Проклятый

Это не то, что ему полагалось бы «увидеть». Во всяком случае «такого» он «увидеть» и не должен был, ни за что. Сколько лет прошло с тех пор, как тело Сюэ Яна чувственно замирало, находясь под другим мужчиной? Нисколько. Нисколько, проклятые боги, нисколько. Потому что он никогда никого не желал. Тайну любви… для него осквернили, а его самого бросили в грязь безрассудной похоти, которая дала ему не удовольствие, а бесконечное унижение и громогласные крики проклятий. Желать кого-то… это, вообще, что такое? Позор! Предательство себя самого! Окончательный слом воли, унижение, ползанье у ног жестокого самодовольного ублюдка. Никогда, никогда Сюэ Ян не стал бы желать кого-то. До тех пор, пока тело владело над ним, никогда и никого он не стал бы желать по доброй воле. Потому что был унижен до такой степени, что скорее задохнулся бы собственной кровью, выпил бы горький яд, который разъел бы ему внутренности, но… никогда и никого не возжелал бы. Не сразу он понял, что происходит. Когда чуть менее успокоился, даже тогда не понял, но… всё же разум зацепился за тончайшие нити действия, затаенное веяние которого словно вырвало его из агонии, окружив чем-то более… еще более самозабвенным. Но ненадолго. Глаза Сюэ Яна были похожи на черные самоцветы, и влажная пелена ненависти, делающая их такими жестокими (и несчастными) неощутимо для него самого сошла с уголков век, тонкой слезой затерявшись где-то в волосах. Он лежал, видя перед собой обескровленное волнением лицо, не мятежным, как у него, а… полным затаенной боли и страдания. Так и держа его, Сяо Синчэнь был склонен над ним, и он тоже не сразу почуял ту возникшую между ними паузу, в которой словно… что-то тихо рождалось, подаваясь тонкими нитями навстречу другим нитям. Эти нити… да разве же они могли быть желанием? Нет. Это было ощущение момента, когда тайные закрома приоткрываются, пусть неосознанно, пусть даже невольно, но они… приоткрываются. Потому что в молчании было золото, а в неподвижности — солнечный свет. И он был единственным, что могло стать между влюбленными. Теплый, пышущий тихим жаром свет, великий праотец земного пламени… всепоглощающего вечного огня. И в тот момент, лежа неподвижно, глаза Сюэ Яна на мгновение завлекло совсем иной пеленой. Он не чувствовал ни жара, ни оглушения, не посетили его ни тревожные мысли, ни совершенно «очевидные». Он лежал, придавленный «светом», и тот загипнотизировал его… затаил. Так ловко спрятал, даже от него самого, словно всю тьму развеял… ту, которая тяжелым панцирем была на нем самом, душа его, измождая, мордуя, тираня и калеча. Он словно от самого тела освободился, и этот тайный мирок в тускло освещенном доме стал ему не могилой, не тюрьмой из боли и страданий, а… домом. Домом, где даже в ночи лился солнечный свет, лился прямо в душу, словно живая вода. И словно бы тяжелые кандалы спали и стало так легко… что даже страшно. Но это длилось всего мгновение. Ибо те тонкие нити, робко вившиеся и бесплотно касающиеся, дышали не только светом. Они… пламенели от жара. Зарождающегося. Присутствующего. Тлели, посверкивая рубином, как переливаются горячие угли от жара костра… или чьего-то дыхания. Но кто же раздует угли, держа их в собственных ладонях? Поищи еще на свете таких самоубийц. И Сюэ Ян… стал тяжело дышать. Холодный пот прошиб его, когда в веяниях этих он ложно признал и другое, то, в которое впивался зубами не с дикой страстью, а с яростной ненавистью. Он совсем не уследил, совсем! И над ним… склонился мужчина, прижав его к полу. И держал, крепко держал. Он… не уследил за его движениями, он в своей панической истерике попросту развязал другому мужчине руки, чем и связал свои. Как легко он упал на пол, как свободно он выпустил свой гнев, словно бы точно зная, что единственная боль, которая последует за этим — своя. Так легко отдался затмению… совершенно не сражаясь, чтобы быть в безопасности в этот момент. И то, что к нему прикоснулось, было не болью… но и не раем. Оно поймало его в забвение, а затем разлилось зарождающимся жаром. Это было… невыносимым осознанием. — Не прикасайся ко мне… — голос Сюэ Ян был подобен движению тела, утратившего почти все силы. — Не прикасайся ко мне! Влившаяся в руки сила сделала их холодными, как хладна бывает и темная мысль. Но не в том было дело, что Синчэь так резко отскочил. Исходи от Сюэ Яна намерения зла — и не так-то просто ему было бы вывернуться из этих рук, задействовав свои. Просто… Сяо Синчэнь был растерян не меньше него. И он, хоть и не сразу, но почувствовал, как между ними что-то произошло. Прижимая его к полу, он был полностью сосредоточен на том, чтобы удержать эту бурю, пока она металась, всего лишь удержать. Он… приготовился ждать, сколько нужно, пока она бы не стихла. И не более. Безо всякой иной мысли он его держал, нависнув над ним, думая в этот момент и о нем, и о ребенке, плач которого, к удивлению, затих. Возможно потому, что крики Сюэ Яна были слишком неистовы, чтобы даже воздух не кровился, а возможно потому, что еще хрупкая душа, обитающая в жизни этого всё еще зарождающегося, растущего тела видела и понимала больше, чем это самое тело могло бы ей дать. И всё же крики стихли в тот момент, когда затих и сам Сюэ Ян. Сяо Синчэнь приготовился ждать. Будь у него глаза, он бы зажмурил их, ища у тьмы опоры своей смелости. Потому что не смог бы смотреть в глаза другие, горящие от жара той тьмы, которая превосходит даже ту, которую дает полог опущенных век. И замер, держа, всё еще ожидая, тоже потерявшись, когда что-то… коснулось и его. Это случилось так… странно, что он даже сам этого не понял. Но в какой-то момент тишина стала слишком очевидной, чем и отрезвила. А потом… Тончайшая дрожь прошибла тело. Прежде он такого никогда не ощущал. Словно что-то, вившись в бесплотности… коснулось его, причем коснулось там, где не объяснить, и самому же — не достать. Что-то тонкое, робкое, зарождающееся, которое словами не объяснить, которое даже ощущениями не понять. А потом, что было упущено, словно разбухнув, тонкий слой растаял, явив… жар, медленно, но горячо текущий, слишком очевидный жар, даже для бесплотности. То, что в тот момент ощутили оба… было веянием влечения, ведь тишина и неподвижность родила золото и свет, которые сняли все покровы, скрытно даже от них самих… и что-то за ними прикоснулось друг к другу, дав себя ощутить. Это-то и почувствовали оба, но блеклый разум, замечая лишь очевидное, дал свое объяснение. Вот почему грудная клетка Сюэ Яна стала высоко подниматься от глубоких вдохов, вот почему самоцветы его глаз сверкнули страхом, вот почему его прошиб холодный пот. Потому что то, зарождающееся, стало слишком очевидным. Над ним был склонен мужчина. А сам он… неподвижно лежал под ним. «Прочь!» Сяо Синчэнь сам поддался его отчаянному импульсу, больше позволив Сюэ Яну выпутаться, нежели был застигнут врасплох. Отскочив к печке, он прижался к ней спиной, чувствуя ускоренное биение сердца. Сюэ Ян же, задыхаясь в смеси ярости и гнева, чувствовал, что… плачет. Это было от нервного перенапряжения, а еще от мыслей, суть которых слишком очевидно передавал его широко распахнутый, шокированный взгляд. — Как ты смеешь?! — сорвано закричал он, и скорее по тону, нежели ощутив их запах, Сяо Синчэнь понял, что Сюэ Ян… плачет. — Отродье, проклятый даос! Он выдал себя этими криками с головой, и Сяо Синчэнь тяжело склонил голову, чувствуя свою непомерную вину… которой, если уж по справедливости, не было. Но даже так он не должен был допускать рождения таких мыслей, возникновения такой ситуации, которая привела бы Сюэ Яна в такое состояние. Он… всё понял, что ощутил Сюэ Ян, чего тот… испугался. И это стало очередной болью, которая пронзила Сюэ Яна насквозь. Как… как он посмел допустить, чтобы такое произошло, как? Этот человек… и без того слишком много знающий, сумел обнаружить новую брешь, новый позор. Желание… его не было, не было! Но дать так застигнуть себя врасплох, позволить… даже на некасаемом уровне ощутить, осознать! Сюэ Ян чувствовал, что его начинает бить крупная дрожь. Какое… унижение, какой позор. Быть так застигнутым врасплох… и дать это понять, показать свой страх, словно его снова сковали по рукам и ногам, снова… вскрыли проклятое нутро его тела. «Зачем?.. — дрожал Сюэ Ян. — Зачем я дал ему это понять, зачем оттолкнул? Я мог бы просто драться, и он бы понимал, что я сопротивляюсь плену. Но не… этому. Не этому! А я воспротивился, как загнанная в ловушку приставаний девка, коей они меня называли! И он понял… проклятие, он всё понял, понял!» Осознание было невыносимым, и из горла Сюэ Яна начали срываться хриплые рыки. Он в самом деле задыхался, он не хотел, чтобы Сяо Синчэнь такое смог узнать. Уж лучше быть в его глазах последним ублюдком, кровавым убийцей, недостойным прощения преступником! Но не дать ему увидеть столько слабостей. Боги, как это было… страшно, как сильно это пугало. Он всё, всё знает… вот теперь он действительно знает всё. Сюэ Ян резко вскинулся, и Сяо Синчэнь, так же мгновенно очнувшись, вскинулся следом. То, как он еще ближе прижался к печке, раскинув руки в очевидной стойке защиты, заставило Сюэ Яна мгновенно переключиться на другие мысли. Ребенок… он всё еще защищал ребенка. Не думал ни о чем другом… только о ребенке. Видя это, в душе бедного юноши вихрем стали рождаться совсем другие противоречия и эмоции, которые вырвались из него так же неистово, как и те, что были до этого. — Почему?! — закричал он, заплакав еще сильнее. Но уже не замечая этого. — Почему, почему?! Он сам не понимал, какую откровенно открытую речь ведет, как… вообще открыт. Если бы Сяо Синчэнь имел на уме зло по отношению к нему, он бы уже давно мог его совершить, любую хитрость провернуть, обернуть действия Сюэ Яна против него самого… потому что Сюэ Ян напрочь потерял контроль, и не неосознанно… а как раз осознанно. Потому что нутро его не находило ни одной причины держать настороженность, чего он еще не понимал. Как и не понимал того, что делает сейчас… что вообще делает. Он не осознавал, что полностью открыт, и потому кричал так громко потому что знал — его слышат. А кричать хотелось… уже много лет. И чтобы… слышали, чтобы это непременно услышали, ведь услышав… поймут почему так истошен этот крик. Сяо Синчэнь… слышал его. И Сюэ Ян кричал во всё горло своего тела, во все чувства своей души. И не понимал этого… как и того, что безумно хочет, чтобы его слышали. Что откровенен до невозможности, уже этим обнажая куда больше незащищенных сторон. Почему же он так потерял контроль? Потому что нутро осознавало — этот человек не причинит ему зла. Этот человек… слышит. И «видит». Сяо Синчэнь молчал. Принимая во всё внимание нестабильность Сюэ Яна, он боялся с таким им завести разговор, понимая, что юноша не в себе, в агонии. Что ни скажи — всё может попасть не туда или намеренно будет направленно не туда, чтобы найти причину броситься атаковать. Пусть даже не физически, а словами… и Сяо Синчэнь не хотел отвечать, хотя и понимал «что» Сюэ Ян имеет в виду. А Сюэ Ян, трясясь в пламенном, но до какой же степени отчаянном гневе, плакал и никак не мог успокоить себя. Впрочем, даже не пытался. Он плакал, и вместе со слезами таяло что-то неимоверно острое и болючее, такое, что даже глазницы резало, находя себе выход и пробивая дорогу вниз по щекам. Это была дрожащая, но не безумная истерика, очень долго кипевшее внутри и вот наконец-то, будучи в таком избытке, покидающее пределы его ума и души. И оно лилось, обжигая, но чем сильнее болело, тем больше хотелось плакать, чтобы еще больше ушло… вытекло, исчезло. И Сюэ Ян плакал, не зная, что его рыдания разрывают Сяо Синчэню сердце. Комната полнилась всхлипами и слезами. Сжатые в кулаки дрожащие руки тряслись мелкой дрожью, и такая же дрожь окутывала сжатые плечи, даже кончики ниспадающий черных волос. Сюэ Ян очень глубоко ушел в себя, пока находили выход все душащие его страдания, причем многолетние. Их было так много… что мало было одного такого раза, чтобы все их изжить. Да, именно изжить, ведь до того глубоко они в нем укоренились, захватили его тело и душу, что мало, мало было лишь единожды этой ране раскрыться, выпуская сдавленную под кожей кровь. Но её… нужно было выпустить, и то была такая рана, которую не нужно было насильственно вскрывать — она сама раскроется, она так болит… и так огромна, так мучительна. Слыша его рыдания, Сяо Синчэнь не смел даже дышать. Его душа… болела, потому что он читал в этих слезах много печальных секретов, много тяжелых и отчаянных мыслей. Он словно бы видел сейчас Сюэ Яна, видел так, как не увидит никто. Он слышал в его слезах… боль человека, который умирает под гнетом своей тяжелой судьбы. И видел… нет, не мужчину, заклинателя или убийцу. Он видел… И встрепенулся от этого видения. Он увидел сущность, от которой Сюэ Ян страдал. Сущность… которая делала его дефективным, вынуждая переживать то, чего он, мужчина, переживать не должен был и никогда бы не захотел такое на себя принять. Сяо Синчэнь… увидел невыразимо прекрасный, хотя черт и не было, облик, человеческий облик с тонким станом и длинными волосами. Облик, который явил себя ему в пламенно-синем свете, ведь синее пламя — это сердце огня. И затрепетал какой-то благоговейной дрожью, словно адепт перед явлением божественного идола. Он так четко, насколько позволяло это странное видение, увидел человека, прячущего свое лицо в ладонях, с тонким станом и длинными волосами… и это было настолько реальным — а может и реальным! — потому что смотрел вперед себя и видел этот облик тоже впереди. Вот он, в окружении, словно то был холст, синего света, сине-голубого, если судить по оттенку. И плачет, задыхается в слезах. И… ни капли зла, ни капли тьмы. Так… красив, безгрешен. Чист. И как бы ни была угнетена невинность, а облик этот… Был нетронут. Он… сиял, он был прекрасен. И Сяо Синчэнь видел, как темные очертания, впиваясь в него ядом, туманятся, вьются как чернила в воде. Они… отслаивались, отходили… растворялись. Но очень медленно… и мало. И Сяо Синчэнь понял, что эти отслаивающиеся сгустки, вьющиеся как чернила в воде, и есть слезы, через которые этот яд и выходит. Но так… мало, слишком мало, потому что и яд этот впился глубоко… и долго впивался. Но вопреки всему… этот облик был нетронут. Сяо Синчэнь видел это. Он… по-настоящему видел Сюэ Яна, понимая, что это именно он. Не видения, не иллюзия, не игры разума. Он… он, он, он. И сине-голубой свет вокруг него… обтекающий как хрустальная гладь лесного озера. Такого цвета… Сяо Синчэнь не видел никогда. И понимал, что не увидел бы… если только вот так. «Зрение погубило тебя, — шёпот из далекого прошлого. Гора, окутанная ясной зеленью. — Ты лишаешься… мрака, дав другому его носить». Больно не было. Глаза безболезненно вышли из глазниц. «Когда найдешь истину, — шептал её голос, — тогда и поймешь. Ты был зрячим и тонул во мраке невежества… тогда стань слепым, и когда найдешь свет, вернешь утраченное. Утраченное… далеко не в глазницах». Свет… о котором не рассказать. И который глаза не способны видеть. Утраченное… не из глазниц. И истина, которую глаза не увидят. Увидит… душа. Она ли? Душа… Сюэ Ян поднял к нему свое лицо, залитое слезами. Глаза его были воспалены соленой влагой, тревогой и страданием. — Почему? — снова повторил он, но уже тише, трагичней. — Неужели… ты и «это» знаешь? Неужели… даже «такое» тебе ведомо? Сяо Синчэнь не понимал. А спрашивать боялся. Не из-за самого вопроса. Боялся… голос подать. — Я не понимаю… — тихо, на низком давящем выдохе, который, впрочем, сделал его шёпот выше, а не угрожающе ниже, прошептал Сюэ Ян. — Ты так упрям… потому что знаешь? Откуда?.. Откуда же?.. Смотря на него, Сюэ Ян не верил своей догадке, ведь последнее, что ему еще удалось от него скрыть, было тем, что… отец этого ребенка — Сун Лань. И это было той тайной, которую Сюэ Ян стремился скрыть настолько, да так отчаянно, что в этом прослеживался какой-то… страх. Он не хотел, чтобы Сяо Синчэнь знал об этом, хотя именно это знание, очевидно, разбило бы Сяо Синчэню сердце. Какой роскошный подарок — лучший друг оказывается жестоким насильником, и его единственный ребенок оказывается плодом изнасилования, да и кого? Сюэ Ян — вот кто родил этого ребенка, вот кого он изнасиловал! Сердце Сяо Синчэня было бы разбито, и особенно разбито, если бы Сюэ Яну удалось этого ребенка убить. Но чего он так боялся? Позора, ибо стал жертвой такого унижения? Разоблачения такой унизительной связи? Или того, что зная, чей это ребенок, Сяо Синчэнь напрочь от него отвернется? Отвернется? Сюэ Ян замер. Эта мысль… застигла его врасплох. До сих пор, съедая себя противоречиями, он ни разу не задумывался о том, зачем Сяо Синчэнь всё это делает. Ведь он узнал, кто он такой… да и младенец смог выживать даже на чужом молоке. У Сюэ Яна… больше не было молока, какой смысл был держать его? Почему не гонит, почему серьезно не нападает? «Нет… — мысли Сюэ Яна охватила дрожь. — Ты не должен… не должен узнать. Не должен! Не хочу, ни за что! Никогда! Не надо тебе этого знать, ты от меня отвернешься!» Он не понимал того, что так остервенело пронзало его кинжалами. Не понимал тока своих мыслей, не видел источника их рождения. Сяо Синчэнь… не должен был узнать. Он бросит его, если узнает! Уничтожит! Это… позор, это непрощенное деяние! Друга он простит, он вернет ему ребенка! А его… бросит. Бросит, бросит, бросит! У Сюэ Яна задрожала нижняя челюсть, давление подскочило так, что лопнули сосуды в глазах. И в них, уже окровавленных, снова начало нарастать горячее безумие. «Этот ребенок… — шипели его мысли. — Это чудовище чудовища… нет, ты ничего не знаешь, ты никак не мог узнать! И не узнаешь! Я прикончу его, если твое сердце прикипело к нему из-за него!» — Прячь… — после того, что он увидел, Сяо Синчэнь был застигнут врасплох тем, как неожиданно резко всё… переменилось. — Хоть спиной его закрывай, хоть грудью… я порежу эту тварь на куски, заставив тебя рыть ему могилу! Ты думаешь, я не решусь через тебя переступить? — и вдруг неистово расхохотался. — Глупец! Твое сердце будет биться, когда это произойдет. Будет! Кто я по-твоему?! — еще яростней закричал он, сжав кулаки так, что ногти впились в плоть, а практически черный от ярости взгляд — в Сяо Синчэня. — Не смей не считаться со мной, как с мужчиной, ты, выродок! Я мужчина! — крик его лился, казалось, из глубины самого ада… который годами тянул его ко дну. — Мужчина, мужчина! Не смей не считаться с тем, что я равен тебе, не смей считать меня ж… И вдруг пошатнулся, так и не закончив слово «женщина». Это слово, которым в пылу насмешек и страсти его называли не раз, было для Сюэ Яна самым страшным, самым унизительным ругательством, обращенным в его сторону. Одно это слово рвало его на куски и заставляло сходить с ума от такой ярости, которая в самом деле могла бы разорвать его пополам, так сильная и отчаянна она была. И даже самому произносить это слово причиняло ему унижение и боль. И он не понял, как снова открылся Сяо Синчэню, обнажая очередную свою слабость, ведь было так очевидно, где и как росли корни его метаний и страхов. Он очень боялся, что эта сущность (хотя женской её никак нельзя было назвать, даже вопреки двуполости) уничтожит его волю, что он станет её рабом, прогибаясь под ней, прося… «еще». Это слово тоже убивало его и звучало проклятием, если исходило… от него же к… другим. Сказав, точнее оборвавшись на таком, Сюэ Ян давал понять очевидное. Его страхи… все как на ладони, совершенно ничем не прикрытые. Но он всё же не закончил, потому что пошатнулся и мир вокруг поплыл перед его глазами. Он сделал шаг назад, пытаясь удержать равновесие, но тело обмякло, слишком внезапно ушли все силы. Потеряв сознание, Сюэ Ян упал на пол, довольно сильно по нему приложившись. Сяо Синчэнь, напрягшись еще тогда, когда Сюэ Ян оборвал свою речь, никак бы не успел, даже если бы, держа в уме, что это может быть провокация, всё же бросился к нему. А потому услышав глухой звук падения не сразу сошел с места, ища истины в ритме дыхания, который слышал так же отчетливо, как слышали бы сердцебиение люди, приложив к чужой груди свое ухо. Прежде сорванное и спешное, теперь оно, пусть и оставаясь быстрым, всё же стало тише, уравновешенней. Больше не было давления на мысли, разум… спал. Сюэ Ян лишился сил, перетерпев слишком сильное напряжение, и сознание отказало ему в бодрствовании… ради него самого. Истощив последние, еще держащие его на ногах силы он рухнул, словно сама твердь земли ушла у него из-под ног, и ожидаемо затих, пока тело приводило в порядок ритмы сердца и дыхания. Всё же сойдя с места, Сяо Синчэнь медленно подошел к нему, нащупал, где он лежит и тихо склонился над ним. Дышит… Сюэ Ян дышал. И был неподвижен. Казалось… спит. Так оно, быть может, и было, во всяком случае лицо его расслабилось, воспаленные глаза были закрыты. По какой-то причине посидев над ним еще немного, Сяо Синчэнь просунул под него руки и осторожно, стараясь не сильно шевелить, поднял его, после чего… застыл на месте. Вес его тела в руках… звук дыхания и ощущение прижатого к груди лица. Совсем не тяжелым он был… но всё же тягость была непомерная. Ребенок заворочался, когда они проходили мимо. Сяо Синчэнь услышал это, но всё же пошел к кровати, а когда уложил туда Сюэ Яна, вернулся и взял на руки ребенка. И снова вернулся… к Сюэ Яну. Тот лежал, ничто в нем не выдавало скорого пробуждения. — Нелегко будет… — под нос себе прошептал Сяо Синчэнь. — Вот только… останется ли? И в каких-то своих мыслях положил маленького Сяо Бая Сюэ Яну между рукой и грудной клеткой, где ясным, словно ясное солнышко, был слышен стук сердца. Сяо Синчэнь невольно улыбнулся, когда по тому, как заворочался ребенок, понял, что тот, похоже… в радостном возбуждении. Но тут же улыбка омрачилась тоской. По понятным причинам.