Проклятый

«Это… не Сяо Синчэнь». Не всякое осознание приходит быстро. И не всякое выглядит четким. Не всякое и короткое… но самым сильным будет то, которое медленно поднимается с глубин, к телу которого притягиваются, словно жемчужины, пузырьки воздуха, словно украшения или даже одежда. И этот медленный подъем из глубин дна, которое не всегда конец, а которое порою целый мир, в котором происходят вещи совершенно невообразимые природе разума. Сознание скрывается там, и как человеческое тело является лабораторией, так и сознание является лабораторией души. Мысли пробивались к Сюэ Яну очень тяжело, и ему трудно было поймать их разумом. Его разум… походил на широкую сеть, которая пропускала всё. Как вода сквозь пальцы утекало всякое его осознание, и лишь обрывки лоскутков оставались… но даже они обладали силой. Первой такой мыслью был Сяо Синчэнь. Тепло, которое он ощутил, навеяло ему только одно чувство, и это самое чувство он испытал лишь в одном месте. Как страшно он этому чувству сопротивлялся, как оно… угнетало его. Забитый и затравленный зверь, который плачет и кричит, даже когда чья-то рука совсем не бьет его, а гладит. Он уже так напуган, он так измучен, он так не верит… что ласка приносит ему страшные мучения, ведь он всё ждет, когда придет боль. В похоронном доме такой боли не было. И это… пугало неимоверно. Не было там и ненависти, не было страха. Там было… только тепло, там была ласка. И Сюэ Ян боялся. Не того, что она исчезнет, а того, что она была. Ведь для него само существование человека, который не таил бы к нему зла, который бы… хотел дать ему добро, было тем же, что сводит нормального человека с ума — кошмаром. Он настолько не верил, и ведь у него были все права не верить, и даже Небесный суд не сможет обвинить его в этом неверии. Всю свою жизнь Сюэ Ян страдал, и имея свой вторичный пол был обречен на эти мучения. Потому что некому было его защитить, некому было его укрыть. Тот момент, когда Сяо Синчэнь, поняв, что в доме они не одни, когда Сюэ Ян выжил, а сам Синчэнь пришел в себя (главы после «Яблоневого сада», стал для Сюэ Яна моментом глубокого неверия. Потому что Сяо Синчэнь встал и закрыл его собой. Прежде мужские спины Сюэ Ян видел лишь удаляющимися. Эта же спина никуда не двигалась. Она его… закрыла, она не шевелилась. Грудь была повернута к опасности, самое уязвимое место. А спина… спина закрывала его. И на тот момент Сяо Синчэнь уже знал, кто он. Пожалуй, ни один год, ни один день не сможет хоть в чем-то приблизиться к тому, как проходила его жизнь в похоронном доме. Покой… и тишина. И много тепла от разожженной печи… и руки, которая не пытала его, не угрожала. Она… касалась. Осторожно. Нежно. Словно боялась ранить. Ни одна рука его так не касалась, ни один человек не был заинтересован в том, что ему может быть больно. Для Сяо Синчэня его «дорогой друг» был прежде всего избитым и искалеченным телом, и, пожалуй, даже после всего в его сознании так и останется этот образ, что он никогда и не сможет прикоснуться к Сюэ Яну как-то иначе, кроме как к чему-то хрупкому и безусловно чувствительному. И дело не в теле. Оно… просто возможность видеть то, какую форму имеет накопившаяся внутри… боль, ибо после того, что заклинатель слышал, он уже никогда не сможет «посмотреть» на Сюэ Яна как-то иначе, чем так, как смотрел уже сейчас. Сюэ Ян осознавал: Сяо Синчэнь его не «трогал», Сяо Синчэнь его не обижал. Сяо Синчэнь о нем заботился, Сяо Синчэнь его спасал. Сяо Синчэнь… мужчина, который ни разу не «прикоснулся» к нему. И не прикоснется. Даже не подойдет, если Сюэ Ян снова будет кричать от страха. Он будет… ждать. Ждать, словно высочайшего разрешения. И то, как болезненно хмурились его брови, как приоткрывались губы… «Меня никто… — так долго не решался понять Сюэ Ян. — Ни один мужчина никогда… ни один человек… Никто…» Он не думал об этом именно так. Потому что не желал смотреть на Сяо Синчэня как-то иначе, чем как на тот образ и чувства, которые у него скопились о нем. Да и зачем… зачем ему думать о нем так? Спас, потому что не знал, кто он. Продолжал спасать, потому что жалел беременного дефективного. Не убил, узнав кто он, потому что… уже и не видел в такой жалкой развалине врага. Да, так Сюэ Ян думал и продолжал думать. Но это всё тонуло в сравнении с другим его пониманием — Сяо Синчэнь был единственным человеком за всю его жизнь, кто не причинил ему боли. То, что было «до», не в счет, ведь жизнь продолжилась в «после». А «после»… была только та боль, которую Сюэ Яну причинила жизнь. Она и… Сяо Синчэнь, укрывший его в похоронном доме, не тронувший его, не прикоснувшийся. Только вдвоем они там и были — он и боль. Вместе, но не одним целым. Сюэ Ян был одним сплошным скоплением боли, это была почти личность, неотделимая от него. И рядом был только один человек. Как же это… ненормально. Его не должно… было там быть, он вообще не должен был существовать. Почему… почему он вдруг стал существовать, почему после стольких лет ада Сюэ Ян такое «безумие» познал? Чтобы был кто-то, кто не причинял бы ему боли… кто не хотел её причинить, несмотря на то, каким Сюэ Ян был… «Кто я?.. — вопрошал его разум. — Кто же я? Рядом с ним я перестал понимать, кто я. Он… должен был меня убить, он должен был применить силу, заставить. Тогда я бы понимал, кто я, ведь о таком никогда не забыть. А он… рядом с ним я совсем не понимал, кто я…» Всё, что было в его жизни, сформировало его и укрепило пониманием того, что такое мир и что такое он сам. Но Сяо Синчэнь… не был ничем из привычной ему трагедии. И Сюэ Ян больше не понимал, кто он. Он до такой степени был замучен, что даже не мог вообразить, каково это, когда всё бывает иначе… и что он может быть другим. Если рядом с ним такой человек… то и он другой. Да, представить этого он не мог… но, не видя этого образа, однако ощутив дуновение возможности «быть иначе», вдруг всполыхнул, понимая, что… страстно хочет понять, каково быть таким. Влиться в это, почувствовать… стать иным. Все эти мысли вихрем крутились в его голове и тогда, когда он, с ревом выйдя из своего оцепенения, со страшными истеричными криками накинулся на мужчину, сбив его с себя, и тогда, когда, закончив, всё шатался по комнате. То, что он сделал… было до безумия кроваво. Он его не просто убил: выхватив из-под ворота на груди Печать, он стал бить ею по лицу и голове мужчины, да так сильно, что кожа на ладонях треснула от того, как сильно он сжимал проклятую реликвию. Лицо мужчины превратилось в месиво, вокруг Сюэ Яна летели ошметки костей и мозгов, брызги крови превратили его лицо в маску кровавого демона. И он продолжал бить даже тогда, когда от болевого шока мужчина испустил дух. Сидя на нем, Сюэ Ян с криками продолжал бить, и до такой степени он был в этот момент безумен, что навряд ли осознавал действительность. Она исчезла, потому что Сюэ Яна поглотила истерия. И в этой истерии была вся его жизнь, все его муки, все его крики. Он убивал не человека — он набрасывался на всю свою трагедию, в истеричном и безумном порыве её уничтожить. И уничтожал, в лице этого мужчины видя не только свои страдания, но и всех тех, кто так страшно искалечил ему душу, кто вогнал его в клетку страхов и безумия. Все, все они сейчас были в этом незнакомце, и Сюэ Ян кричал, убивая их. Потому что они жили в его сознании, его вечные палачи. И некому было помочь, чтобы изгнать их оттуда, некому было залечить незакрывающиеся раны, которые они оставили… Печать блестела от крови, и блестела довольно необычно. Это… был её план. Серебристый металл начал впитывать кровь, и когда Сюэ Ян наконец-то остановился, Печать подсвечивала багровым, буквально пылая в его руках. Пролитая кровь, точно воды, повернутые вспять, скользнула внутрь, поддаваясь собственному энергетическому полю проклятого предмета. Всё лицо было в крови, потеки стекали с груди и живота, ошметки костей и мозгов зацепились за одежду и волосы. Глаза Сюэ Яна горели черным, он не мигал, но уже не держал глаза широко распахнутыми. Только слегка шевелил головой, то щурясь, то приподнимая брови, будто… что-то живое было в его разуме, плотное и тягучее, как вода в аквариуме… ужасно тяжелое. Он закрыл глаза, нахмурившись словно человек, который очень плохо спал, а теперь вынужден был куда-то идти и что-то делать. Печать всё еще была в его руке, пламенея среди убийства, луны и крови. Сюэ Ян вяло посмотрел на неё, впрочем, не до конца видя… не до конца понимая, что это такое. Она овладела его разумом и шептала идти убивать еще. Сюэ Яну это, как ни странно, показалось знакомым. Но не от себя. Он вдруг вспомнил всю историю войны, вспомнил конец и гибель Вэй Усяня. «Так вот что с тобой произошло… — едва, едва понятливо билось в его голове. — Вот почему ты потерял себя — она свела тебя с ума. И вот почему ты так хотел её уничтожить…» Печать заалела сильнее — Сюэ Ян сопротивлялся. Не как Вэй Усянь, у которого не за что было зацепиться, чтобы не отдаться на её волю. У Сюэ Яна… было за что зацепиться. Спина… в доме с лампадками и вечно горячей печью. Это было как воспоминания из прошлой жизни, миллионы лет назад… несуществующей жизни, как внушала ему Печать. Но путь для возвращения в эту картинку был, и Сюэ Ян это понимал. Понимал, что еще может увидеть это… потому что то была не мара, а явь. Такое место… действительно существует, и пусть даже там его не ждут… он сам ждет себя там. Тело пошатнулось, когда он попытался встать. Как могущественна была Печать, пусть даже только половиной. А когда получит свой ключ… что её остановит? Иссушив одного владельца, она будет искать другого… точно так же, как досуха истощила Вэй Усяня, но тот не дал ей себя убить, а предпочел совершить самоубийство, забрав её с собой… пусть только лишь половину. Но сейчас она была воссоздана, и фальшивку эту принимали за оригинал. Сюэ Ян осознавал, как неуправляема, оказывается, эта сила. Понимал, что будет, если дать ей волю. Он не понимал, что она пыталась уничтожить и его… понимал лишь то, что он должен уничтожить её. Это она… погубила Старейшину, из-за неё Вэй Усянь так страшно погиб. И справиться с такой силой… не сможет ни один человек, даже если пустит Путь Тьмы вместо крови по своим венам. Печать… нужно уничтожить. Реликвия задрожала в тот момент, когда набат этой мысли сотряснул разум Сюэ Яна. Он поднялся, еще «слепой», всё еще безумен, и схватил со стола вторую половину. Пошатываясь, побрел к двери, чувствуя, как настоящая половина обжигает ему ладонь. И она действительно жгла. Сюэ Ян не чувствовал, как печет ему пропаленная кожа ладони. Обернувшись, Сюэ Ян невидящим взглядом оглядел комнату. Лунный свет заливал окровавленный пол, вяло тлели угли в камине. В нише возле двери стояли кувшины с вином, и, подняв их, Сюэ Ян бросил их в разные части комнаты, последний прямо в центр. А потом, сняв с обратной стороны стены факел, бросил его внутрь. Воспламенившиеся вихри пламени сверкнули на его лице, пока в глазах отражался огонь, который охватил тайную комнату, и недолго смотря на то, как пламя уничтожает все его труды, уничтожая последний оплот привычного ему мира, Сюэ Ян закрыл дверь и, тяжело дыша, пошел по сумрачному каменному коридору. Когда спохватились, что начался пожар, Сюэ Ян был уже далеко, настолько, что это можно было объяснить только одной вещью — талисманом перемещения.

***

Глаза боятся — а руки делают. Прекрасное изречение… но для человека, у которого уже не было глаз, совершенно бессмысленное. Потому что, что с глазами, что без них, он никогда не боялся за что-то взяться. Страх — плохой советчик, парализующий разум. А вот убийцей всего… была боль. Слегка зашипев, Сяо Синчэнь наклонил голову вперед, чтобы западающие внутрь веки не так сильно это делали. Он промыл глаза настоем из целебных трав и теперь терпел боль от, как-никак, жесткости воды, которая прошлась по открытым и воспаленным местам. Дождавшись, пока боль утихнет, он промакнул глаза и лицо чистым полотенцем, которое отложил именно для этой цели, поднял голову и, заправив волосы, потянулся рукой к ленте, выстиранной и свежей. Даже её он замачивал в целебном отваре после стирки, сушил возле печки, чтобы уменьшить прилипания к мокрой ткани пыли, и только потом повязывал. Да, действие занимало не так уж мало времени. Но в сравнении с тем, сколько времени занимало лечение гнойных нарывов… то, пожалуй, испытывать какое-то недовольство было даже неуместным. — О, — Сяо Синчэнь повернулся, — уже проснулся? Он говорил это улыбнувшись, и лицо его враз приобрело нежный вид. Он не мог видеть… но ведь его видеть могли. — О боги, — нежно проворковал он, поднимая из плетенной корзинки завернутого в мягкие простынки мальчика, — ну что же, сегодня без слез, да? Отлично… И поудобней уложил на своих руках, дожидаясь окончательного пробуждения ребенка. Бутылочка с молоком уже была наготове, начать трапезу предполагалось с конопляного молочка. А потом можно разгуляться и грудным. Когда Сяо Синчэнь пришел в тот день домой, он сразу понял, что что-то не так. Он ощутил это, едва зайдя внутрь, и даже остановился, прислушиваясь. Тревоги, посетившие его, защиты не касались. Просто… едва только он зашел в дом, как чувство, что это ощущение не было ложным и что он уже знает, что же не так… не оставили ему шанса обмануться. Сюэ Ян… ушел. Сяо Синчэнь не слышал его тихого, почти бесшумного дыхания со стороны кровати, не ощущал в доме ауру тяжести и напряженности. Дом… был по-настоящему пустым. Еще не до конца их лишившись, но тех вибраций, которые создавал Сюэ Ян, больше в похоронном доме не было. Они еще едва уловимо стекали со стен и клубились под потолком, но очень быстро их растворяло и выветривало отсутствие их главного источника. Сяо Синчэнь всегда ощущал присутствие Сюэ Яна, всегда тонко ловил его настроение. А сейчас его не было. Возможность того, что Сюэ Ян пошел «погулять», Сяо Синчэнь не отбрасывал лишь по той причине, что посетивший его ступор был быстренько отложен потребностями ребенка, которые в срочном порядке нужно было удовлетворить. Но уже по тому, как мальчик нервно дергал носиком и начинал попискивать и шорхаться дало Синчэню однозначный ответ. Прежде всего ребенок, которому нужно было поменять пеленки и искупать в положенное время. И Сяо Синчэнь принялся ждать. Но наступил вечер, плавно перетекающий в ночь, а в похоронный дом никто так и не возвращался. Ночь сменилась новым утром, потом обедом, вечером. Наступившая ночь снова сменилась рассветом, и Сяо Синчэнь понял окончательно — Сюэ Ян ушел. Навсегда. Он покинул этот дом, покинул ребенка. Но хотя бы ушел тихо и мирно, даже сказать тайно. То, что он так ушел, должно было успокаивать Синчэня, ведь возвращающий свои силы Сюэ Ян мог уйти и иначе… скажем, спалив этот дом и причинив вред ребенку. Но он этого не сделал. Он просто… ушел. Сяо Синчэнь понимал, что теперь… всё. Нет больше причин для страха касательно жизни ребенка, и что теперь, похоже, те случившиеся с ним перемены указали ему однозначный путь вперед. Теперь у этого ребенка есть только он и только он будет о нем заботиться. О том, чтобы отдать его кому-то или подкинуть, Сяо Синчэнь даже мысли не допускал. И не просто потому, что это был ребенок… а потому что это был сын Сюэ Яна. Того Сюэ Яна, о котором Сяо Синчэнь знал те вещи, о которых не говорят, которыми не делятся… и которые скрывают. Можно сказать, того Сюэ Яна, которого он не знал… и многие не знали, искалечив ему жизнь так, что породили чудовище, истязающее мир за то, что мир истязал его самого. Сильнее мести Сяо Синчэнь так и подозревал, что Сюэ Ян уйдет. Смешанные чувства покоя и тревоги смешивались в нем. Покоя, потому что Сюэ Ян не будет отягощен этим ребенком. Тревоги, потому что… он сам этого не хотел. Он совсем не знал, что делать в случае, если Сюэ Ян останется, но интуитивно этот вариант приносил ему куда большего равновесия. Потому что в глубине своего измученного сердца он всё еще надеялся, что случится что-то, и Сюэ Ян, хотя бы немножко… но полюбит этого ребенка. Или хотя бы тот не будет приносить ему столько боли своим существованием. Ведь проблема принятия… её нужно было решить, а не убегать от неё. Сюэ Ян не убил его, что уже хорошо, но ведь проблема оставалась. И Сяо Синчэнь понимал, что не убил он именно из-за него. И не потому, что боялся силы заклинателя. Сяо Синчэнь чувствовал, что именно его заинтересованность в этом ребенке тормозила Сюэ Яна сильнее всего. Он этого, пожалуй… не понимал, а непонимание тормозило его действия. Хотя, может быть Сяо Синчэнь ошибался, и именно страх перед ним останавливал Сюэ Яна от каких-либо действий. Он всё еще был чудовищем, порожденным другими чудовищами… но даже так Сяо Синчэнь понимал: среди всех чудовищ именно этот человек не заслуживал ни возмездия, ни осуждения. Как бы там ни было, а нужно было мириться с новыми реалиями жизни и принимать то, что прибивало течением судьбы. Теперь Сяо Синчэнь остался только с ребенком, о котором нужно было заботиться и которого нужно было растить. Впрочем, было не так уж плохо, ведь теперь его жизнь не была одинока. Он уже давно привязался к этому мальчику, как-то скрываясь, что во многом это исходило через Сюэ Яна. Но теперь Сюэ Яна не было, и у него остался лишь младенец. Первым делом Сяо Синчэнь озаботился кроваткой для малыша. До сих пор тот спал с ним, в мерах предосторожности из-за нестабильного психического состояния Сюэ Яна, но теперь в этом не было смысла. Как-то использовать кровать Сюэ Яна Сяо Синчэнь не захотел, и в качестве личного спального места в неё не вернулся. Просто… так. А для ребенка он сам сплел тугую и прочную корзинку с ручками, чтобы было удобней передвигать, в процессе плетения утеплил её, затер всё остринки, устелил её дно и заправил края своим верхним одеянием, тем самым, которое раньше выполняло функцию гнезда. Получилось прекрасно, и самое главное на вырост. Сяо Синчэнь не знал, как быстро ребенок будет расти, так что мало ли — подстраховался. И мальчику корзинка тоже очень понравилась. Чтобы усилить адаптацию, Сяо Синчэнь натер волокна плетенки смесью маковых и конопляных зернышек, а чтобы предупредить и предотвратить грибки и плесень, которые могли образоваться, использовал листья мяты и тысячелистника, а так же несколько раз в день выносил корзинку на свежий воздух под прямые лучи солнца. Что печалило — ребенок отсутствие Сюэ Яна ощущал. И переживал болезненней, чем Синчэнь рассчитывал. Первые дни мальчик был просто растерян, но к концу первой недели, когда все запахи выветрились, не переставая плакал. День и ночь, и ничего не могло его успокоить. В доме не осталось вещей Сюэ Яна, простынь с кровати и солому тот сжег в печи, когда уходил. Сяо Синчэнь качал ребенка на своих руках и сердце его наполнялось горечью. В слезах младенца он чувствовал такую печаль, что краялось сердце. Он не понимал, какими чувствами может быть привязан тот, кто даже не осознавал толком мир, в котором находится… но, видимо, даже такой, как Синчэнь, чего-то да не знал. Поспрашивав, Сяо Синчэнь обнаружил, что, оказывается, такое не редкость. Дети удивительным образом привязаны к своим матерям, и даже могут заболеть, если их у них отнять, разлучить. Сяо Синчэнь боялся этого. Прошла первая неделя, закончилась вторая и наступала третья. Сюэ Ян не возвращался. И глупо было уже надеяться, что он вернется. Причин… ведь не было. Этот похоронный дом приютил в себе и врага, и боль. Зачем ему было сюда возвращаться? Здесь… нечем было его удержать, нечему было его звать. Ребенок? Заклинатель? Глупости. — Ну что ж… — однажды молвил Сяо Синчэнь, сидя на кровати Сюэ Яна и качая в процессе кормления ребенка. — Раз всё так сложилось… то, видно, придется нам с тобой куковать тут вдвоем. Компания из меня так себе, но чистые пеленки и хорошую еду я могу тебе обеспечить. И улыбнулся своим словам, надеясь, что ребенка это тоже позабавит. — Вот только… — улыбка медленно растаяла на его лице, — у тебя ведь до сих пор нет имени. Так… быть не должно. Раньше этот вопрос не поднимался, потому что Сяо Синчэнь считал, что ему невежливо будет навязывать варианты. Сюэ Ян сам должен был это сделать, даже если такая возможность находилась где-то между «никогда» и «исключено». Но теперь Сюэ Яна здесь не было, а ребенок ведь был. И ходить без имени… уже было неприлично. — Так, — задумался Сяо Синчэнь, — как же будет лучше тебя назвать?.. Ты еще очень маленький, твои качества не проявили себя, и мне не хотелось бы навязывать тебе свои пожелания. Ведь твое будущее и твой нрав уже предписаны богами. И тобой. Тогда, пожалуй, обратимся к другой терминологии. И задумался. С этим ребенком в сердце Сяо Синчэня был связан только свет… свет, который сиял только в сердце, ведь глаза уже не могли увидеть его. И Сюэ Ян… Сяо Синчэнь задержал дыхание. Мысли, которые он таил в отношении Сюэ Яна, были слишком характерны, и то, что он думал, к каким синонимам прибегал… — Белый… — прошептал Синчэнь, вспоминая Сюэ Яна не так, как вспоминают человека из плоти и крови, а как что-то… что за этой кровью и плотью было. — Имя твоего родителя — это одна из противоположностей диаграммы света и тьмы философии дуализма, в которой Ян — это свет, день, твердость, солнце, небо, тепло, четное и положительное. Хочешь услышать больше? «Чистая субстанция Ян претворяется в небе; мутная субстанция Инь претворяется в земле… Небо — это субстанция Ян, а земля — это субстанция Инь. Солнце — это субстанция Ян, а Луна — это субстанция Инь… Субстанция Инь — это покой, а субстанция Ян — это подвижность. Субстанция Ян рождает, а субстанция Инь взращивает. Субстанция Ян трансформирует дыхание-ци, а субстанция Инь формирует телесную форму». Мальчик мирно сосал молоко из бутылочки, явно слегка убаюканный звуками безмятежно льющегося голоса. — Единая изначальная материя тайцзи порождает две противоположные субстанции — Ян и Инь, которые едины и неделимы. Первоначально «Инь» означало «северный, теневой», а «Ян» — «южный, солнечный склон горы». Позднее Инь воспринималось как негативность (не в каком-либо плохом смысле), женщина, холод, мрак, пассивность, меланхоличность, потусторонность, а Ян — как позитивность, мужчина, тепло, свет, активность, оптимизм. Вот видишь? Твой родитель… истинный мужчина. Он — свет. Который, увы, безжалостно затмили… И задумавшись склонился к малышу. — Я назову тебя Бай, — с улыбкой сказал Сяо Синчэнь, — что означает «белый, чистый, светлый, серебристый». Этот иероглиф часто связывают с цветом захода солнца почему-то… но однажды Сюэ Ян в бреду бормотал что-то о солнце, которое опустилось в живот его матери. Бай — это еще и прибытие, явление. И самое главное — белый. Не знаю, почему… но «он» для меня всегда будет «белым». И ты тоже. А потому тебя будут звать Сяо Бай Ян — маленькое белое солнце. Тебе нравится, Сяо Бай? Маленьким белым солнцем еще называли жасмин, и если бы Сяо Синчэнь мог ощущать «запахи», то понял бы, как удачно он подобрал мальчику имя. Он дал ему свою фамилию и включил в его имя иероглиф «ян», чтобы тем самым не разрывать его связь с Сюэ Яном. В каллиграфии иероглиф «бай» имел две горизонтальные черты («два»), которые относились к понятию «Инь», что означало как бы продолжение идеи, в данном случае продолжение «Ян», которой могла быть только «Инь». И Сяо Синчэнь не осознавал, что это воспринялось бы как… второй ребенок, и что получив первого, ожидалось и появление второго. В такое его не завели бы никакие мысли. В смысле… второй ребенок? Еще и Сюэ Яна! И кто… кто был бы отцом? Второй ребенок… — Пусть у нас белый цвет и траурный, но именно белый поглощает черный, — встав, Сяо Синчэнь прошелся с ребенком по комнате. — К тому же… я, получается, всегда был в трауре, и твои распашонки тоже в трауре. Хотя… — он принюхался, — похоже, «отпел» ты их знатно, — и засмеялся. — Ладно, проказник, пойдем, поменяем их тебе. Как странно, ты стал есть меньше, но пачкаешь пеленки еще усердней. Ну что за нелепица… Он говорил, а сам тем временем уже кружился по комнате, грея воду и подготавливая свежие пеленки. Начиналась четвертая неделя со дня ухода Сюэ Яна, то есть почти месяц его отсутствия. Месяц… Спустя несколько дней по городу активно разносились слухи о том, что в клане Цзинь умер их прежний глава, а саму власть, похоже, займет один из незаконнорожденных детей. А вот слухи о пожаре в этом же клане не успели распространиться.