Проклятый

Его дыхание… пахло гвоздикой. Пряный отвар струйкой потек с обоих уголков губ, и обогнув нижнюю челюсть скользнул к шее, устремившись влажными потеками к ушам и затылку. Сюэ Ян снова бредил и речь его становилась невнятной. Какой это был уже день? Сяо Синчэнь не считал и не загадывал. Губы Сюэ Яна были красны и казались припухлыми… — Маки… — шептал он. — Ма… ки. Он сравнивал их со вспышками пламени, ряснеющими среди зеленых полей. Такие… красивые, и так прекрасны. Тончайшие лепестки алого зарева на зеленом, с малой толикой пушка в стебле. Алое зарево… и подкрадывающаяся ночь у самой сердцевины. — Красиво… — шептал Сюэ Ян. Капля пота стекла с его лба. — Как… красиво. Он бредил. Ему мерещились эти поля. Он бежал, поверхности его маленьких ладошек касались красные головки, в то время как по коленкам били высокие стебли травы. «Ты отчаянно… отчаянно красив». Перевернувшись на постели, Сюэ Ян перевернулся на маковых полях. Солнце… и чистое небо над головой. Божья коровка, тоже алое зарево, и тоже подкрадывающаяся ночь… нет — луна. Черная луна на алом зареве. Какая дивная божья коровка. Живой цветок мака, умеющий летать. А цветы… шевелились под ветром, пока он лежал, восхищенно смотря на них. Он, в котором эти цветы тонули как в молоке. Из цветов мака делали варенье. Сяо Синчэнь об этом не знал, пока Сюэ Ян не прошептал это в бреду. Сам он видел, что такое делали… и всю жизнь мучился вопросом, какое же… оно на вкус, варенье из лепестков мака. — Как его готовили? — тихо спросил Сяо Синчэнь, промокая лоб и щеки Сюэ Яна смоченной в ромашке ткани. Его сильно волновало, что из-за своего состояния Сюэ Ян не ел, даже толком не пил. Сюэ Ян не слышал его голоса. Он всё еще был среди полей, вдыхая жаркие ароматы лета. Мята, которая росла так высоко, и много клевера, нежно-розового, который тоже можно было есть. — Это просто сахар… — бредил Сюэ Ян. Он помнил, как делали это варенье. — Убрать черное… лепестки заливались водой. А потом брали сахар. Хах, хах… — снова начал задыхаться он. — Это просто сахар… с лепестками. Но так… вкусно? Я не знаю… Когда он открывал глаза, его изможденный, отрешенный от всего сущего взгляд казался не столько больным, сколько… чувственно страдающим. Но это всё равно было страдание, пусть даже оно и «обещало». Но Сяо Синчэнь не мог увидеть «этот» взгляд. А даже если бы видел… это ничего бы не изменило. Сюэ Ян горел в своем жаре и тот никак не проходил. Честно сказать, он не верил, что после того, как родил, эта проклятая течка еще будет иметь над ним власть. Думал, что ребенок уничтожит это… как уничтожил и его. Но, то ли по воле случая чудесного исцеления, то ли так и задумано было, но даже родив он не лишился своего проклятия. Природа этого страшного кошмара… всё еще властвовала над ним. «Я что же… — пробивалось в его мыслях, — просто течная матка? Сумка, для выращивания новых ублюдков от тех, что уже выросли? Да будь оно всё проклято, и мир этот… и все они…» Он ненавидел свое тело. Ненавидел то, что оно делало с ним, во что превращало. Он ведь совсем недавно родил, только-только разрешился от ужасного бремени… и что же, снова? Снова лечь под кого-то и снова залететь? Снова переживать эти страшные муки, а потом — вновь беременеть? Как он надеялся, как, можно сказать, молился на то, чтобы, раз уж он в такое попал, беременность избавила бы его хотя бы от течки! Но нет, снова… ничего этот цикл не нарушило. — Больно… — стонал он, свернувшись на своей постели. — Больно… Его руки болели, пальцы свело судорогой, и они уже не сгибались. Больше… он не мог делать этого сам. А член продолжал ныть, пульсировать… и стоять. Он уже даже не кончал семенем, хлипко выходило что-то более прозрачное и не сильно вязкое. Но член продолжал стоять. — Помоги… мне, — изможденный взгляд скользнул по слабому очертанию в пространстве, так были затуманены эти глаза. — Не могу… как больно. Сюэ Ян смотрел на Сяо Синчэня полночным взглядом, затуманенным болью и таким же больным, но уже тихим желанием. Это состояние… было похоже на опиумную ломку, с той лишь разницей, что количество дозы симптомы не меняло и к удовлетворению не приводило. И песок в отмеряющих часах сыпался не столько, сколько его было, а сколько ему того хотелось. Сяо Синчэнь слышал его отрывистое дыхание, понимая, как, скорее всего, вздымается грудь Сюэ Яна. Она была всего чуть-чуть прикрыта, ведь он постоянно сдергивал с себя одежду, так как горел от жара. По скрюченным пальцам и дрожащим рукам Сяо Синчэнь понимал, что больше использовать их Сюэ Ян не сможет. Его эрекция всё еще твердела под одеждой… Если бы Сяо Синчэнь мог видеть взгляд Сюэ Яна, то, быть может, даже он бы… пропал. Пусть всего на миг… но пропал бы. Эти глаза, эти черные жемчужины зрачков… Сюэ Ян был безумно красив, а в таком состоянии… так просто до невозможности прекрасен. Его кожа была бела, глаза, брови и ресницы черны, губы краснели на его светлом лице, в волосах, казалось, тонула сама ночь, так они были темны. И взгляд, взирающий из-под черных бровей… отчаянно красив. Этот человек… был отчаянно красив. Как и вся его жизнь — отчаянно. И его желание выжить — отчаянно. Ведь даже лилии… были цветами отчаянной невинности. Это был нежный, но агрессивный цветок, способный убить, задушив своим запахом. Отчаянно… отчаянно красив. Не потому ли одинок, что так отчаянно? Не потому ли так красив, чтобы убить… Неслышно Сяо Синчэнь склонился над ним. Сюэ Ян уже не видел его, снова перевернувшись, пытаясь улечься так, чтобы тереться о простыни. И вдруг резко вдохнул воздуха, нешироко распахнув глаза. А потом они закатились под брови, влажные губы разомкнулись. — Еще… — в бреду шептал он. Дыхание его сорвалось обжигающим туманом, пахнущим гвоздикой. — Еще… еще! Сяо Синчэнь… «касался» его. Сперва робко обхватив, а потом трепетно сжав и, в конце концов, начав скользить. Он молчал и дыхание его было очень тихим, когда он ласкал Сюэ Яна. Тот, в свою очередь, шумно дышал и полностью отдался ощущению. Облегчение, которое приносила эта ласка, и отнимало, и возвращало ему разум, и он кончил очень быстро, выстонав сорванный короткий звук. Ладонь Сяо Синчэня стала немногим влажней от того, что было, но убрать руку он не смог, так как Сюэ Ян накрыл его ладонь своей, после чего перевернулся еще, тесно прижав её к своему паху, не дав уйти, и продолжил слабо подаваться в неё. И заурчал, когда та сжалась, доставляя ему наслаждение. Кожа ладоней Сяо Синчэня была шероховатой, и на контрасте с бархатистой кожей горячего скользкого члена Сюэ Яна создавала именно те ощущения, которые можно было назвать… острыми. Кожа ладони была сухой, из-за мозолей даже острила, потому что Сяо Синчэнь не заботился о том, чтобы как-то убрать где-то загнувшиеся и иссохшие кусочки кожи, ведь работая весь день лопатой, мотыгой или даже просто держа меч, он стирал кожу ладоней, и та сохла. А он ничего не делал, чтобы как-то притормозить этот процесс. И вот, когда такая кожа, да еще и тесно, обхватила чувствительный, с бархатистой кожицей член, контраст ощущений принес Сюэ Яну остроту и резкость, которые, в свою очередь, усилили отдачу. Эти жесткие ладони, пересушенная кожа которых даже доставляла чуть-чуть боли… но Сюэ Ян стонал и плакал, его член тек, а внутри, в уретре, зудело так сладко, что он готов был вылизывать эти ладони, эти пальцы, обсосать каждый пальчик, покусывать кончики, одновременно лаская их влажным горячим языком, кружа вокруг и, в конце концов, опускать свои плотно сжатые губы, чтобы достичь перепонок. Он вдруг так четко это представил, хотя в глубине сознания даже не представлял, кому это делает. Но он увидел свое томящееся лицо, свой взгляд, такой чувственно изможденный, с налетом уже давно охватившего его наслаждения. Увидел вокруг себя тускловатый свет, точно от свечей или лампадок… и увидел эту ладонь. Он целовал её, облизывал, покусывал. Сидя на коленях, он раздвинул ноги, приник вперед, из-за чего член уперся в кровать. И выпячил ягодицы, точно просил, ведь поза была… неимоверно эротичная. И эта проклятущая тонкопалая ладонь… — Еще… — снова выдохнул Сюэ Ян. — Еще… Словами он не просил, словно где-то на каких-то задворках своего помутненного рассудка осознавал, «кого» мог бы просить и что «его»… просить бы ни за что не стал бы. Никогда. Но телу хотелось своего, тело жаждало, и без разницы — кого. Но эти тонкие, длинные, сухие пальцы… словно не хватало влаги, чтобы их оживить, сделать мягче, плотнее. Чтобы они, как почки на весенних деревьях, набухли от влаги дождей, стали больше, мягче… аппетитней. О чем он думал?.. Сюэ Ян и сам не знал. Но его таз начал шевелиться сильнее, и по характеру его движений можно было понять «чего» он хочет. Ведь место, которое текло больше всего… ладонью не обхватишь. Сюэ Ян почти полностью перевернулся на живот, тем не менее продолжая удерживать чужую ладонь между своих ног, толкаясь в неё, скользя в ней. И его колени уперлись в кровать, когда он приподнял ягодицы. Из-за его положения рука Сяо Синчэня, можно сказать, была между его бедер почти до локтя, и если смотреть сверху, то и зажата этими самыми бедрами… очень горячими бедрами, которые оказались мягче, чем он ожидал. Не то чтобы он думал об этом… просто тело мужчины обычно тверже женского, даже в бедрах. Но бедра Сюэ Яна… всё же были мягкими. Не как у женщины, конечно, но… мягче, чем этого можно было бы ожидать. Его тело нельзя было назвать по мальчишески ужатым, оно было твердым, шрамированным, с несколько грубыми руками и очень крепкими ногами. Правда из-за беременности передняя часть туловища потеряла прежнюю эластичность, и если потрогать живот Сюэ Яна, можно было ощутить легкую обвислость, он всё же выносил ребенка. Ни на одно мгновение Сяо Синчэнь не подумал, что это некрасиво или уродливо. Даже будь этот живот чрезмерно обвисшим, с пугающими послеродильными растяжками, Сяо Синчэнь, будучи тем, кем был, смотрел бы на этот живот с такой же любовью, с которой смотрел бы на прекрасное дитя, жизнь которого там зародилась. Нисколько не испугал бы его этот обвисший живот, он был бы для него прекрасен, даже останься эта плоть обвисшей навсегда. Живот, труды которого священны, ведь там росло дитя… Сяо Синчэнь был тем человеком, который не очернил бы кривым взглядом даже раздавленный в ладони цветок, что не сильно бы его рознило, по внешнему виду, с таким животом. Он будет любовно смотреть, он совсем не увидит уродства. Потому что не умел… не умел видеть уродства там, где его на самом деле не было. Глаза лгут, разум вводит в заблуждение… а потому в обвисшем животе с «мрамором» растяжек он будет видеть лишь колыбель жизни, всегда прекрасную, всегда желанную. Легкая обвислость всё же была, а прежде твердая грудь была чуть-чуть мягче. И на этой груди были шрамы, которые Сяо Синчэнь нащупал еще до всех известных событий. Как и шрамы на боках, руках, ногах… и, что приносило ему боль, самый свежий шрам на животе, в котором… виноват он. Этот шрам был напоминанием о той черной метке, которую ему вручил Шуанхуа, когда пронзил Сюэ Яну живот, и если бы не случай, который Сяо Синчэнь не мог объяснить, этот удар стал бы последним, что Сюэ Яну довелось бы в этой жизни получить. И лишь на одно короткое мгновение Сяо Синчэнь, точно не зная физиологии «этого» вида подумал, что, если удар пришелся вот так в живот, и если зашить рану внешне не помогло и, возможно, было внутреннее кровотечение, но кишки и другие органы не были задеты… то может ли быть, что меч пробил матку и теперь Сюэ Ян… больше не сможет забеременеть? Сяо Синчэнь и сам не знал, почему, пусть на короткое мгновение, подумал о таком. Возможно это было связано с волнением в отношении той опасности, которая представляла для омег течка. А возможно… потому что это бы облегчило Сюэ Яну судьбу, и он бы больше не боялся. Сяо Синчэнь не мог не понимать какой пыткой, унижением и безумием стала для Сюэ Яна его беременность, что это всё же случилось и ему пришлось довести дело до конца. Как же юноша хотел, чтобы его ребенок умер или родился бы мертвым… как бы это облегчило ему те муки, которые он испытывал… Слабый хриплый стон вывел Сяо Синчэня из оцепенения. В его ладони продолжалось то скользкое горячее движение, и он сам сжимал пальцы, чувствуя, что когда делает это, Сюэ Ян реагирует явственней. И он сам не понимал, как к этому относиться. Плоть Сюэ Яна… в его руках. Он её касается, он… ублажает этого человека. Нет… облегчает ему его страдания. Но всё же… касается, трогает. Вот до чего всё дошло. Сяо Синчэнь не мог видеть, но лицо Сюэ Яна… было очень красивым. Его измученность уже не была такой болезненной, и, казалось, ощущение чужого присутствия, чужого тепла и чужой кожи притупляли те буйные ветра, которые царапали Сюэ Яну разум, что нахождение вблизи человека в час такого страдания действовало… во благо. Просто присутствие другого человека. Не в одиночку такое переживать, и тем более не в насилии… а просто чтобы кто-то был рядом, ощущать чужое тепло, касание. Это… можно было сравнить, и ведь было с чем, что это успокаивало, и очень хорошо это было видно по лицу Сюэ Яна. Он держался за руку Синчэня и не хотел её отпускать. Его пальцы вжимались в поверхность кожи Сяо Синчэня, он даже не царапал его ногтями. Просто… держал, или держался, так приятно ему это, похоже, было. Даже приятней чем, кажется, та мастурбация, которой он бессознательно предавался. Сяо Синчэнь слегка задерживал дыхание, когда особо остро ощущал, как влажные горячие бедра Сюэ Яна сжимают его кисть. Это было… так сильно, что рука даже начала немного покалывать, борясь с онемением. А тем временем ягодицы Сюэ Яна всё пытались задраться еще чуть выше, точно предлагая. Как бы ему, ослепленному своим страданием, хотелось этого, пока трение не создаст еще больший жар, такой, который будет набухать, набухать, набухать, пока в конце концов не разбухнет до такой степени, чтобы прорвалась какая-то плотина, удерживающая этот влажный, зудящий и страстно желающий брызнуть жар. Он вырвется из зудящей уретры, он будет тягуч, а потому словно лизнет всё «там», пока будет брызгать, покидая напряженные трепещущие глубины. Как… сладко, как хорошо. И если бы только этот жар был бы обхвачен еще одним жаром… влажным и тесным. Сюэ Ян закатил глаза, когда больное течкой сознание нарисовало ему совершенно неожиданную картину. Сжимающие голову пальцы… которая двигается между его ног, и бедра плотно прижаты к чужим щекам, дрожащие сверх меры, так дрожащие, что это не могло не вызвать желание… и собственная голова, откинутая назад в момент удовольствия… когда в чужой рот брызнула тягучая, сводящая его с ума струя семени, а губы так плотно обхватили его член, так мягко и горячо… пока пальцы были внутри и тоже ласкали, гладили, нажимали. В который раз у Сюэ Яна помутилось сознание, и он снова закатил глаза, держась за уже успевшую онеметь руку. Он ласкал её, причем этого не замечал. И мурчал что-то себе в подушку, сладко потея, что весь дом пропитался его запахом, тем самым, который «зовет»… Сяо Синчэнь не знал, правильно ли он поступает… правильно ли вообще было уступить «такому». Но он думал не о своей морали, а об… гордости Сюэ Яна. Но о какой гордости речь, если тот даже не помнил себя, и страдал так сильно, что его мучения приносили боль даже ему, Сяо Синчэню. Он… не считал то, что происходило, эротичным. И не только потому, что из-за истории Сюэ Яна всё из разряда близости не имело право быть эротичным, если направлялось в его сторону. Просто… Сюэ Ян ведь страдал. Как это могло быть эротичным, пусть и касалось вожделения. Он… страдал, задыхался, умоляя о вещах, которые сам же и проклинал. Это происходило недолго. Сюэ Ян кончил еще несколько раз, выстонав какие-то слабые звуки, после чего затих и, в конце концов, уснул. Сяо Синчэнь осторожно высвободил свою руку и потрогал лоб Сюэ Яна другой, сухой и чистой ладонью. Кажется, жар чуть-чуть, но спадал. Во всяком случае, если судить по дыханию, жар в теле Сюэ Яна… постепенно угасал. И ведь не потребовалось его ни насиловать, ни причинять ему какую-то боль. Просто… побыть рядом, пока это тяжкое бремя не ослабнет и не пропадет. Знал ли Сюэ Ян что-то о близости, именно о близости; о желании, той страсти, которая являет себя сама, и от полета чувств, а не от похоти, которой собственное тело заставило его упиться этим ядом так, что всякая мысль об единении приносила лишь боль. Нет… не знал. Потому что… его никто никогда не любил, не ласкал ни душу, ни тело. Он был один со своей бедой, и не было груди, к которой можно было бы припасть в слезах. Поэтому отношений… Сюэ Ян никогда-то и не имел. И был… до того страшно невинен, что даже при всей своей злобе и ненависти всё равно… оставался чистым в этом плане, да и во многих других чувственных планах. Он вырвался из той ямы, которая его топила, но… в грязи остались лепестки, пряча невинный «белый» цвет. Но… был ли грязным этот миг? Разве было больно? Страшно? И потому-то в аромате не было ни капли яда, который мог бы задушить. Лилия… сияла, томно и чувственно полыхая в руках, которые легчайшим касанием гладили… и грязь сама по себе начала спадать, приоткрывая, словно занавес… на другую правду, другой природы — природы белой лилии, истинная невинность которой не была потревожена никогда.