Проклятый

Эти пустые дни, в которых нет ничего, кроме пустого неба. Всмотрись: ближе, вслед за бездной Грядет утешение, И, к счастью, всё окрашивается в белый цвет.

Когда глубокое, беззвучное и парализующее разум дно всё больше начинает оставаться позади, неописуемо приятный, прохладный и освежающий туман встречает тебя, когда разум постепенно выныривает из глубокого обморока. Это похоже… на новую жизнь. Ни прошлого, ни будущего… ни сожалений, ни ожиданий. Жизнь, которая не омрачена ничем; жизнь, которая похожа на чистый белый лист. Этот чистый и светлый цвет… пробуждает, в отличии от мрака, который лишь затягивает поглубже. И мир без звуков и красок, в который его бросили, начинает постепенно… оживать. Даже не он — а именно мир, этот прежде бесцветный, беззвучный, полный боли и страданий мир. Мир, без звуков и красок… оживает. И жизнь эта, прежде всего, оживает в зеркале человеческой души… зеркале, над которым поднялся полог на удивление легких, словно он снова маленький ребенок, век. Они поднялись, как прежде он сам поднялся из душащих его глубин. И тихо так, почти… не вспомнить ни жар ночи, ни прохладу слабого касания у самой поверхности щеки. И тихо, снова тихо… даже дрова не горят в печи. Путы эти не разбить — мечтай о снисхождении туда, где самые прекрасные творения луны и дня, лик твой прекрасный поцелуем приласкают, и дымка шепота судьбой навеки соединяет… В какой момент в этих песочных часах песок наконец-то достиг дна Сюэ Ян не знал. В его опустошенной, приятно опустошенной голове лилось лишь эхо каких-то звуков, слабо напоминающих то ли речь, то ли песню… а то ли даже стихотворения. Словно бы, пока он спал, в нем самом происходило что-то воздушное и донельзя красивое, похожее на парение над поверхностью не то земли, не то воды. Такая легкость… которой он, кажется, и за всю жизнь не ощущал. И вовсе не события ночи тому причиной… о которых он пока еще не вспоминал, и неизвестно, вспомнит ли. Что первым он ощутил, и с глубокой, но затаенной радостью принял, это… утреннюю прохладу. Хоть все ставни и были закрыты, крепко прижаты двери, но тот туман, который расстелился по улицам города И, белой дымкой спустившись с гор, принес с собой ту самую благословенную прохладу, которой… упиваешься, которая гасит внутренний огонь чувств и мыслей. И когда Сюэ Ян приоткрыл губы и выдохнул, он увидел… свое дыхание, его форму. Слабо выраженную, но увидел, потому что было и правда прохладно… до счастливой неги прохладно. Эта прохлада оседала на его лице, ласкала губы, утешала всё еще чуть воспаленный взгляд. Сюэ Ян лежал, чувствуя, словно не проснулся, а ожил. Если бы в доме было натоплено, он бы ощутил себя совершенно не так. Но дрова в печи привычно не горели, даже углей не было. Как позже оказалось, угли Сяо Синчэнь сгреб в ночную грелку и засунул Сюэ Яну в ноги под одеяло, сделав всё так, чтобы тот не обжегся. Но по какой причине наново не растопил печь, было уже другим вопросом. Всё, что Сюэ Ян совершенно точно осознавал, было понимание того, что сейчас, без сомнений, утро. Он даже каким-то образом понимал, что оно именно туманное. Ему об этом подсказывали даже не инстинкты, а… словно бы он еще до того, как проснуться, уже об этом знал. Будто бы… снаружи в своем сне летал, который и не сном был вовсе, и даже не бредом его состояния, а… полетом души. Никуда ей в эту ночь не захотелось, кроме как вокруг дома блуждать. А потом она вернулась, тихо и воровато скользнув под полог опущенных век, чтобы с наступлением нового дня, находясь в безопасных глубинах тела, вновь свободно взирать на окружающий её мир. Течка… прекратилась, Сюэ Ян понял это сразу же, как только шевельнул ногами. Потому что ни одна напряженная мышца не отдалась болезненным эхом в его неумолимом «нутре», и только тогда он понял, что кошмар этот наконец-то прекратился. Тело ощущалось легко и даже хотелось есть. Сняв одеяло и сев, Сюэ Ян, коснувшись босыми ступнями холодного пола, осмотрел пространство вокруг себя. Он повернул голову влево, на закрытые ставни и те щели, через которые внутрь пробивался именно белый свет. Прохлада ярче коснулась его обнаженной шеи и, увлажненных слабым движением языка по ним, губ. Вдохнув, прикрыв при этом глаза, Сюэ Ян встал и словно бы не чувствуя холодного пола, босиком пошел в сторону кухни. Там тоже никого не было. Гроб и корзинка были пусты, но Сюэ Ян не стал задерживать на них взгляд. Он опустился перед ведром с ледяной водой и, наклонившись, погрузил в неё лицо, держась пальцами за бортики. Из-за волос нельзя было точно рассмотреть, но кадык его двигался — он жадно пил, притом что вода была ледяная, а когда вытащил лицо, то поднял голову, позволяя каплям свободно стекать к шее и груди. Ему было… так хорошо, так свежо и приятно. На самом деле хотелось не только лицо, но и всё тело окунуть в такую воду… Умывшись и ополоснув руки, Сюэ Ян, не вытираясь, просто протер самые мокрые участки рукавом и посмотрел на стол. Там стоял кувшинчик с молоком, которое он ненавидел, лежал хлеб и кусок белого масла. Сюэ Ян сразу понял, что оно козье, потому что только колье масло имело такой цвет. Коровье обычно было желтовато-белого оттенка. Нежный, сливочный, тающий во рту вкус ощутился Сюэ Яном раньше, чем он физически коснулся этого масла, до этого облизывая его взглядом. Однако его руки потянулись не к нему, а к хлебу, который он, осторожно взяв, приблизил к своему лицу и глубоко вдохнул его запах, закрыв при этом глаза. Это был круглый маленький хлеб из ржаной муки, а потому, когда нажав пальцами на середину, Сюэ Ян его разломил, он снова глубоко вдохнул, засунув нос почти в самую мякоть. Хлеб… он его очень любил. И даже умел печь. Хлеб… был вкусным, очень вкусным, и спасал от холода. И еще хлеб пах. Он пах так, как, наверное, не пахнет ничего на свете. Этот запах… не спутаешь ни с чем. Хлеб из ржаной муки на закваске пах так, что слюни мигом приливали ко рту, а вкус его такой, который не забудешь никогда. Свежий, мягкий, с корочкой, хорошо испеченный хлеб был способен влюбить в себя как голодного ребенка, так и слегка зажравшегося купца. Потому что это был хлеб… и Сюэ Ян умел его печь. Он помнил, когда и как впервые с ним познакомился — через шкурки. Это было первым, что он попробовал в хлебе — шкурки, не мякоть. Он находил их под окнами питейных заведений, смахивал с них пыль и жевал. Они были… до безумия вкусными, и выбрасывали их чаще всего женщины, которым нравилась мягкая мякоть, а не плотные твердые шкурки. К тому же, хлеб мог быть разный, например дынный, молочный, ягодный, не говоря уже о видах зерна. Но Сюэ Ян предпочитал самый обычный, если можно так выразиться, хотя и сложный в приготовлении. Во-первых, мука. Всё, что касалось пшеницы, было дорого, в основном хлеб делали из рисовой муки, а такой хлеб он страшно не любил. Пшеницу выращивали только при самых богатых домах и кланах, простой народ о ней даже не знал. Закваска делалась из муки, и делать её нужно было не меньше пяти дней. С пшеницей и ячменем Сюэ Ян познакомился на помойках при богатых домах, куда такие зерновые привозили, и, соответственно, пекли из них хлеб. Во-вторых, такой хлеб еще нужно было уметь запечь. Без печи могла подойти только глиняная посуда, и в походных условиях Сюэ Ян мог такой хлеб запечь. У него всегда при себе было немного ржаной муки, которую он чаще всего кидал в кашу, но если получалось купить, а печи не было, он делал закваску, терпеливо дожидаясь, пока она «вырастет», после чего месил нехитрое тесто и пек свой хлеб в глиняной посуде. Он вырывал небольшую яму и засыпал её горячими углями, или разводил широкий костер и зарывал туда посуду. Нужно было внимательно следитm за температурой, ведь это же была не каша? которую можно было спокойно оставить в углях на ночь, а утром она уже была готова. Нет, хлеб требовал знаний и любви, последнее было неимоверно важным. Если сделать надрез сверху, получалась самая вкусная корочка из всех. Такая корочка и была на том хлебе, запах которого он со всей страстью своей души вдыхал. Откуда… здесь такой хлеб? Ржаной и сделанный на закваске… откуда? Сюэ Ян не стал теряться в этих мыслях, а быстро взял нож и отрезал себе большой ломоть, после чего принялся за масло, щедро намазывая его сверху. Козье молоко он тоже не любил, а вот творог из козьего молока — да. Еще он знал? что из молока и уксуса можно было сделать очень вкусный сыр, что из молока также делали брынзу. И масло он очень любил. Сейчас, когда щедро клал крупные куски, он даже не стал размазывать их, а просто… откусил. Рот тут же свело «судорогой» — в желудке прилило кислоты, готовясь принять и немедленно начать переваривать еду. Хлеб оказался вкусным, хорошо приготовленным, а масло — нежным, тающим во рту. Сюэ Ян отрезал себе кусок масла и пожевал просто так, без хлеба, после чего откусил уже самого хлеба и тоже пожевал. Догадавшись присесть на стул, он сперся руками на стол и полностью сконцентрировался на том, что делал. Масло с хлебом… что может быть вкуснее? Просто хороший хлеб и хорошее масло — чего еще желать? Мягкий и свежий хлеб быстро наполнял желудок, а тающее во рту масло услаждало своим неимоверным вкусом. Жалко только, что соли не было. Можно, конечно, взять и тростниковый сахар, или варенье… но нет, лучше всего было есть вот так. Потом, когда он сгонит охоту, можно будет и повыделываться, а сейчас — только так. Рука сама потянулась вперед, и Сюэ Ян даже не заметил, как взял кувшинчик с молоком и крупно отпил, даже не почувствовав вкус молока. Потому что, он этого не знал, Сяо Синчэнь хорошо его вскипятил и добавил туда меда и корицы, чтобы обмануть вкус Сюэ Яна. И тот, удивленный тем, что его не тошнит, отпил еще глоток, расширив глаза. Он даже задержал молоко во рту, его щеки раздулись, а он всё пытался понять, что это за странность такая. Но не найдя подвоха, которого, собственно, и не было, пришлось глотнуть и продолжить есть. Он был в доме один и никакие звуки не долетали снаружи. В этот раз пустой дом нисколько его не испугал и не навострил темные ощущения. Дверь скрипнула, когда он вышел наружу, впуская в дом и, собственно, свои глаза, этот удивительно яркий белый свет. Туманно… даже очень. Туман стелился, как молочная пена, стекал с гор, окутывая собой низы. Город И располагался так, что сверху создавалось впечатление, будто он находится в чаше земли, при этом на равнине не ощущалось, что есть углубления. Странный, странный город, странное расположение. Держа в одной руке кувшинчик с водой, Сюэ Ян переступил через порог и вышел на крыльцо, скользя взглядом по бедному неубранному двору. Он обернулся и задрал голову вверх, оценивая бедственное положение дома. «А вообще крепкий дом, — тем не менее подумал он. — Время его подточило, но не погубило. Если им заняться, и заняться хорошо… то вполне возможно толк еще может быть». Он подумал о том каким этот дом был во времена своего расцвета. Построен хорошо, это наверняка был дом какого-нибудь купца или знати. Он был огорожен каменным забором, помещения выстроены так, что переходы между ними были внешними и крытыми низкой крышей снаружи. В задней части двора когда-то был сад, а теперь там находился пустырь. Как этот дом стал похоронным? Похоже, прежний хозяин разорился, а новым оказался могильщик. Ну не смешно ли? Дом почти загублен, прямо как людские жизни, прежде доставляемые сюда в форме мертвых тел. Сюэ Ян спустился во двор и, отпив воды, созерцал бедственные виды. Это был первый раз, когда он обратил внимание и на двор, и на сам дом. Собственно, он даже забыл, где теперь находится его меч. Кажется, с ним он в дом не вошел… Неожиданно Сюэ Ян остановился. Его задумчивый взгляд сделался острее. «Теперь, похоже, я официально «мертв», — подумал он, смотря в землю. — Пожар, что я устроил… и тело того ублюдка ведь осталось внутри. Яо знал, что в той комнате мог быть только я. И если он принял тот труп за меня…» Он остановил свою мысль, так как не был готов к её завершению. «Значит, для мира я… умер, — он закрыл глаза, не зная, какие эмоции ему испытывать. — И теперь за мной не может быть назначена охота, ведь для всех я — мертв. Они забудут обо мне… не станут даже пытаться искать. Я могу… больше не бояться, и если уйду на юг, подальше от севера, то есть от клана Не, подальше от востока, то есть от клана Лань… то смогу начать жизнь с чистого листа, как бы. Всю жизнь я бежал… а теперь могу просто уйти. И всё же… куда мне идти?» Вот этой мысли он и боялся. Понимая, что его непременно объявят мертвым, Сюэ Ян осознавал последствия. Он может вернуться в Ланьлин, может заявить о себе… а может затаиться еще на три года и тогда о нем позабудут навсегда. Он может идти куда угодно, никто не станет преследовать или искать его. Никто… кроме… «Сун Лань… — зубы Сюэ Яна заскрипели. — Этот сукин сын. Даже если поверит в мою смерть, он всё равно для меня опасен. Нужно держаться подальше от кланов, подальше от больших городов, да даже маленьких поселений. Не дать никому о себе знать, спрятать меч, клыки и когти… затаиться». Он не верил, что Сун Лань стал бы искать Сяо Синчэня, и это было очень большой ошибкой. Сам он считал, что для такого подвига эта скотина слишком горда и пристыжена, учитывая те жертвы, на которые ради него пошел Сяо Синчэнь. Самого же Сяо Синчэня считал не в своем уме, но отрекшимся от своего прошлого. Сюэ Ян оценивал его так: он сошел с любого из тех путей, которые когда-то протаптывал, и вряд ли теперь вернется к заклинательству. Теперь его смысл… в бессмыслии. Сяо Синчэнь тоже… затаился. Так можно было бы считать, если бы этот выбор он сделал сам, а не из-за событий, которые привязали его к этому месту. Так-то он был более легким на подъем и предпочитал путешествовать. Однако… Сяо Синчэнь был не без серьезного изъяна, и наверняка чувствовал, что «изнашивается». В том смысле, что он не мог слишком активничать, и любые переходы, на которые был способен, подкреплялись целью лишь нового обнаружения зла. Он не собирался бороться с заклинателями, предпочитая мертвых живым. До встречи с Сюэ Яном он планировал постепенно и планово зачищать те территории, на которые ступал и идти дальше. Вмешательство в его жизнь одной трагедии перечеркнуло ему эти планы, и заклинатель остался в городе И. А теперь он был обременен еще и ребенком — куда же он мог свободно пойти? Думать об этом Сюэ Ян не стал, главным образом потому, что в подобных размышлениях начал фигурировать ребенок, одна мысль о котором поднимала ему давление. Допив воды, Сюэ Ян пошел дальше, подходя к воротам, а когда открыл их и вышел, то даже не оглядываясь неспешным шагом пошел к начинающейся линии леса. Он был окружен туманом, который, казалось, как сорванная ветром паутинка терялся в зеленой листве, терялся среди ветвей, кроны, папоротника, лесной травы. И стелился по земле как белый ковер, который, впрочем, таял на всем, чего касался. Сюэ Ян не совсем понимал, куда идет, но ноги вели его слишком уверенно, чтобы он мог заблудиться. Не зная толком этот лес, он, тем не менее, шел, ориентируясь только на свои ощущения. Он всё еще нес кувшинчик в своих руках, в который, казалось, мог набрать этот дивный утренний туман. Стоило лишь опустить ниже, присесть на колени, и эти молочные руки сами вольются внутрь, как движения в созвездии Водолея. Правда там он опрокидывает свой кувшин, но… какая, собственно, разница? Где-то разлилось, а где-то набралось. Несложно представить, какая окутывает печаль, именно когда что-то разливается, вытекая из драгоценного сосуда. Или даже не драгоценного сосуда, а именно «драгоценное» вместилище сосуда. И не удержать… Это может быть обидная случайность, а может быть и злонамеренная жестокость. Случай ли придет или чья-то целенаправленность… но кувшин неизбежно опустеет, теряя свое содержимое. Эти мысли придали выражению лица Сюэ Яна… нет, не печали или грусти — а бесстрастия. Даже сказать, выдержанного высокомерия. Какое ему было дело до кучки печальных людей, из чьих кувшинов просто вытекло… в то время, если сравнивать, его кувшин просто… разбили. Какая разница, сколько вытекло, если кувшин остался цел, а значит его снова можно наполнить. Но чем наполнить дырявый, истерзанный сосуд, чем? Нет того, что удерживало бы содержимое, и сколько ни старайся, наполнить его всё равно не сможешь. Так Сюэ Ян оценивал свою жизнь. Дырявый, разбитый другими сосуд, который, сколько бы ни старался, а удержать ничего не сможет, а что сможет… то снова разобьют, еще и отберут. Так… он считал, а потому и был бесстрастен. Это были моменты, когда не было сил даже на то, чтобы облегчить кровоточащую боль криком…