. Тихое и быстрое дыхание четко давало понять, что он заснул. — Убери его от меня, — низкий, но усталый голос Сюэ Яна отрезвил Синчэня. А потом он еще более устало выдохнул: — Спать хочу… Он не открыл глаза, когда Синчэнь убрал руки. Не открыл их и тогда, когда Синчэнь забрал ребенка. Сюэ Ян, который весьма заметно успокоился, вел себя тихо и больше ничего не говорил. Он больше не перетягивал грудь, только халат подтянул и, повернувшись на бок, вжался в подушку, подтянув под себя ноги. Ему больше не болело, хотя всё еще ощутимо ныло, но не так, чтобы он не смог мысленно от этого уйти. — Попей, — вскоре прозвучало над ним, но сонный Сюэ Ян почти не отреагировал. — Спать будешь крепко… и болеть ничего не будет. Отвар коснулся его губ, когда, едва приподнявшись, Сюэ Ян повернул свою голову. Еще по вкусу он понял, что это что-то белое… но вдумываться не стал. Он пил, горло его сглатывало, и он не замечал, что Синчэнь придерживает его голову. — Растопи сильнее, — падая, прошептал Сюэ Ян. — Чтобы прям жарко было… Ему хотелось тепла, причем тепла очень горячего. И он не мерз. Просто… это внушало покой. По телу прошелся озноб от мысли о том тепле, что он ощутил своими веками. Было… так безопасно, так… внушающе что-то спокойное, настолько, что от этого мерещились огненные цветы, которые плавали вокруг Сюэ Яна, не обжигая его. Когда Сяо Синчэнь растопил печь сильнее, Сюэ Ян уже крепко спал. Воспользовавшись этим, Сяо Синчэнь провел привычную процедуру прикладывания компресса и обтирания медом, после чего померял Сюэ Яну температуру, пощупал рану на животе. Затянутая… Сюэ Ян, лежа на спине, слегка пошевелился. Цветы… из пламени. И как красиво. Они плавают в теплой темноте, ласкают его своими огненными лепестками. И распускаются, дымно искря от тычинок. Огненная пыльца касается его лица. Приятно… так приятно. Слово он у себя дома — такое было ощущение. А потом на его глаза легли руки, и он не увидел, как ему в живот опускается… луна. Серебристая, сверкающая, девственно-белая, как яшма, луна.