Проклятый

Секунды текли на удивление страшно медленно. — Что ты сказал? — тяжело допрашивался Сюэ Ян. Сяо Синчэнь молчал. Он был… растерян. До Сюэ Яна наконец-то дошел смысл этого молчания. — Что?.. — казалось, разум его просветлел. — К… как? Он был очень взволнован, и это волнение было так сильно, что на несколько минут течка, как ни странно, приглушалась сама собой. Сердце Сюэ Яна сильнее забилось в груди, но не от страдания, мучающего его, а от… осознания. Оно его настолько обескуражило, настолько… было неожиданным, что он вообще забыл обо всем на свете. Он словно напоролся на глухой угол, совершенно этого не предугадывая. — Человек? — голос Сюэ Яна был сиплым, изможденным, но четким. — Ты… и всё это время… — взгляд Сюэ Яна опустился. — Так вот почему ты ничего не сделал. Не потому что я был в положении. Ты просто… не «видел» меня. Казалось, это не должно было быть какой-то тайной, но Сяо Синчэню чудилось, словно его уличили в чем-то… довольно серьезном. Раньше для него в этом не было проблемы, потому что как-то сам вопрос не поднимался, а если и возникали «такого» рода ситуации, то Сюэ Ян бесился прежде, чем Сяо Синчэнь успел бы открыть рот, что в итоге приходилось срочно бросать все силы на то, чтобы его удержать. А сейчас, когда такой необходимости больше не было, Сяо Синчэнь и сам не понял, почему, собственно, его так парализовало это признание. Ведь это… должно было Сюэ Яна успокоить. — Я не смогу тебе «помочь», — тихо прошептал Сяо Синчэнь. — Потому что я… человек. И вздрогнул, потому что… с кровати послышались зачатки разрастающегося смеха. Сюэ Ян… хрипло смеялся, и грудь его ходила ходуном от этих толчков. — О боги… — тяжко смеялся он, пока по лбу стекали капли пота, — дайте мне сил. Ты… и человек. Ха-ха-ха-ха! И снова потерялся в своем безумном смехе, словно изливая через него все свои раны. — Не думал… — продолжал он, — я в самом деле не думал. Так вот почему ты не набросился на меня, не овладел силой, даже не попытался. Ты… «слепой» на таких как я, совершенно слепой. — Сюэ Ян, — голос Синчэня стал ниже, — я бы не сделал этого, даже не будучи «слепым». Почему… — в голосе его сквозила боль, — я должен был набрасываться на тебя? — Почему? — в противовес боли, в голосе Сюэ Яна появился вызов. — А что же, я так нехорош? Урод? Или я что, должен привлекать только этих зубастых ублюдков? — Замолчи! — вдруг неожиданно резко закричал Сяо Синчэнь. Сюэ Ян, на удивление, смолк и, продолжая тяжело дышать, не отрываясь смотрел на Сяо Синчэня. — Замолчи и одумайся. Вспомни, каким я тебя нашел! Вспомни, в каком состоянии ты был, в каком положении! На что тут набрасываться?! Ты не в себе, ты не в своем уме, если всякого мужчину считал бы собакой в гоне! — Считал бы?! — вскинувшись, взревел Сюэ Ян. Глаза его налились кровью. — Не «считал бы», а считаю! Все они… одной чертовой породы, без разницы, какой, потому что пока члену некуда приткнуться, они всегда будут горазд всадить его в таких, как я! Таких вот, дефективных и проклятых, которые, впадая в это проклятое состояние, будут умолять трахнуть их чуть ли не до самого желудка, потому что их тела не могут жить без члена! А этим лишь бы всадить, лишь бы присунуть! И наплевать! На-пле-вать, кто этот человек, хочет ли он, страдает ли он! — Зато мне не наплевать! — пальцы Синчэня сжали плечи Сюэ Яна, и он даже встряхнул юношу. — Это отвратительно, пребывая в своем уме совершать такое! — И я тебе противен? — крикнул Сюэ Ян. — Сколько, как ты думаешь, раз об меня вычистили члены, сколько раз на меня вытряхнули чужое семя, сколько?! И не потому, что я им нравился, а потому что сопротивляться не мог! И вдруг взмахнул руками, начав драться, бить ладонями и отталкивать. — Каков герой! — кричал Сюэ Ян. — Посмотрите, как он чист! Ему противно меня брать, он, видите ли, в своем уме! Потому что человек, потому что не ощущает этот проклятущий зов! Не то, что я, разум теряющий настолько, что готов умолять врага взять меня! Давай, удовлетворись той низостью, до которой я дошел, ведь я в самом деле умоляю. Ну же, сделай это, унизь меня окончательно. Умоляю! В нем были силы, и силы немалые. Рассвирепев, снова потерявшись в себе, к тому же до ужаса раздразненный желанием, Сюэ Ян бросался на Сяо Синчэня, провоцируя его, в то время как его член настолько пульсировал, что сводил с ума. Сяо Синчэнь просто вынужден был прижать его к постели, потому что Сюэ Ян очень остервенело бросался. Но, хоть вкладывал силу, не пытался как-то критически ранить, он лишь провоцировал, впрочем, не стесняясь в тяжести ударов и не сдерживаясь. Всё в нем кипело, кровь бурлила и кидалась в голову, набухала внизу, сводя его с ума. Оказавшись прижатым к постели, полуобнаженный, почти раскрытый, Сюэ Ян стал кричать, но это был не крик о помощи, а скорее страждущий рев, высвобождающий все его эмоции. Яркая и откровенная борьба выжгла его до костей, дожгла, можно сказать, всё, что и без того было распаленным. И он кончил, кончил с криками и ругательствами, воем и хрипом, закатив глаза под влажные от пота брови. — Ударь меня! — в неистовстве, ослепившем его разум, кричал Сюэ Ян. — Ну же, сдери с моей задницы кожу, вгрызись в неё! Он не понимал, что кричит. Его обнаженные ягодицы задрались, он сам искал позу, один вид которой сразу предлагал всё. По бедрам текло, и чувство этой влаги сводило с ума еще больше. Внутри всё истекало и дрожало, ожидая… мужчину, ожидая вторжения. Но не получая этого, Сюэ Ян стервенел еще больше и начал биться пахом в кровать, хотя и так был прижат к ней. И кончил еще раз, но с таким страшным хриплым рыком, словно с него и впрямь содрали кожу. Его ощущения… невозможно было описать. Это было чистое страдание, которое невозможно превозмочь, даже удовлетворив желание тела. Ему нужно было это вторжение и нужно было, чтобы оно длилось столько, сколько длиться эта ужасная агония. И не имела значения травмоопасность, не имели значения риски. Его могли разорвать, а он всё равно бы просил продолжать это делать. Вот какой была эта беда… в которой не было ни крупицы истинного наслаждения, ведь такая безумная невменяемость… всё равно что действие наркотиков. Это не наслаждение. Это — агония. Сяо Синчэню в какой-то момент стало страшно. Не потому что Сюэ Ян мог, скажем, одолеть его. Страшно было от созерцания такой беды, от того, куда она несчастного юношу приводила. Он кричал и ревел, он никак не мог успокоиться, и то, к чему взывал… просто топтало его гордость и его волю. То унижение, в котором он полностью потерял себя, и те безумные вещи, о которых он просил… И Сяо Синчэнь осознал насколько же сильное это отражение того, что уже было и что Сюэ Ян пережил. Это… было неимоверным унижением, грязью, безумием… и бесчеловечностью со стороны тех, кто такую беду использовал для удовлетворения своей низкой похоти. Если Сюэ Ян и правда становился таким… то как он должен был страдать что в процессе, что после него. Как он, должно быть, себя ненавидел, как он презирал всех мужчин! И снова он оказался прав. Никто не мог запретить ему ставить всех мужчин под эту гребенку, никто не мог одернуть его и показать что-то другое. — Я человек… — голос Сяо Синчэня дрожал. Но от страха ли? — И пусть я глух к зову, пусть я слеп… но я единственный, кто «видит»… тебя. Не это, Сюэ Ян, не это. Я вижу «тебя»… за всеми этими слоями. Сюэ Ян не слышал его. Дергаясь и извиваясь, он снова кончал, его ягодицы дергались, пытаясь подставиться и нащупать известное место. — Ненавижу… — казалось, пробивалось сквозь этот полный безумия кокон, который его обернул. — Ненавижу… По телу Сяо Синчэня прошелся жуткий холод. Он ведь сейчас держал его, а услышав это «ненавижу» так ярко представил, как в короткие мгновения просветления Сюэ Ян говорил то же самое, пока «всё» происходило. И, как и сейчас, тоже плакал, задыхаясь от бессильной ярости, гнева… и отчаяния. «Они знали, что делали, — горло Сяо Синчэня сжалось от подступающих слез. — Они… были в своем уме. Они всё… знали, всё видели. Нелюди…» Вымотавшись, Сюэ Ян перестал трястись и вскоре успокоился, окончательно утратив силы. Не сказать, что Сяо Синчэнь выдохнул, когда эта ужасная волна ненадолго отступила. Сюэ Ян утратил связь даже с той марой, которая его изматывала, но это тоже было лишь вопросом времени. Бледный, измученный, мокрый от пота и слез, он лежал и простынь пропитывалась влагой его слез. Мокрые волосы тяжело закрыли его лицо, а полуобнаженное тело начинало мерзнуть, когда внутренний жар ненадолго отступил, а пот начал испаряться. Сяо Синчэнь ощутил дрожь на поверхности его кожи и укрыл Сюэ Яна одеялом. Лишь подумав о том, что было бы, не будь он человеком, заклинателя охватили сложные чувства. Но ведь… те другие тоже отчасти были людьми, как и он. Почему же они… неужели их могло привлечь, вот «такое», которое и слепой находит до ужаса трагичным, а уж зрячие, да еще и люди… — Безумие… — казалось, внутренне он был на грани срыва, хотя внешне это было незаметно. — Безумие… В новом понимании всё того же мира, на который прежде он смотрел через замутненное стекло, Сяо Синчэнь понимал только то, что единственная правда, которая в нем может быть — это Сюэ Ян. И эта правда разрушила все его иллюзии. Страшная, нелицеприятная, ревущая и безумная, она выжигала его сознание муками совести и стыда, отвращения, отчаяния и скорби. Разумеется, он всегда знал, что есть в мире зло… но никак не мог подумать, как часто это зло оказывается наследием зла еще большего, которое порою принято считать добром. Что за мраком убийц стоят люди в белых одеждах, которые, сотворив чудовищ, при этом будучи монстрами еще большими, используют наивность и недальновидность тех, кто считает себя героями, а на деле… просто палачи, исполнители убийства. И он тоже таким был. Сяо Синчэнь не знал, скольких таких жертв он убил, хотя имел веру, что, о боги, пусть немного… ведь достаточно было и того, что он приговорил такого, как Сюэ Ян. И если бы за Сюэ Яном не стояли другие силы, он бы умер так же, как и остальные. Но этот человек, эта жертва монстров… вернулся. Он расправился с его другом, и хоть не намеревался расправиться с ним самим, тем не менее вновь оказался на его пути. Сюэ Ян вернулся, сам пришел… и в этом шептала истина. — «Та тень, которую отбрасывают все предметы, озаренные светом познания — это тоже я», — тихо прозвучал голос Сяо Синчэня над неподвижно лежащим Сюэ Яном. Он произнес это, пребывая в глубокой задумчивости… и воспоминаниях. Это были не его слова. Это были… слова Сюэ Яна. И Сяо Синчэнь их настолько хорошо запомнил, как помнят те вещи, для которых нет ни сил, ни воли, ни способностей забыть навсегда. Эту фразу он сказал ему в тюрьме, куда его заперли перед судом. Сяо Синчэня удивило тогда, насколько Сюэ Ян спокоен, и этот покой уже настораживал, учитывая, как отчаянно Сюэ Ян дрался. Но оказавшись в тюрьме присмирел, даже голос его стих. Он сидел в своей камере, как зверь в клетке, притихший, сосредоточенный лишь на себе. — Твоего ограниченного разума не хватит, чтобы понять, — видя на лице Синчэня удивление, продолжил Сюэ Ян. Из всего его тела подвижными оставались лишь его глаза, сверкающие затаенным светом и тьмой. — Знаешь, у тебя очень красивые глаза. Они… такого теплого карего цвета. Но что толку, если они видят только то и так, как хотят видеть другие. А потому ты и заявишь о себе миру, как послушный пес, не имеющий способностей ни задавать вопросы, ни искать ответы. А мне подобные… видят мир и людей тем, чем они и являются — разбитым яблоком, с гнилью и плесенью внутри. Думаешь, ты сейчас справедливость восстановил? Ты просто… украл у меня триумф возмездия, душный выродок. Он сидел, держа согнутую руку на колене, спина была согнута, голова наклонена вперед. Он сидел в полумраке тени и света из решетчатого окна, уподобившись тому сумраку, который защищал скрытую в закромах ночи душу, не желающую выныривать из той бездны, в которой очутилась его жизнь. Словно бы усмиренный своей судьбой, то есть приговором, загадочный, говорящий слова, которые не ожидаешь от такого, как он, услышать… Сяо Синчэнь действительно тогда не понял его слов, и действительно из-за неспособности понять. А сейчас понимал. Тени и свет, истина и ложь… он находился в тени истины, темный, потому что был тенью. И его принимали за зло. Он был отбрасываемой тенью настоящей правды, той, которая сводит с ума. Истина… не терпит ни невежества, ни невинности, ни тем более гордыни. Она… выжигает слои лжи, даже если они прилипли к коже. И боль эту… необходимо принять. Год за годом, человек, не видя, наращивал эти слои как кокон, не замечая в каком невежестве пребывает его жизнь. И вот в его жизнь врывается истина… и становится больно. Потому что слои прилипли к коже. И потому что осознание… сводит с ума. Редкие люди имеют достоинство принять свои ошибки. Но какой был смысл сопротивляться правде, ради чего? Чтобы сохранить свои иллюзии? С пеной у рта доказывать, как правдива та ложь, которой живешь? Ну разумеется они не захотят признать, что были неправы. Ведь их иллюзорный мир… разрушится. А воли и смелости строить новое… не хватит. Сяо Синчэнь потерял всё. Но самой страшной трагедией стала потеря тех истин, которые были каркасом его жизни и его веры. И он бы не смог этого пережить… если бы был один. Рядом с ним был Сюэ Ян, который, никак не вмешиваясь лично, тем не менее… спасал его. Потому что когда Сяо Синчэнь осознавал его боль, его ужасную судьбу то понимал, что просто не может… не имеет права сойти с ума. Он всего лишь обманывался… а этот человек всю жизнь страдал. Свою боль он не мог сопоставить его боли, чтобы хоть как-то оправдаться. И, что странно, уже за него держался. Не так, как за спасение… а ища какого-то искупления для своего невежества. Потому что Сюэ Яна… меньше всего возможно было спасти. Но он крепко держался за свою жестокую жизнь… и это было чудом. И верил в какой-то призрак, чувство, не покидавшее его сердце. «Смотрел» на Сюэ Яна и верил во что-то, словно видя далекий мираж в пустыне, точно не зная, явь то или иллюзия. Чтобы понять… нужно было приблизиться. Сам он не придет к нему… значит, он должен к нему прийти. Встав, Сяо Синчэнь проверил ребенка. Спит… и дышит так спокойно, наконец-то спокойно. Поленья треснули в печи, но этот треск не потревожил никого из всех троих. Не имея понятия, что на небе занимается рассвет, Сяо Синчэнь держал на руках Сяо Бая, чувствуя, ощущая всем собой присутствие в доме Сюэ Яна. Словно… всё наконец-то на своем месте, там, где и должно быть. А в то же время, разбирая завалы сгоревшей тайной комнаты, рабочие достали из неё один полностью обгоревший дочерна труп. Мэн Яо, чьи глаза и тело не двигались, застыл на нем взглядом, пока всё внутри переворачивалось и металось от бессильной ярости. Этот труп… приняли за останки Сюэ Яна, и с этих самых пор в Ланьлине он считался мертвым.