Проклятый

Пот стекал со лба Сюэ Яна. Он протер свои воспаленные глаза, задев влажные от пота брови, дыхание его было тяжелым. В комнате… было до безумия жарко. Или жарко было только ему. Смотря на Печать, примеряя воссоединение двух частей, Сюэ Ян дрожал и его заметно потряхивало. Одежда его пропиталась потом, на листах оставались влажные следы, когда он в очередной раз что-то записывал. Он уже представил её Мэн Яо, на что тот пришел в абсолютный восторг. Но Сюэ Ян предупредил, что к ней еще надо присматриваться, и пусть готовит полигоны для испытаний. Дело еще не было закончено, и своим, пусть замутненным, Печатью разумом Сюэ Ян осознавал, что что-то не так. Он чувствовал её силу, понимая, что таки смог обмануть зло… но никак не мог прийти к осознанию, что и оно обманывает его. Печать действовала на его разум так же разрушительно, как в своё время и на Вэй Усяня, который в последние дни своей жизни вообще не спал и уже не понимал, бредит он, спит наяву или переживает явь. Смерть вэней его сильно сломила, смерть шицзе добила окончательно. Для Печати не было ничего проще, чем довести его до самоубийства, но она всё же недооценила Старейшину: тот не впал в неистовство, и до конца держал в памяти знание о том, чем была… точнее стала Печать. И что её нужно уничтожить. С Сюэ Яном Печать так больше не рисковала, а потому точила его медленней, более незаметно. По своей функции она повторяла модель Инь-Ян, но с тем уточнением, что подавляла Ян своей Инь, если можно так выразиться. Это было чистое зло во плоти, еще и обладающее своей волей. Сюэ Ян тоже был не глуп, но был куда более уязвим, чем Вэй Усянь. Его ядро было подключено не к духу, а к телу, и он был слаб, когда та попала к нему в руки. Он не был меченым, к тому же рожавшим, уже сведенным с ума. Его воля отчаянно билась, но в отличии от воли Вэй Усяня её можно было усыпить. Его воля горела в безумии и агонизировала, что делало ситуацию еще проще. Сюэ Ян, по количеству факторов, был легкой добычей, и избавиться от него казалось простым… казалось, потому что нет силы более губительной, чем спесь, самоуверенность и гордыня. Потому-то демоны когда-то и проиграли, будучи сброшенными в ад. Слишком… слепой была их гордыня, и многое упускалось из виду. Сюэ Ян начинал забываться. Он тоже потерял сон, его воспаленный разум играл против него, инстинкты были практически оглушены. Он упустил из виду то, что больше не переодевается, что уже, начав источать веяния запаха, выходил, можно сказать, без защиты вони. И выглядеть… стал иначе. Да, изможден, но… когда это не возбуждало взор и воображение? И он не заметил, как рядом с ним втянули носом воздух. Мэн Яо тоже не мог не заметить, что что-то не так. Взгляд Сюэ Яна становился всё лихорадочней и блестел, он порой путался в словах, зависал… агрессировал. И выглядел так, как и предполагалось для течки — в чувственном измождении. И не замечал этого. Между ног становилось влажно, а он не видел этого. Горячка усиливала притоки запаха, а он этого даже не ощущал. Его влажные волосы блестели, выражение глаз становилось всё более характерным. И внутри всё начиналось завязываться в узел… от желания. А он этого не замечал. Ему просто не давали. Он чувствовал всё, но никак не мог осознать. В его мысли внушали, что это просто горячка, очередная лихорадка. И, сидя с мокрым от пота лицом над своими исследованиями, Сюэ Ян, чей немигающий взор источал одержимость, двигал кистью, делая всё новые записи. Свечи горели, благовония топили комнату в своем запахе. Пряное вино, которое он продолжал пить, всё сильнее било в голову… он больше не выпаривал из него алкоголь. И очнулся однажды на полу, с белыми следами между бедер. Он кончил во сне, в котором оказался, упав в обморок от изнеможения «другой» природы. Его тело… просило мужчину. И он этого не понимал. Свое частое сердцебиение, потницу и жар списывал на лихорадку, забывая, как утопая в бреду, ему уже мерещились сношения, голая кожа и запахи, из-за которых во рту приливала слюна. Не помнил, как уже трогал себя, лежа на полу и теряясь в тонком дымке благовоний. И стонал, всё громче стонал. Но то было лишь начало, ведь он всё же приходил в себя. А вот когда прийти не сможет… вот тогда ему уже ничего не поможет. Но кое-как он с собой справлялся, потому что нужно было закончить дело. Он был в процессе создания ограничителей для Печати, что не успел сделать сам Вэй Усянь. Получив в свои руки его записи, украденные Мэн Яо и его приспешниками, Сюэ Ян восстанавливал их содержимое и учился по ним, познавая науку Старейшины. Тяжелее всего было с эскизами, ведь одному богу известно, что теми каракулями пытался донести Вэй Усянь. Но всё же идею с ограничителем Сюэ Ян нашел. И ему бы понять, что всё в жизни Старейшины начало скатываться в ад именно после того, как Вэй Усянь принялся за эту работу, ведь по дате, которую тот оставил, всё совпадало. Но как Сюэ Ян мог прийти к этой мысли, если его разум постоянно блокировали? Печать осознавала — воля Сюэ Яна куда агрессивней и сильнее воли Вэй Усяня, но она… неорганизованная агония, бешеный инстинкт, неукротимый мечник, которого не согнуть, а только с корнем вырвать. А вырвать с корнями… это только убить. Ограничители нужны были, потому что без них опасно было активировать обе половины. И Сюэ Ян занялся этим. Он понимал, что это будет легко, ведь он обманул Печать, выдав фальшивку за оригинал. Но просто так разделить соединенную Печать не получится. И он решил использовать музыку, как рассоединяющий ключ, в то время как у Вэй Усяня это был соединяющий. Сюэ Ян подумал о флейте и уже обсудил с Мэн Яо то, что нужно будет заполучить ту, которая хранилась у Цзян Чэна… И после этого контроль над собой стал терять еще больше. А уж совсем бесконтрольной… стала его природа. И он этого нисколько не осознавал. Лунный свет бился в не зачехлённую решетку светового окна, расположенного под потолком. Обычно Сюэ Ян его зачехлял, причем даже днем, ограничиваясь светом фонарей и свечей, так как по натуре своей был больше активен ночью, чем и объяснялись его именно ночные вылазки. Но сейчас лунный свет свободно лился внутрь комнаты, и пока дым благовоний поднимался вверх, Сюэ Ян, опустив голову на лежащие на столе руки, то ли спал, то ли мучился очередным затмением. Он вымотался, психоз съедал его, травя разум, пока тело всё больше требовало своего. Он ничего не замечал, пот лился в глаза, лицо бледнело, между бедер было влажно — а он всё равно работал, чертил, записывал. Он спешил как можно быстрее закончить ограничители, и такое упорство не смогло сбить даже то помешательство, которое на него насылала Печать. Тут они с Вэй Усянем были до черта похожи. Тот тоже не мог успокоиться, пока не совершит задуманное, а уж для Сюэ Яна, который души не чаял в Старейшине, завершить труд его жизни было честью, которую он не имел права запятнать. И он мог спокойно умереть в процессе, даже не заметив этого. Потому что был упрям. До чертиков, до помешательства. И Печать это использовала. Сюэ Ян спал и его плечи дрожали в этом беспокойном сне. Он не видел снов, он горел и это иссушало его силы. Хотелось пить, хотелось… чего-то, о чем он совершенно точно имел слишком сильное представление, но не понимал «чего» именно хочет. Зов тела оставался немым для его чувств. Течка входила в свою самую серьезную фазу, и те запахи, которые он уже источал, заполоняли каждый кусочек тайной комнаты. Ими пропиталось даже вино, с ними смешивался дым благовоний, его поглощал огонь в низком камине. Пребывая в относительном покое, Сюэ Ян стал забывать, где он находится. Он неясно почувствовал давление на голове, слишком схожее с тем, которое было ему страшно знакомо. Его уже… так касались, только… где? — Сяо Синчэнь?.. — невнятно пробормотал он, думая, что находится в похоронном доме. — Сяо… И замер, полагая, что ему снова измеряют температуру. Он думал, что спит на своей кровати, ему даже мерещился треск дров, мерещился свет лампадок, тихий скрип старых полов. Он не помнил, что уснул уже довольно давно, свечи давно погасли, а в камине еле тлели угли. Только лунный свет падал на него, сизовато-синий, призрачный… холодный. В какой-то момент Сюэ Ян ощутил, как губ коснулась влага. Он тут же распахнули их, пытаясь взять больше, но это влажное тепло всё никак не хотело литься в горло. Он сглатывал, но безуспешно. Тело начало гореть сильнее, и эти обжигающие волны двигались в нем словно в бухте, всё прибывая и накатываясь, точно разгоняющийся шторм. Он выдохнул, мышцы запружинили, тело натянулось и чуть выгнулось. Что-то… мягкое, тяжелое. И так пахнет… Спина не ощущала ни каменный пол, ни его твердость. Рассыпавшись, его волосы блестели в лунном свете так красиво, что один этот вид мог свести с ума. Бедра Сюэ Яна были обнажены, и белая кожа его ног посвечивала в полумраке… его согнутых и прижатых к чему-то еще ног. Он не чувствовал страха или чувства, что что-то не так. Он… горел, но его пламени было во что упереться, чтобы разгореться сильнее. Он не понимал, что те далекие звуки, принятые им за что-то фантастическое, на самом деле были звуками соприкасающихся губ, причем сильно соприкасающихся, даже сказать… грязно, учитывая ту развратность, с которой шевелились они и язык. И чужое дыхание, обжигающее кожу, касающееся её всё более жадно, грубо. И тяжесть навалившегося сверху тела, прижимающего к холодному полу. Ничего не смогло бы пробудить Сюэ Яна… если бы Печать не недооценивала его. Она была молода и самоуверенна, и, можно сказать, именно это сгубило её. Потому что помимо соития, в Сюэ Яне укоренился и еще более адовых страх — метка. С тех самых пор, как его стали мучать и как он узнал о ней, он метался в этом страхе, пока наконец не решился попросту вырезать её. А потому… когда ту часть тела, которая была подвержена самому серьезному риску, начали покусывать, а затем и довольно сильно кусать, Сюэ Ян… открыл глаза. Печать и правда недооценила его волю к жизни и силу его страхов. В этом плане… Вэй Усяня сломить было проще. Потому что он рос в радости, и все беды познал, когда уже сформировался его характер, его взгляды и его личность. Сюэ Ян же формировался в страхе, ужасах и лишениях, а потому в его случае его мог сломить не столько очередной кошмар, сколько посягательства на тайный ларец его души, в который за всю его жизнь сумел приблизиться только ребенок. Не войти — приблизиться, притом враждебно и насильно, против желания юноши. И потому-то Сюэ Ян не покончил с собой, найдя путь к отступлению. Когда Печать планировала свое дело, она столкнулась с проблемой, а именно с тем, что в голове у Сюэ Яна не было ни одного эпизода, который можно было бы использовать, чтобы наложить его как радость соития. Он всю жизнь жил в насилии и отвращении к близости. Он не умел наслаждаться дарами плоти, ведь плоть была его врагом и играла против него. Но даже так в его воспоминаниях Печать не нашла ничего, что могло бы быть… положительным, как образ, который можно пустить пыль в глаза. Ничего не нашла, ничего не было… этот человек не жил, а выживал, и каждый день его жизни был моментом борьбы за то, чтобы идти дальше. Ничего, ничего не было, ни единого просвета… Нет… был. Самый глубокий, спрятанный от разума мятежным отторжением и упрямым непринятием. И это был такой короткий эпизод, такая мелочь, что казалась даже пустышкой. Это была… ночь в похоронном доме. Сюэ Ян тогда метался в горячке, Сяо Синчэнь за ним ухаживал. В какой-то момент Сюэ Ян открыл глаза, чувствуя тепло под собой и над собой. Он лежал на мягком, был укутан одеялами, подушка была удобной. Едва разлепленные веки видели свет лампадок, видели светлую спину, которая согнулась над столом. Треск дров в печи приятно потрескивал в голове. Сяо Синчэнь сидел к нему спиной и давил что-то в ступке, да так тихо, что почти неслышно. Пахло чистотелом и мятой, пахло пшеницей и пшеничной мукой. Он сам перетирал зерна, чтобы сделать лепешки. Пахло… теплом… чистотой. Что эта была за чистота?.. И запах пшеничных лепешек, запах свежей муки, трав… и треск дров… и белая спина, с упавшими на неё черными волосами. Он сидит, бесшумно толча что-то в ступке. И нечему потревожить тишину этого теплого уютного мира. Сюэ Ян от всего прочего мира спрятан… и никто не войдет, никто не разрушит. Его… оберегают. Веки Сюэ Яна были тяжелыми, а потому смотрел он недолго. Но он влюбился в этот момент, влюбился в запах муки, запах пшеницы и трав, влюбился в треск дров и теплое веяние огня в печи. И свет от свечей и лампадок. Это было… так мягко и тепло, что заставляло сердце отчаянней, и уверенней одновременно, биться в груди. Так… уютно. Нет — безопасно. Именно этот кусочек воспоминаний и использовала Печать, наслав на Сюэ Яна ту же влюбленную эйфорию, которую он испытал в тот краткий момент, пусть и был в себе лишь частично и слишком мало, чтобы полностью тот момент осознать и обдумать его. И Сюэ Ян, которого окутали эти веяния, был беззащитен, был… открыт. Ему снова мерещился тот дом, снова то же чувство тихого и мирного блаженства. А потом в затуманенное сознание пробралось озарение из-за укусов, которые держали его в цепях страхов… всегда. Сюэ Ян не испугал того, кого увидел над собой, в то время как сам оцепенел, не до конца приходя в себя. — Я так и знал, что это ты, — голос совершенно незнакомый, но определенно… мужской. — У меня тонкий нюх. Я знал, что он не мог меня обмануть. Сердце Сюэ Яна стало колотиться сильнее. — Еще когда увидел тебя в первый раз, я почувствовал, — продолжал говорить мужчина. — А потом ты стал… благоухать и делать вид, что совершенно этого не понимаешь. Твой запах так звал… он сводит с ума. Сюэ Ян всё еще не мог прийти в себя. Печать сейчас была у самого его сердца, и он даже не помнил, как её туда положил, но чувствовал, как она пламененла… у него под кожей, словно тонким когтистым шипом проникая всё глубже в пульсирующий орган его груди, чтобы тот разносил яд, который она туда вливала. Чем сильнее сердце Сюэ Яна билось, тем быстрее этот яд безумия и оцепенения разносился по его телу. На то и был расчёт. «Дверь… — худо-бедно, но агонизирущая воля с ревом прорывалась из его сознания к разуму, чтобы Сюэ Ян наконец-то мог очнуться. — Почему она открыта?..» Он никогда, никогда не забывал закрывать дверь. А сейчас она была нараспашку. И тот, кто вошел, воспользовался этим. Кто это, что это за мужчина? И почему так тяжело навалился? Хотя в глубине своего сознания Сюэ Ян уже знал ответ, и именно через это знание вовсю кричала его воля. Глаза Сюэ Яна стали красными. — Какие у тебя губы… — продолжал говорить мужчина. — Особенно нижняя… как чувственно. Нижняя губа была искусана, кусочки тонкой кожи часто сдирали, и вырастая новые еще не были столь эластичными, а выглядели как бы чуть примято. Но на контрасте с его верхней губой, её гладкостью и цветом, а также то, что новая кожа наросла только в центре нижней, делало вид губ Сюэ Яна неимоверно красивым. У него и правда были очень красивые губы, мягкие, но не с точеной пухлостью, скорее уж тонко припухшие, немного, словно заманивая желанием узнать такие ли они мягкие, как обещает эта изящная припухлость. Мужчина продолжал трогать его, и Сюэ Яна начало потряхивать. Он еще не был раздет, но халат его был распахнут, обнажая грудь. В свете луны его соски почти багровели на белой коже. Звук втянутого носом воздуха прошелся по слуховым рецепторам Сюэ Яна, как мел по наждачной бумаге. — Этот запах… — пробормотал мужчина. — Еще когда только попробовал, мне показалось… — и посмотрел на Сюэ Яна, слегка изогнув бровь. — Ты что же… рожавший? Сердце Сюэ Яна забилось с бешённой скоростью. Он всё еще был парализован, но шок, неверие и истерия бились внутри него так же, как сумасшедший бьется о стены в закрытой комнате. Грудь Сюэ Яна… пахла молоком, и тот мужчина это почувствовал. Запах еще не выветрился, потому что не полностью остановилась работа молочных желез. — Их красный цвет и припухлость сразу показались странными. Большие… но ведь так может быть, потому что ты хорошо ходишь по рукам. Пальцы Сюэ Яна, дрожа, сжались в начавшийся подергиваться кулак. — Но запах, — он снова втянул носом воздух, — и я клянусь, что-то попало мне на язык, когда я взял их в рот, — глаза его загорелись. — Так ты и правда рожавший? И, судя по всему, совсем недавно. Тц… будет слишком свободно, я уже связывался с такими. Пламя, которое Сюэ Ян ощущал в своем теле от Печати, значительно усилилось. Похоже, Печать сводила с ума не только его. — А ты знаешь, — глаза мужчины опасно темнели, — как там всё «свежо» в первый месяц после родов? Хватит лишь одного выстрела, чтобы ты снова залетел. И засмеялся, да так пронизывающе, что у самого Сюэ Яна начало темнеть в глазах. Он… терял связь со всем, и чем больше говорил мужчина, тем сильнее демоны прошлого врывались в его разум, пульсирующий клубок из воспоминаний разрывал ему голову. Сердце бешено стучало от нервного приступа, в который он уже упал. — Зачем вам это? — посмеивался мужчина, сжав его член. — Тому, кто раздвигает ноги, это не нужно, совсем бесполезное дополнение. Вам там нужно всё отрезать, чтобы было гладко, и тогда от женщины совсем не отличишь. А ты… ты хочешь быть женщиной? Сейчас ты ею станешь, когда залетишь от меня. И обхватил его ноги, подтянув за бедра на себя. Ноги Сюэ Ян высоко задрались, чужие пальцы, скользнув под ослабленный пояс, рвано потянули, всецело обнажая всё. На Сюэ Яне не было штанов, только халат, пропахший его запахом и, словно занавес раскрывшись, выпустил ту волну скопившегося аромата, который сочился с поверхности его кожи. Эта волна ударила в лицо мужчины как горячий ветер с востока, и глаза его совсем сдурели от желания. Он навалился сильнее, вытащил свой член, и Сюэ Ян почувствовал, как эта горячая плоть обожгла ему бедро. К тому моменту он уже истерично дышал ртом и его грудь так ходила ходуном, что страшно было смотреть. Глаза Сюэ Яна были красными, влажными, зрачки в них были невероятно широкими. Его пульсирующее сердце разносило по телу яд безумия и оцепенения, и словно разом всё прошлое накинулось на него, сцепившись каждым кусочком произошедшего, так и он, вырвавшись из цепей оцепенения, кинулся в него яростной, сошедшей с ума волной…