Проклятый

Скиталец, чья душа разбита на кусочки, и я, невежественный раб порока, когда под знаменем добра свершают горе, прозренье добывая в слепоте застывшей плоти…

У него было ощущение, что он снова готовится к худшему. Пряные отвары согревали и наполняли разум бодростью, движения тела заостряли чувства, укрепляя плоть, а ночь… вдыхала в легкие ту спасительную прохладу, которой отдашься всей душой. Яркий свет луны манил и звал, лунная дорога уводила в глубокую чащу леса, темную и пугающую, слишком глубокую и непроглядную, чтобы что-то в ней высмотреть. Но самым лучшим было… ощущение свободы. Он всё больше и больше уходил от контакта с ребенком, всё меньше слышал и видел Сяо Синчэня. И находил это как прекрасным, так и… ужасным, почему-то. Сяо Синчэнь, казалось, нарочно пару раз в день показывается ему на глаза, и на него больше не нужно было кричать, чтобы он унес мальчика, когда тот плакал. Сюэ Ян до сих пор не знал, что это мальчик, да и, честно говоря, нисколько не задумывался о поле. Ни первичном, ни вторичном. Ни участь, ни положение, ни судьба этого ребенка его не волновали. Потому что одно его присутствие превращало его мир в ад. Он всё еще не мог поверить, что это чудовище вышло из его тела, что его тело вообще взрастило его. Это всё еще казалось невозможным, и не из-за физиологии, а по факту, который учитывал абсолютную уверенность в том, что такого никогда не должно было произойти. Это была не та воля, которая бы это позволила. Кто ж мог знать, что вмешается воля иная, и до такой степени… злополучная, учитывая обстоятельства. В ту ночь он спал, никуда не выходил. Сяо Синчэнь подивился этому, но на том и закончил. Укладываясь в свой гроб, он устраивал поудобней ребенка, и пока спал нисколько не шевелился, слушая мирное дыхание мальчика у своей груди. Сюэ Яну удавалось пару раз застать такую картину, хотя Синчэнь повернул гроб так, чтобы издали их не было видно. Но Сюэ Ян всё равно углядел. Он замер тогда, глаза его пылко и остро проследили одно большое светлое пятно, и другое, поменьше, с темнеющими волосиками на макушке. «Урод, — подумал тогда Сюэ Ян и взгляд его сделался в разы холоднее. — Мерзкое проклятое чудовище…» Его дыхание изменилось, и Сяо Синчэнь услышал это. Он напрягся. Сюэ Ян источал опасность, но то ли не решался, то ли слабел рискнуть, но ничего не делал. Только спал, упражнялся, ходил и ел, постоянно урезая свой рацион, по большей мере заменяя его пряным питьем. Сяо Синчэнь не навязывал ему ничего, не прикасался к нему, не спрашивал о здоровье. Хотя ему и было интересно, потому что он знал, что, как бы ни хотел, но прийти в свою норму Сюэ Яну быстро не получится. И еще он боялся, что даже постепенное прерывание кормления снова приведет к лихорадке. Но Сюэ Ян не источал жар, не потел, если только когда отжимался, ходил более чем свободно, хоть и не быстро, много пил и ел твердую пищу. Сяо Синчэнь на пробу приготовил перепелов, однако Сюэ Ян к ним почему-то не прикоснулся, хотя Синчэнь ясно слышал, как тот носом втягивает воздух, чувствуя их постепенное приготовление. Пахло вкусно, но это не сработало. И вот в одно очередное утро, когда Сяо Синчэнь ушел, Сюэ Ян дождался этого, открыл глаза и встал. Привычно умылся над ведром с водой, посмотрел на стол, где Синчэнь оставил ему завтрак. Он не прикоснулся ни к чему, и ничего не взял, когда потуже затягивал пояс своего верхнего одеяния. Оно было приличным и чистым, и это было всем, что он забрал с собой. Не взял он ни еды, ни питья в дорогу, только вырезанный лист бумаги. А когда вышел за порог… то уверенно пошагал вперед. Ворота скрипнули, Сюэ Ян оказался снаружи. Никто его не видел, и он спокойно ушел в лес, минуя все видные тропы. Мысли его не были в беспорядке, а казались очень тихими, даже спокойными. Но то был больше… внешний коматоз, за которым скрывались очень сильные переживания. Он попросту запрещал себе думать обо всем, что было, чтобы не сойти с ума. Он… хотел забыть всё, забыть обо всем. И об этом городе, и об заклинателе… и тем более о ребенке. А больше всего — о Сун Лане, которого хотел убить. Он, он это чувствовал, предвкушал, что плотина молчания рухнет, как только он доберется до его поганой шкуры, которую сдерет вместе с мясом и костями. То, что ему пришлось из-за Сун Ланя пережить… сводило Сюэ Яна с ума гораздо больше, чем об этом можно было сказать, исходя из его внешнего вида. Сейчас, когда этот самый вид более-менее походил на прежнюю норму, Сюэ Ян еще походил на прошлого себя… но тот блеск, который светился в его глазах, образовавшиеся маленькие морщинки вокруг рта и на лбу, отмеченный печатью вечного горя взгляд… Он… родил ребенка. Который выжил и который продолжает дышать. В этом мире он дышит, растет, крепнет… превращается в человека. И он его родил. Ро-дил. Своим телом, своей плотью. Даже выкормил, насколько сумел, хотя и преследовал цель спасти себя, а не отродье. И хуже всего, что это был ребенок боли и унижения, что он ухватился своей жизнью по той причине, что насильно был загнан в его чрево. И кем? Человеком, которого он неимоверно сильно ненавидел, который изранил его, изнасиловал, сломал кости… и который, скорее всего, искал его, если сам уцелел. Сюэ Ян остановился, подходя к той дороге, которая вела в город И. Он прислушался, навострив все свои ощущения. И повернул налево, медленно идя между колосьями высокой травы, слишком дикой и плотной, с толстыми крепкими стеблями. Взгляд Сюэ Яна был напряжен и выискивал что-то, но лицо было спокойным. В ветвях деревьев слышалось пение птиц, где-то в листве зашуршал ветер. Сюэ Ян медленно шел, пока наконец не остановился. Он слегка наклонил голову, и, всё еще смотря вперед, медленно вытянул руку. Не сумев полностью пробиться через крепкую поросль травы, в руку Сюэ Яна прилетел Цзянзай, оставив ножны в глубоких зарослях, которые успели его похоронить, пока он так долго там лежал. — Здравствуй, — ровным, но снисходительным тоном поприветствовал его Сюэ Ян. — Как долго ты без меня находился… как и я без тебя. Меч нагрелся в его руке, впитывая энергию хозяина. И правда долго, больше чем полгода он там лежал, словно забытый всеми, никем не увиденный и тихо спавший в укромном тайнике, непроизвольном, впрочем. Сюэ Ян подошел к месту его лежанки, и, вырезав плотные стебли, вытащил ножны, после чего зачехлил меч. На лезвии всё еще были бурые потеки крови, за прошедшее время ставшие землисто-коричневыми. — Ты его убил? — спросил он, зная, что не получит ответ. — Или… добил? Скажи, «он» мертв? — и до этого будучи тихим, его голос громко взорвался: — Я хочу знать! Взмахнув мечом, Сюэ Ян проделал рубящее движение и яростно сорвал ножны. До побеления сжав рукоять, он взмахивал мечом, сражаясь с призраками своего сознания, буквально перебивая их на реальность, воображая то, что хотел сделать явью. — Мне нужно знать! — он кричал и «сражался». — Я должен, должен знать! Убить его, убить его, убить его!!! Он был словно в горячке, и лоб его покрылся испариной. Чувства… а это были они даже больше, чем воспоминания, прорвались в его разум и явили себя во всей своей нелицепреглядной реальности. Он… воскрешал всё. И тот страшный день, и свое страшное осознание после, и свое желание выжить, и свое желание мести. То, что с ним сделал Сун Лань… и как это было, какой страх и отчаяние он испытал. И какую боль пережил… А потом пришли воспоминания о другой боли, и Сюэ Ян закричал сильнее. Роды… самый большой кошмар всей его жизни. Еще один страшный день, который жаждал его смерти. Та ужасная боль… и тот ужасный кошмар, причем не осознания ребенка, а именно боли, которую тот вызвал, разрывая его тело, чтобы пробить себе путь наружу. Тот страх… был самым сильным в его жизни, самым невыносимым… самым жестоким. Срубленная зелень летела во все стороны, крики страшным эхом тонули в чаще леса. Выдохшись, Сюэ Ян тяжело повалился, держась за меч. Он не мог позволить себе упасть, а потому припал на одно колено, сжавшись, словно его били по спине. Шнурок, стягивающий его волосы, развязался, и они рассыпались по его плечам. Он был рад срезать длинные волосы, которые так его отвращали. Потому что он не женщина… не женщина. И он снова стянул грудь, хоть та и была плоской, однако даже на свое тело он уже не мог спокойно смотреть. Оно было изуродовано, порезано, порвано… уничтожено. Никогда, никогда это тело уже не будет полностью его. И это сводило Сюэ Яна с ума. — Сдохни… — немигающий взгляд дрожит и устремлен в безызвестность. — Сдохни, сдохни, сдохни… Он их всех вспоминал. Всех… и каждого, кого сумел запомнить. Некоторых уже не было в живых. Другие были изувечены. Некоторых он так и не смог найти. Те, кого он убил, больше не являлись ему в его кошмарах. Те, кого изувечил, грели его душу своими страданиями, которые будут продолжаться долго, ведь трусам не под силу оборвать никчемность своего бытия смертью. А вот те, кто оставались живы и кого он не нашел… эти причиняли ему наибольших страданий. Потому что его разум кипел. Он не мог справиться с собой, пока они были живы. Не мог… затолкнуть их на задворки сознания, забыть. И понимать, что сделав такое с ним, они всё еще бодрствуют… сводило его с ума. Вся его жизнь — безумие, причиненное злом и насилием других. Он не мог победить их в себе… а потому рвался к ним снаружи. Он… не мог победить. Ведь они его искалечили, унизили… растоптали. Каждый, каждый кто сделал это с ним… и Сюэ Яна начинало бить как в лихорадке. Тот, кем он был от рождения, тот, в кого его превратили, используя… и тот, кем он из-за этого стал… А вершиной всего — ребенок. Плоть от их плоти… и кровь от крови его. Живой… существующий. Дрожа всем телом, Сюэ Ян опустил второе колено и, подняв меч, повернул его лезвием к себе… в свой живот. И застыл. Руки его были высоко подняты, лезвие смотрело точно в колыбель жизни. — Я… — слезы стекали по его щекам, — тебя ненавижу. Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу! Лес поглотил его крики, воздух впитал отчаяние. Голос Сюэ Яна надломился, пока он сорвано вдыхал ртом, выдыхая горячий воздух, клубившийся в прохладном лесу. Солнца не было, тепла тоже. Мрачный день… безрадостный. Всё в какой-то серости, затянутой налетом зарождающегося тумана. — Как я ненавижу… — шептал Сюэ Ян, чувствуя, как холодные щеки обжигают горячие слезы. — О, как я ненавижу… Голос его слабел, точно слишком резко потревоженные струны. А он всё смотрел в зеленую листву, продолжая держать меч. Он… не хотел жить. Впервые. Потому что не понимал, как быть дальше… и что делать. Он… родил этого ребенка, который разодрал его тело. Он… пережил это. Что хуже — обо всем знает его самый худший враг. Обо всем, обо всем этот «праведный» знает. Сяо Синчэнь его… презирает, он ему… отвратителен. Как «такое»… можно считать врагом? И как бы он на него смотрел, если бы мог? Сюэ Ян тяжело задышал. Ему стало так больно, таким слабым он себя ощущал. «Никто… — шевелились его губы, — я никто. Урод, двуполый и дефективный мужчина. Подстилка более яростных. Разодранный тварью изнутри… и теми тварями, которые в меня эту жизнь проталкивали. Я весь в грязи… я весь испорчен. Они всё… всё у меня отобрали… всё». Он вспоминал. Детство, мечты… хотя бы сухую корочку сладкого хлеба попробовать, съесть хоть половинку персика, а не облизывать за кем-то косточки. Облизать боярышник в сахаре, хотя бы понюхать жаренные в масле пирожки. И перепела… которые он так страстно любил. Просто жареная птичка, фаршированная рисом и пряностями. Просто… птичка. Такая вкусная, нежная… А потом начались кошмары. Первый… «раз», первый слом. И ужас от осознания того, что произошло, хотя тогда он об «этом» еще понятия никакого не имел. Вскоре пришло и понимание того, кто он. И что это за собой несло. Тогда он возненавидел не себя… а мир, который дал ему такую страшную участь. Природу, которая так страшно его отметила. И богов, которые создав противоположный вид, не дали таким, как он, ни одного шанса избежать всех этих кошмаров. Он бы сражался, не жалея сил… если бы не наступало время, когда его тело само… «звало». Собственное тело было врагом, рядом с которым страшно дышать. Что же тогда делать, когда вы с ним — единое целое! Не ты дышишь им — оно дышит тобой. И приказывает. Превращает твою волю в пыль, в которой тебя же и затопчут, принимая страшные унижения, от которых… тело сотрясает дрожь. Он этого не хотел, никогда не хотел. Он до сих пор не знает, что может быть иначе… физически, ведь он всё еще не ощутил на себе ни единый дар любви. Не узнал, что заниматься таким можно во имя радости, а не стеная от горя и этой ужасной беды. Он никогда… никогда не делал этого по своей воле. И он ненавидел всё, чем был и чем жил… и что «оно» жило им, жило через него. Никогда он никакого не обнимал, никогда и ни для кого не снимал одежду. И любви он тоже не знал, даже поцелуев… Он жил, пребывая в одной лишь боли, страхе и ненависти. Будучи таким, кого он мог полюбить? И кто мог полюбить его? Да и вообще — жаждал ли он любви? Нет. Нет и никогда. С «тех» самых пор… никого и никогда. Потому что всё то, что для других было так легко и желанно, чем другие могли манипулировать или выбирать… а у него ведь не было выбора. Как красив он был… и сколько горя таилось за бездонным омутом его глаз. Он атаковал, чтобы убить, если вынимал меч из ножен — кто-то умирал. Безжалостный и жестокий, он, тем не менее, страдал куда сильнее, чем это подразумевалось, учитывая, как умел и ладен в борьбе он был. Потому что при всех своих талантах и возможностях, он всё равно оставался куском мяса, которое само звало, чтобы его разодрали и сжали на нём челюсть. Потому Сюэ Ян и вырезал место «привязки», так безжалостно и невзирая на опасность остаться калекой, учитывая, как близко был позвоночник и нервы. Он колол себя и резал до тех пор, пока там всё не онемело. Он никому… никому не позволит завладеть его волей… навсегда. То, что это случалось время от времени, он учился переживать и даже пережидать. Но навсегда… нет, никогда. Если в этом мире есть любовь, то таким, как он, она не отмерена. Таких, как он, приговорили только страдать, и вся та свобода, которой обладали другие, таким, как он, была недоступна. Потому что само их тело, это уродливое и отличимое от других тело, изначально было привязано к другому, более сильному виду. И без которого не могло жить. И если жить приходилось вот так… то лучше умереть. Но до сих пор он не умирал, и не потому что трусил, а потому что то, что с ним делали, заканчивалось. И он мог мстить. Мог преследовать, используя то время, когда полностью владел собой и не боялся стать заложником запаха. И он убивал, купаясь в крови и воя от радости и горя одновременно. И смеялся, слишком отчаянно смеялся, чтобы его смех можно было принять за веселье. Вот почему он жил… Но беременность изменила всё. Он не сумел её прервать, не сумел вытравить тварь из тела… и родил её, в самом деле родил. А потом, вот так ирония судьбы, добить выжившего ублюдка не дал — кто бы мог подумать? — его собственный враг. Который, к тому же, спас ему жизнь. И не дал отнять жизнь у ребенка, который родился прямо ему на руки. Вот же насмешка судьбы, думал тогда Сюэ Ян. Что же он, выкормит его, воспитает. А потом… Сюэ Ян содрогался лишь от одной мысли об этом. А потом эта тварь вырастет и даже сможет попытаться его убить. Она будет смотреть на него и смеяться… сможет унизить, как это сделал её отец. Сломать кости, порезать, довести до смерти. И смотреть свысока, презирая и насмехаясь. А Сюэ Ян не сможет жить, понимая, что он её родил, а самое главное — что не убил. Может, убей он её, как убивал остальных, и ему легче было бы снести насколько испорчено и травмировано его тело. Вместе с ней он убил бы тот страх и боль, которые всё еще ощущал. И сожжённые нити его разума не сдавливали бы ему виски, не провоцировали бы страшных призраков во сне, которые рвали его на куски снаружи и внутри. Потому что он уже иначе знает, что это такое, когда рвут изнутри. Скольких мужчин он сумел принять за один раз? Точнее, скольких заставили его принять. Не восьмерых ли? И все как на подбор, благородные. И ведь там не все были из дефективных. Их привлекли к действию, словно он был экзотической диковинкой. Смотрели… а потом сами пошли. Потому что не могло не возбуждать то, как течный дефективный молит сотворить этот кошмар еще и еще больше. Ведь мало… и так хорошо внутри этой диковинки. Мужчина… а течет. И легко войти, потому что всё уже готово. И кончить можно, посмотрев, не забеременеет ли. Думал ли кто-то из них о том, что будет, если «да»? Что последует, если «свершится»? О чувствах самого Сюэ Яна, разумеется, не думал никто. Казалось, природа — та еще сука, которая воплотила чью-то фантазию в реальность, дав в этот мир такого человека, который будет сходить с ума от близости. Будто бы нимфомании мало… но эти превосходили даже их. Потому что эта жажда сношения… переступала даже через тень здравого смысла. Она была беспощадна… она была демоном, который никогда не мог насытить свой голод. Сколько бы ни «ел»… и ведь дефективные не были бессмертными. Как щенки, которые будут есть, пока не лопнут, эти будут жаждать, пока у них не остановится сердце. Быть таким — значит жить адом. Без конца. Беспощадным и бесчеловечным. Обрюхатить такого — верх «благородных» свершений, потому-то кланы и преследовали их. Потому что другая противоположность отличалась неимоверной силой и умом, это были взаправду великие и совершенные люди. Они росли быстро, обучались еще быстрее, владели талантами так, как искусный жонглер владеет своим ремеслом. Но это только часть игры. Иным нужны были диковинки и развлечения. Если некоторые кланы вели практически чистокровные, в этом смысле, ветви, взаправду выискивая и забирая таких, как Сюэ Ян, обрекая их лишь на участь деторождения и передачи генов, то иные искали таких, чтобы сделать из них товар. Ведь это была такая редкость, учитывая, как за них сражались кланы. Сюэ Ян слышал, что даже война была развязана не по одной, а по двум причинам. И что участник исповедующего самую, так сказать, соль Пути Света, бросился в огонь войны и предал своих же, потому что преследовал вот такого… дефективного. Сюэ Ян очень хорошо знал, кто это. Но не верил, что тот человек может быть таким. Слишком… счастлив он был, слишком легко распоряжался своей силой. У Сюэ Яна тоже была сила, он всего добился сам. Ума и красоты ему не занимать… вот только участь его так страшна, что от этого хочется бежать. Сюэ Ян тяжело опустил руки, согнувшись к земле. Полгода… даже больше. Прошло уже столько времени. Есть ли шанс, что он снова сможет жить? Если убежит, если забудет всё… сможет ли снова стать таким, каким был? Навряд ли слепой покинет безопасное место обитания. А ребенка… он не узнает. «Зато узнает слепого, — тут же подумал он, — если увидит его в толпе. И тот, кто будет рядом…» Сюэ Ян закрыл глаза. Сколько угодно он мог уводить себя от этой мысли, но вычеркнуть такой эпизод из своей жизни он не сможет. А впрочем… ну и что, что родил? Даже больше — не убил. Этой твари его не достать. Если потребуется, он уйдет даже из Поднебесной… Однако Сюэ Ян поклялся себе: если случится так, что это снова произойдет, если кто-то снова заставит его понести, он больше не станет пытаться травить плод. Он… убьет себя. И на этом страдания наконец-то закончатся. В его жизни нет ничего, кроме той силы воли, через которую себя диктовала его душа. Потому что он никогда не жил телом. По-настоящему он проявлял себя… только через волю, а она, в свою очередь, была отражением его души. И если что-то вновь в неё проберется, а ведь он признавал, что так оно и случилось, то смысла жить больше не будет. Он сокрушит себя сам… и это тоже будет его воля. Точно так же, как она толкала его опустить меч сейчас. Сюэ Ян не боялся смерти. Но с самого детства что-то внутри него жило такое, которое… мечтало пробиться к солнцу. Землей были его страдания, а вот солнцем… Сюэ Ян не знал что в его жизни было солнцем. Но знало то, что жило внутри него. И это что-то… он не мог срезать, как, например, свои волосы, хотя они и не несли угрозы. Это тоже не несло, и врагом ему не было. Оно… словно ждало, слишком страстно ждало, чтобы давать такую же страстную волю к жизни, пусть она и была наполнена такой страшной жестокостью. Сюэ Ян жил, словно ожидал чего-то. Рвался вперед, прорезая себе путь, потому что… о чем-то знал. Он словно родился с этим знанием, но дать ему определения не мог. Как близость по любви, которую он никогда не испытывал, но знал, что так бывает. Хотя, если уж честно, то лишь одно упоминание того, что может быть иначе, доводило его до истерики. Ведь если может… то почему он этого не заслужил? И почему получил то, что так страшно ломало его? И потому имея понятие, что может быть иначе, он об этом совершенно не знал. И уже не хотел знать. Потому что никому не верил. Потому что не было в его жизни человека, который зная о его дефективности, зная о его страданиях… Сюэ Ян задержал дыхание. Мысль, которая пришла ему на ум, он сразу же отверг. «Так… не бывает, — подумал Сюэ Ян. — Ему помешал ребенок. И то, что тот не может без меня. Я знаю, как сильно ему отвратителен, он даже этого не скрывал… когда перестал звать «дорогим другом». Сюэ Ян даже не понял, что то, что прежде называл «это» и «ублюдок», назвал ребенком. Не понял, куда на самом деле завели его мысли. Потому что не помнил своего страха, когда Сяо Синчэнь ушел, а он нашел его в яблоневом саду. И кто бы знал, что только воскресшее горе напомнит ему, кто был единственным, кто всю его жизнь… оплакал, и не тронул даже словом. И уже не мог ненавидеть. Никогда против воли… не прикоснулся бы.

«единственный, кого судьбою мне предопределено не бояться… а ждать»