Проклятый

Чтобы у Сюэ Яна постоянно прибывало молоко, Сяо Синчэнь сделал его пищевой и питьевой рацион очень богатым и разнообразным. Так как он уже давно поспрашивал, то знал, что сделать. Он давал Сюэ Яну очень много пить, делал ему специальные злаковые отвары, потому что Сюэ Ян, на удивление, не любил хлеб от слова совсем (ну или лгал, что не любил), сиропы на основе смородины и грецких орехов, кисломолочные продукты, из-за чего и дня в доме не проходило без скандала, потому что Сюэ Ян ненавидел молочку, причем с детства. Но Сяо Синчэнь находил аргументы, находил возможности его напоить. Например, добавлял молоко в чаи и отвары, в различные каши. Ночью он его минимум один раз будил, чтобы ребенок взял грудь, а днем следил, чтобы Сюэ Ян как можно чаще кормил мальчика. Сюэ Ян матерился по-черному, откровенно устав от того, что ни его, ни тем более его грудь не оставляли в покое. Он специально посчитал — его мучали не меньше десяти раз, и один-два раза ночью. Сяо Синчэнь был упрям, и вскоре Сюэ Ян так измучился, что разрешил тому вообще его не будить и делать всё, чтобы маленькое чудовище отсосало столько, сколько ему было нужно, потому что как бы он ни матерился, а вынужден был хотя бы про себя признать, что после каждого кормления ему становилось легче, более того — это придавало ему сил. Сюэ Ян был в шоке, но чем больше кормил, тем лучше себя чувствовал. Силы словно вливались в него, а не высасывались. Сяо Синчэнь был так упрям в частом кормлении, потому что знал, что, чем чаще кормить, тем больше будет молока. Ребенок отличался знатным аппетитом, он мог вообще грудь не отпускать, но наедался быстро, потому что было что глотать, причем крупными глотками. Единственное, что приносило Сюэ Яну удовольствие, это разнообразие стола. Сяо Синчэнь постарался, и ел Сюэ Ян не просто хорошо и много, но еще и разнообразно и вкусно. Помимо каш и супов он получал яйца, получал жирные бульоны из курицы и кролика, за которым Сяо Синчэнь посылал охотиться Шуанхуа, получал орешки, изюм, семечки и кунжут, имбирь в сахаре, вареные бобы с медом и маком, даже варенье, которое, уж неизвестно где, Сяо Синчэнь доставал. Да и сам Сюэ Ян замечал, что не просто ест, а очень даже хочет есть. Когда Сяо Синчэнь забил для него перепелов и начинил их рисом с черносливом и курагой, запек всё это в печи и подал ему на обжаренных в сладком масле листьях лопуха, Сюэ Ян ощутил такой прилив слюны во рту, что его рот едва не расплавился. Он очень, очень любил перепелов, это было его самое любимое блюдо. И он улыбался, когда ел. Сяо Синчэнь «видел» его улыбки, читая её через шумное чавканье и очень тихое постанывание. И себе тихо улыбался, мило же. Еще Сяо Синчэнь выносил Сюэ Яна во двор на солнце. Ну, как выносил? Сюэ Ян зашипел лишь от одной фразы о том, чтобы его подняли на руки. Синчэню пришлось предложить ему ту конструкцию, которая помогала ему ходить. Она действительно была удобной, но её тяжело было тащить через порог и по лестнице вниз. Так что Сяо Синчэнь всё же поднимал его на руки, а уже во дворе Сюэ Ян «гулял» так долго, как только хотел, разминая ноги и тело. Живот всё еще тянуло, да и нога сопротивлялась, но чем больше он ходил, тем сильнее становился. Он это ощущал. Они не выдерживали часы кормления и прикладывали мальчика к груди по первому требованию. А тот, явно уяснив, что преград больше нет, напоминал о своем голоде с завидной регулярностью. Он ел даже когда спал, но ни разу не было такого, чтобы он опорожнился, пока был приложен к груди Сюэ Яна. А вот на руках Синчэня как за здрасте. Сяо Синчэнь даже как-то обиделся немного, но потом сам же с этого и смеялся. Потому что это действительно было смешно… и одновременно отдавало какой-то печалью. Оказываясь в непосредственной близости с Сюэ Яном, мальчик словно телепатически угадывал его настроение, которое было максимально недружелюбным. Он ни разу не хныкнул, не заплакал, не опорожнился, не задергался, даже грудь больше не сосал резко, а значит не доставлял боли. Сяо Синчэнь этому поражался. Почему? Потому что ребенок до посинения терпел стул и малую нужду, лишь бы подольше побыть возле Сюэ Яна. Ребёнок сосёт грудь не только для того, чтобы утолить жажду или голод, но и для успокоения, утешения, чтобы легче заснуть. На это еще указывало то, что, только дитя отнимали, только он оказывался как можно дальше от Сюэ Яна, немедленно опорожнялся, личико переставало быть багровым, а бровки расслаблялись. Но увы, не только Сяо Синчэнь догадался — вскоре это понял и сам Сюэ Ян и стал отгонять от себя ребенка, как только понимал, что тот халтурит и просто держит сосок во рту. В свою очередь хитрить начал и ребенок. Он стал куда чаще прикладывать кулачок ко рту, мотать головой и открывать ротик (признаки того, что нужно срочно покормить), из-за чего приходилось вновь давать его Сюэ Яну. И, что было логично, начал переедать, поняв, что, если не будет работать ртом, ему быстро скажут «до свидания». Чтобы Сюэ Ян был поспокойней, а еще для лучшей лактации, Сяо Синчэнь давал ему перед кормлением чаи, например с ромашкой и мятой, кислое молоко с выжимкой из ягод, или чай с молоком или имбирем и медом. Сюэ Ян заливался этими чаями, отварами и водой, пил он в день, если не солгать, до трех литров жидкости в общем числе. Между кормлениями Сяо Синчэнь давал ему прикладывать к груди холодный компресс, чтобы облегчить отеки и неприятное стягивание, а когда малыш заканчивал есть, заставлял его (да, потому что Сюэ Ян не позволил бы ему прикоснуться) делать себе легкий массаж груди, разминая её в необходимых движениях. Сюэ Ян взорвался бешеной бранью, когда из-за этого массажа молоко один раз просто струей брызнуло у него из соска, из-за чего Сюэ Ян вылупил глаза так, что аж онемел. Тем более, что он ничего при этом не почувствовал. Из-за постоянной кормежки его соски стали огромными и постоянно были красными, были набухшими и торчали. Это его… да что и говорить, нужно было просто послушать, как он матерился. Вся эта «идиллия» только звучала как идиллия. Потому что Сюэ Ян вовсе не был спокоен, и то, что происходило… очень сильно выводило его из себя. Во-первых, он страшно возмущался, что это слишком часто… нет, даже не так — постоянно. Он так и не привык к этому кормлению, хотя бывало даже днем, когда спал, не чувствовал, как очередной раз кормит это маленькое чудовище, так его выматывала эта кормежка. Сяо Синчэнь из кожи вон лез, чтобы попытаться объяснить ему, почему нужно именно так. — Днем и ночью… — кипел Сюэ Ян. — Днем и ночью, днем и ночью! Сяо Синчэнь призывал на помощь всю свою силу убеждения. Молоко не должно было застаиваться в груди ни в коем случае, и здесь он особенно давил на то, что в таком случае боль вернется и её станет больше. То, что ребенок много ел, было хорошо именно для Сюэ Яна, ведь так ему не будет болеть грудь, больше не будет озноба, отеков и горячки. То, что из молозива оно становилось густым, было прекрасным знаком, и на это Сяо Синчэнь тоже давил. — Но чем больше он пьет, тем больше этого молока прибывает, — возражал Сюэ Ян, — вдобавок ко всему, ты меня перекармливаешь. — Но ведь тебе самому хочется есть. — Я ем, потому что ты постоянно подсовываешь мне еду. Сюэ Ян очень любил вареные яйца, такие, с очень желтыми желтками. И Синчэнь клал их ему почти в любое блюдо, где они были уместны, чтобы Сюэ Ян соблазнился съесть всё. Так за день он мог съесть порой больше пяти яиц. — Сколько это будет продолжаться? — Сюэ Ян полусидел, халат на груди распахнут, красные набухшие соски торчат. Он даже не смотрел на них, чувствуя непереносимое отвращение. — Ну, — Сяо Синчэнь знал ответ, но сказать Сюэ Яну, что обычно женщины выкармливали своих отпрысков до трёх лет… ему еще пожить хотелось, да и ребенку, судя по всему, тоже. — Если самое малое… — Наименьшее. — Полгода… хотя бы. — Что? — глаза Сюэ Яна стали больше. Он выпрямился. — Полгода?! — и агрессивно подался вперед. — Ты правда считаешь, что я буду делать это полгода?! Что буду здесь так долго?! Сяо Синчэнь сохранял завидное спокойствие, зная, что Сюэ Ян смотрит на него, выискивая в его лице малейшую морщинку сомнения или неуверенности. — Прожорливая тварь! — Сюэ Яну нужно было как-то сбросить напряжение, и он свирепо бросил подушку в сторону кухни. И снова повернулся к Синчэню. — Ты меня за дурака не держи, понял? Даже конченый идиот бы понял, что молоко не перестанет прибывать, пока идет кормежка. — Но тебе всё равно нужно его сцедить, — спокойно отозвался Сяо Синчэнь. — Что плохого в том, что ребенок сделает это лучше, чем массажи? Тем более, что полгода — это небольшой срок. — А что потом? — Сюэ Ян сузил взгляд. — Ну пройдет полгода, а дальше что? Он всё равно будет хотеть жрать, и от его вмешательства молоко не перестанет пребывать. — Даже если ты снова начнешь перевязывать себе грудь, ты не прекратишь лактацию, — прямо сказал Синчэнь, — и только усугубишь и осложнишь работу молочных желез. А если молоко застоится, то снова произойдет воспаление. Ты этого хочешь? Сюэ Ян молчал. Он не был глупым человеком, и даже в такой ситуации ему не нужно было искать того, кто мог бы ему сказать, что делать. Он довольно долго взвешивал в уме всё, что усиливало и продлевало период кормления, а найдя слова Сяо Синчэня разумными, отказался от резкого прерывания кормежки. — Месяц, — голос его звучал непреклонно. Сяо Синчэнь задержал дыхание. — Один месяц. И ни днем больше. Сяо Синчэнь задумался. — Ты хочешь… — предположил он, но речь свою не закончил. Он уже понял, что Сюэ Ян сделает. Для Сюэ Яна это был слепой выстрел даже не на удачу, а чисто проверить, сработает ли. Он запланировал уменьшать количество самого кормления, скажем, отнимая по одному через каждый день. И был прав. Это наименее травмирующе для постепенного отлучения от грудного кормления. Он понимал, что именно кормление стимулирует приток молока, но раз уж начал, то резко обрывать всё же было глупо, и опасно. Ну а для ребенка это означало, что он начнет получать меньше молока. Сяо Синчэня это волновало. Сильно. Потому что мальчик не хотел пить другого молока. Чем заменять недостачу того, которое он получал сейчас? Однако спорить с Сюэ Яном заклинатель не стал. Всё равно понимал — бессмысленно. И неразумно. Кто он такой, чтобы настаивать на чем-то, ссылаясь на потребности ребенка? Речь ведь шла не о нем, а о Сюэ Яне. С каждым днем тот чувствовал всё больший прилив сил, а значит и уверенности в собственных возможностях. Он не отрицал, что это кормление, как ни странно, практически исцеляло его… даже успокаивало. Он очень боролся с принятием этого покоя, так как считал это унижением собственного достоинства. Он сам ел, когда кормил, дремал, пока ребенок был у его груди. Но чаще всего сидел, пока ладони Сяо Синчэня были на его глазах. Это… стало неофициальным, но обязательным условием. Было так странно… со стороны, вся эта сцена, когда глаза Сюэ Яна были закрыты, а ребенок сосал его грудь. Сяо Синчэнь слышал эти звуки, и странные чувства посещали его. Он ведь понимал, что перед ним — Сюэ Ян. Сюэ Ян, грудь которого сосет ребенок. Сюэ Ян, который… кормит грудью. «Как это выглядит? — думал он, не имея сил представить. — Хотел бы я знать…» Ночью он аккуратно распахивал ему одеяние и под выдыхающий стон Сюэ Яна прикладывал ребенка. Сюэ Ян уже даже не просыпался, но руки его сжимались в кулаки. Иногда он бормотал что-то, и пару раз Сяо Синчэнь расслышал слова «ублюдок» и «никогда». Сюэ Ян не отступился от своих намерений и начал действовать. Он каким-то образом догадался, что горячее приводит к стимуляции молока и отказался от супов и чая, выпивая только в меру теплые или остывшие, всё чаще прикладывал холодный компресс к груди… и отнимал у ребенка по одному кормлению через каждый день. Ребенок, конечно же, сразу дал понять, что заметил это недоедание, и выказал недовольство. Сяо Синчэнь попытался его обмануть. Он обматывал тканью, которой Сюэ Ян обматывал грудь, бутылочку с молоком и вот так давал ребенку. У него получалось обмануть нюх, но не вкус, и мальчик никак не мог понять, что же не так. Пахнет знакомо, но вкус чужой. И Сюэ Ян больше не давал ребенку хитрить. Прекрасно зная, что это даст, он стал пить пряные настои из корицы, гвоздики и перца, из-за чего молоко у него, разумеется, стало горьким. Но для него самого это было полезно, так как стимулировало его мышцы, органы, и разум. Гвоздика хорошо тонизировала матку, из-за чего быстро спадали внутренние отеки, и разжижала кровь, поскольку по своему пульсу Сюэ Ян понимал, что из-за лихорадок, пережитой боли и нервов она у него загустела. Перец тоже разжижал густую кровь, за счет чего усиливалось кровообращение в мозге. Это было его старое средство, которым он восстанавливал себя после нервных срывов, чтобы кинуться в любое действие, требующее ясности ума. Впрочем, несмотря на потребляемые стимуляторы аппетита, есть он стал меньше, опять же, тем самым приводя себя в прежнюю норму… и перестал быть неподвижным. Он стал чаще выходить на улицу, причем сам и в ночное время. Если светила луна, он мог часами на неё смотреть, думая о чем-то, что, пожалуй, даже боги разоблачить не смогли бы. Он смотрел и смотрел, сияющий белый круг тонул в темном озере его глаз, поглощаясь ими, как жидким черным пламенем. Луна тонула, в то время как сам Сюэ Ян всплывал. Он не помнил тот сон, где луна опустилась ему в чрево, но прикасаясь к своему шраму чувствовал успокоение. Не зная, что же именно его спасло, он считал, что, возможно, теперь с кое-чем было покончено навсегда. Ни одна тварь не сможет зацепиться там, где колыбель жизни была пробита, и он знал, что Синчэнь никак не мог зашить ему матку. Считал, что выжил чистым чудом, что тело само остановило кровь внутри. Но это не отменяло того, что он был ранен «там». А значит… ни одна тварь больше не овладеет его телом, не причинит боли и мук рождения. Если бы только… можно было убить и ту, что уже была, Сюэ Ян, возможно, нашел бы полный внутренний покой. Ребенка он ненавидел. Он выгонял Синчэня с ним каждый раз, когда тот плакал, и уже без разницы, холод был, ночь или жара. Потому что Сюэ Ян уже не был прикован к постели, и чтобы не ушел он, уходить приходилось Сяо Синчэню. С каждым днем Сюэ Ян упорствовал, двигался всё больше. Сяо Синчэнь слышал его хриплые сдавленные стоны, когда тот начинал отжиматься от пола, обливаясь потом и превозмогая себя, чтобы распрямить руки, поднимая свое тело. Он делал это снова и снова, даже когда падал, пил крепкие перцовые отвары, ел всё меньше и всё больше ходил, правда в пределах двора и дома. Он совершенно не обращал внимания на своих «сожителей». Молчаливый, напряженный и угрюмый он источал спокойствие только тогда, когда спал, и больше Сяо Синчэню не позволял к себе прикасаться. Избавился он и от традиции закрытых глаз, потому что кормлений становилось всё меньше, и чем дальше это заходило, тем быстрее он хотел с этим покончить. Из-за того, что Сюэ Ян приходил в себя, Сяо Синчэнь начал подмечать насколько он возвращал себе того прежнего себя, которым был. Они вообще больше не разговаривали, и те злобные, полные ненависти флюиды, которые Сюэ Ян источал лишь от одного взгляда на них, Сяо Синчэнь чувствовал почти что кожей. Сюэ Ян хотел уйти и как мог спешил это сделать. И он себя не жалел. Часами проводил с упражнениями, ночами уходил во двор и либо бродил, либо смотрел на звездное небо или луну. Днем он выходить больше не стал, так как не хотел, чтобы его кто-то видел. И обрезал волосы. Сяо Синчэнь, однажды вернувшись от кормилицы, нашел Сюэ Яна возле ведра с водой, над которым тот шумно умывался. Ладони Сюэ Яа набирали воду, и он тер их по своему лицу, шее, плечам. Он был до пояса обнажен. То, что Сяо Синчэнь был слеп, позволяло Сюэ Яну быть чуть более спокойным и не думать о том, что на него могут смотреть, а потому он позволял себе такой вид, точно зная, что защищен. Хотя и не понимал, что Сяо Синчэнь знал, когда тот был обнажен. Запах. Сюэ Ян потел, занимаясь, а голая кожа всегда пахнет острее. Поэтому Сяо Синчэнь всегда знал, если тот был обнажен. Сжав руками края ведра, Сюэ Ян, чьи волосы тяжелым каскадом упали по обе стороны его тела, смотрел на свое отражение, не находя в нем себя. Он почувствовал движение волос по своим плечам, краем глаза увидел то, как они упали. И взял со стола нож. Сяо Снчэнь услышал звук лезвия, которым что-то… он не мог понять, то ли дерут, то ли острят. А потом лицо заклинателя чуть вытянулось. Это был звук… Он не стал спрашивать, даже голоса не подал. Сюэ Ян слегка быстрыми, что значило «без малейшего сомнения» движениями обрезал свои длинные волосы, которые отросли так, что уже щекотали кончиками поясницу. Срезав прядь, он бросал её на пол, и так продолжалось до тех пор, пока вся длина не заходила ниже плеч. Бросив нож на пол, Сюэ Ян окунул голову в ведро, прополоскал волосы и шумно вытащил голову обратно. Потеки стекали по его лицу и груди, стекали к животу, пока он поглаживал кончиками пальцев кожу головы, разглаживая пальцами волосы. Потом встряхнул ими, взял кожаный шнурок и завязал. Обрезав волосы, он в разы почувствовал себя свободней. Он уже мог стоять прямо, живот стягивался, и он снова чувствовал мышцы, когда потягивался. Приятно… как свободно и приятно. Это было так хорошо, что он поднял руки и сильно потянулся, вытягиваясь всем телом. Слегка откинул голову, плавно развел руки и опустил их. Сяо Синчэня в доме уже не было. Он старался не маячить перед Сюэ Яном, улавливая такие спокойные моменты его уединенного блаженства. Но с каждым днем жить рядом с ним становилось всё опасней. Сяо Синчэнь понимал, что Сюэ Ян уже в силе сделать что-то, и не отпускал ребенка от себя даже когда спал. Сюэ Ян в этом ему даже помог, потому что не спал по ночам, а вот днями, когда Синчэнь пропадал у кормилиц и на, так сказать, «работе», спал. Мало едя, много и сильно двигаясь, а также употребляя пряные настои он почти добился того, чего хотел — молоко стало пропадать, а будучи страшно горьким больше не привлекало мальчика, обжигая и травмируя его еще слишком чувствительные и нежные рецепторы. Сяо Синчэнь молчал. Сюэ Ян порой посматривал на него в ожидании какого-то слова против его решений, но ничего так и не произошло. А в один из пасмурных дней, когда Сяо Синчэнь пришел в похоронный дом, то не услышал привычного тихого сопения в углу комнаты. Сюэ Яна в доме определенно не было. Сюэ Ян… ушел.