Проклятый

Мысли о том, что на скошенной в одну горку траве спать всё же будет мягче (а если горка получится высокой, то можно будет в неё еще и зарыться), Сюэ Ян, слегка разморенный теплом столь чудесного дня, зевнул и прилег на бок, игнорируя пыльные доски крыльца. Он прилег, подложив под голову руки и чуть согнул ноги, укладываясь поудобней. На полу, разумеется, это не могло быть удобно, но ему не привыкать. Что с условиями, что без них, он не привык ни к мягкой перине, ни даже к тюфяку. С детства он спал на полу, отбиваясь от крыс и мелких воришек, которые от отчаяния готовы снять с другого последнюю тряпку, лишь бы самим выжить. И когда до Сюэ Яна дошла эта истина, он стал их бить без жалости, еще и обдирать до последней нитки. Почему он должен был проявить милосердие к тому, кто его самого не жалел? Отпусти он этого вора, и тот пошел бы и ограбил другого… или вернулся бы с камнем, чтобы добить его самого. Дети… были на это способны, голодные и обездоленные дети. Никто так не впитывал мирское зло, как юные, несформированные души и личности. И если жизнь диктовала им только выживание… то практически никогда этим душам не стать в полной мере людьми. Они так и будут жить, даже разбогатев, под принципом выживания, а это всегда жадность, подлость, бесчестие и бессердечность. Сюэ Ян вспоминал Яо. Тот пусть и не голодал, но был унижен несколько иначе. Он всю жизнь верил матери, которая внушала ему ложную любовь его отца, а когда отец предал эту любовь, когда Не Минцзюэ предал их дружбу… Мэн Яо прекратил свой путь как человек, ищущий любви и признания, взамен став подлой змеей, которая искала того же… источая ложь, притворство и иллюзии. Был только один человек, выросший в прекрасном саду, который смущал этого змея. Сюэ Ян усмехнулся. Он не говорил ему, но так хотелось шепнуть: «Друг мой, перестань даже думать о неосуществимом. Этот человек никогда не выберет тебя так, как ты бы этого хотел…» Но Мэн Яо, казалось, принимал реальность сполна, наученный горьким опытом своей матери. Он, понимая, что даже признаться никогда не сможет, чтобы этого человека не потерять, всецело принял обидные и печальные для его сердца реалии, решив сполна наслаждаться их лишь тесной дружественной связью. Сюэ Ян снова усмехнулся. Вот бы шепнуть тому, выросшему в прекрасном горном саду, слова о том, что он был подло использован, чтобы убить одного из названных братьев в их тандеме. Надо же… любовь не помешала Мэн Яо прибегнуть к такому подлому методу, и пусть руки «брата» он кровью не запачкал, однако всё же использовал его, чтобы вконец запачкать свои. Сюэ Ян помнил, как он отсек голову старшему Не. Это было приятно, учитывая, что тот его безжалостно избил, когда пытал при поимке. И самую опасную часть его тела, а именно голову, Мэн Яо держал при себе и что он там с ней делал Сюэ Яну не было интересно. Не Минцзюэ никогда не найдут, потому что никто не знает правды. Вздохнув, Сюэ Ян закрыл глаза. Ему уже не было дела к интригам бывшего товарища, да и слава богу, так как Сюэ Ян тоже не был глуп и понимал, что если карты лягут не так, Яо без сомнений принесет в жертву любого, даже его. Они были друзьями до тех пор, пока это исполняло прихоти обоих, а перестав быть таким исполнителем, Сюэ Яну сразу же грозила бы опасность, в которой он даже не сомневался. Но где-то в глубине души всё еще имел крохотный осколок надежды, что Мэн Яо всё же не отдал бы его на заклание, как какую-нибудь паршивую собаку. Но разумом понимал, что так оно и было бы. «Может и хорошо, что так вышло? — веки Сюэ Яна тяжелели от покоя. Черт, в этом месте так спокойно было спать, наверное потому всегда и хотелось спать. — Там… я всегда был бы на лезвии. Никакого просвета. Он ни за что бы не отпустил меня, учитывая мои знания и умения, а умудрись он обучить кого-то другого, украв у меня мои записи из тех обрывков записей Старейшины, что я вел, то сразу же бы от меня и избавился, если бы почуял, что я могу уйти или предать. А в самом деле… было бы мне куда идти, захоти я уйти? Или так и продолжал бы свои эксперименты на том тайном полигоне, безостановочно и дико сходя с ума не столько от власти, сколько от… тьмы в собственной душе». Даже такие мысли укачивали его и расслабляли тело. Хотелось… спать. Ветер приятно обдувал кожу, качал траву, создавая переливы зеленого и золотого. И тихо так, по лесному, разумеется. Сюэ Ян еще никогда не думал об этом так, что, какой бы была его жизнь дальше, чего ему желать? Всю свою жизнь он выживал, как-то даже безумно и дико вырывая себе возможность продолжать существовать, при этом напрочь забыв, что значит жить. Он, собственно, никогда и не знал. Его жизнь была пропитана болью, а значит жить — значило страдать. Но он вырывал себе время не ради такого. Он… порывался из упрямства, он не хотел, чтобы его растоптали. Не хотел умереть именно под таким гнетом, предпочитая самому выбрать время и место, где по своей воле окончил бы свой жизненный цикл. Но не так… не так. Его мучали, пытали, сводили с ума, унижали и уничтожали. И он не хотел умирать именно под таким гнетом, не хотел быть этим раздавленным. Потому и, возможно никак не смиряясь с подобной участью, и рвался продолжать жить, чтобы уничтожить всех своих врагов и наконец-то оказаться в таком положении, в котором он сам бы диктовал себе условия смерти. Сюэ Ян задумался. А если бы достиг такого, что… было бы дальше? Вот все его враги мертвы, страхов больше нет… и что дальше? Как… быть, и что делать? У него совершенно не было пути, он был искалечен и затравлен. Что бы он делал, если бы достиг такого положения? Умер бы? Правда пошел и умер бы? Эта мысль сдавила Сюэ Яну горло… потому что он понял, что действительно не знает, что делал бы. Даже не задумывался. Он так рвался выжить, что забыл о том, что делал бы, откройся наконец-то перед ним путь жизни, а не выживания. «Не знаю… — даже в мыслях, слыша свой голос, он выдохнул с каким-то печальным осознанием. — Совсем… не знаю. Ничего не греет мне душу, и никаких желаний нет. Быть может отшельником где-то. Но значит… одному?» Одиночество его не страшило, но он боялся оставаться наедине со своей искалеченной душой. Потому что те демоны, которых ему подселили люди, та боль и те унижения, что он пережил, нападали на него, сводя с ума как безжалостные фурии. И он вдруг понял, что пути… для него в самом деле нет. Он не знает ни как любить, ни как жить, ни как вообще идти, даже бесцельно. Темнота этой бесцельности пугала его, ноги прирастали к земле. Хотелось упасть и сжаться, прямо как сейчас. Но сейчас он не на сырой земле — он на крыльце дома, в котором его жизнь перевернулась с ног на голову. Дома, в который он, охваченный влиянием Печати, вернулся… вернулся, словно ища помощи, даже не осознавая этого. Зачем, зачем он вернулся? Здесь… его враги, большой и маленький. Нет — растущий. Эта тварь растет, как росла и в нем самом. Она… будет расти, крепнуть… становиться опасней. И её защищает другая тварь, еще более опасная. Сюэ Яна вдруг передернуло. Тварь? Он в самом деле назвал «его» тварью? Его, который узнав правду не убил его, а узнав и другую правду… даже не прикоснулся. Как Сюэ Ян этого боялся, как это сводило его с ума! Он понимал, что вконец утратил бы разум, если бы Сяо Синчэнь насильно бы к нему прикоснулся. Но он этого не сделал. Он не был дефективным, он был обычным человеком, обычным мужчиной. Слепым к тому же. Он и не должен был к нему прикасаться, но… всякий раз его близкое присутствие сводило Сюэ Яна с ума страхом, что «это» случится. Этот страх заставлял его забыть, что Сяо Синчэнь слеп, и всё Сюэ Яну казалось, что заклинатель видит его. «Он не сделал этого из-за ребенка, — думал он, — и сейчас сдерживается из-за того же. Не понимаю, что мешает покончить со мной, ведь сейчас я даже… выкормить ублюдка не могу. Какой тогда смысл не оборвать мою жизнь, тем более, что я открыто угрожаю оборвать её этой мелкой твари. Сяо Синчэнь, ты еще более безумен, чем я…» Он не мог его понять, но и не принимался осуждать. Может он не хотел делать этого именно в доме, пачкая его кровью. Может он убил бы его, если бы в ту ночь разговор завязался бы на улице. Может он блюдет какую-то там мораль и не хочет убивать его как родителя этого ребенка. И вдруг Сюэ Яна осенило. «Ты что же, — он уже не понимал, что глаза его давно закрыты и он всё ближе к погружению в сон, — быть может, надеешься, что я приму его?!» Эта мысль была еще более безумной, но как же она подходила «безумцу» Сяо Синчэню. Это… это как вообще должно выглядеть? Он ведь угрожает его убить! И убил бы, не найди препятствие в упрямом и безумном даосе. И Сюэ Ян понял, что мысль эта действительно глупа. Сяо Синчэнь глуп не был, он прекрасно понимал, что такому никогда не быть. Он… всё понимал, вот почему никогда не ослабит вожжи. Быть может, он именно из какой-то там морали разрешает Сюэ Яну разгуливать по дому, даже жить в нем… но к ребенку ни за что не подпустит. Никогда. И Сюэ Яну не обмануть его лживой любовью, Сяо Синчэнь ни за что не поверит ему. «Дурак, — сам себя обозвал Сюэ Ян, — это даже для него было бы апогеем глупости, надеяться или ждать, что я приму это чудовище. Нет, никогда, ни за что! Само его дыхание в этом мире уже оскорбление для меня, и если бы мог, я бы забрал всё то, что он у меня украл…» Сун Лань… этот ребенок был сыном Сун Ланя, и только так Сюэ Ян к нему относился. Он никогда, ни за что не полюбит его, не примет, не признает. Для него это дитя было клеймом страшного и жестокого унижения, боли и страданий, которые он пережил. Чужое семя, проникнув в него, пустило корни, и корни эти пили его жизненные соки, его, а не Сун Ланя! Как Сюэ Ян мог этого ребенка полюбить, как?! Он его не хотел, и как остальных предпочел бы убить в своей утробе. О боги… «своей», да? Это то, что навязало ему проклятие их вида, он такой судьбы себе не выбирал. Он был мужчиной, мужчиной! И ненавидел других мужчин за то, что они, смеясь над ними и истязая его, внушали ему, что он женщина и что будет таким всегда, что только как женщина он и может жить, выпрашивая «положенное» именно женщине. Вот почему всё, что касалось близости, Сюэ Ян проклинал и сходил с ума от возможности приближения такой ситуации. Он ненавидел… близость, он презирал любой вид сношения. Отвращение, что он испытывал, происходило от страха и унижения, которые он пережил, а потому и удовольствие удовольствием не считал, приписывая его к еще большей пытке. Никто его никогда не любил и сам он даже не обращался мыслями к подобному. Он был как раненый, загнанный в угол зверь, который будет выть и кусаться даже тогда, когда кто-то… просто гладил бы его по голове. Он бы… кричал, сходя с ума от страха. Потому что такой руки у него никогда не было, а все иные приучили лишь к тому, что будет больно. Больно, больно… и ничего, кроме боли.

***

Далекий, слегка переливающийся звук очень мягко влился в сознание Сюэ Яна, но не сразу заставил его открыть глаза. Где-то на подсознании он уже прислушивался к этому приятному течению, в конце концов узнав в этом звуке… стук по дереву, тот, который воспроизводит дятел. Где-то на опушке леса стучал по кроне дерева дятел, и этот мелодичный, действительно мелодичный и приятный звук ласково и нежно влился Сюэ Яну в его уже подходящие к концу сновидения и так же мягко вывел его из них. Это было так приятно, просыпаться, плавно выходя из сна. Не резко подрываться, не быть грубо разбуженным или внезапно потревоженным. Мягко, очень мягко, до безумия просто. Словно ты один во всем мире, и мир этот качает тебя, как в колыбели… Сюэ Ян открыл глаза, видя не синеву низкого неба, а совершенно откровенные сумерки, уже почти перешедшие в ночь. Веки поднялись чуть выше, обнажая белые белки глаз и темные, еще чуть расфокусированные глаза. Нижняя часть лица, включая нос, не была видна, как не были видны ни руки, ни туловище, ни даже ноги. Опустив взгляд, Сюэ Ян обнаружил, что он… укрыт одеялом, я рядом, практически прямо перед глазами, стояла глиняная чашка. То, что она была прямо перед глазами, возможно служило тому, чтобы случайно её не опрокинуть, и чтобы она сразу была заметна. Сюэ Ян чуть сжался, чувствуя растекающееся под одеялом тепло, которое не ушло, как говорится, к небу, подхваченное прохладным вечерним воздухом, а скопилось в пределах его тела. Одеяло было теплое, шерстяное. Откуда?.. Разве этот человек мог позволить себе такое одеяло? Сюэ Ян точно помнил, что ни разу не был укрыт таким. Но одеяло не пахло «новым», и, скорее всего, было сплетено из грубой шерсти, потому что кусало руки. Сюэ Ян не сразу поднялся, минут, наверное, еще с десять просто лежа и смотря на облики травы, деревьев и неба в освещении поздних сумерек. Он нашел это приятным, спокойным. Просто лежать и смотреть… пока не надоест — ну не в радость ли? Никуда не нужно бежать, ни о чем не нужно думать. Просто лежи и смотри как темное небо пересекают продолговатые сумрачные облака, как опасно темнеют деревья, как затаился ветер в высокой траве. Выдохнув, Сюэ Ян оперся на руки и приподнялся, впрочем, не скидывая одеяло с себя. Он взял чашку, найдя в ней не чай, а что-то более мутное, принюхался и понял, что это, скорее всего… бульон. Он попробовал, слегка смочив губы, и бровь его изогнулась. Вкус этот был ему знаком, но далеко не из-за этого знакомства Сюэ Ян почти сразу опрокинул в себя всё содержимое. Это был бульон из перепелов, а их он мог отличить от обычной курицы. Он очень, очень любил эту маленькую, но такую вкусную птичку, перепелиные яйца тоже любил, мог глотать их десятками, так что бульон из своей любимицы он встретил очень даже возбужденно. «Мало, — он облизывал губы, смотря на дно чашки, — хочу еще». Но «еще» не было. Зато была ночь и полное бодрствование, учитывая долгий дневной сон из-за разморивший его жары. Встав, Сюэ Ян сжал рукой чашку и, придерживаясь за дверную раму, пошел обратно в дом, ступая опасливо и тихо. В доме были закрыты все ставни и было бы до одури темно, если бы не крытые светильники. Сюэ Яна это удивило большей степенью из-за того, что зайдя в зал он обнаружил заклинателя в своем гробу… спящим, судя по всему. Зачем… зачем тогда горел свет? «Он это для него? — не без мрака подумал Сюэ Ян, и тут же по какой-то причине в голове его прозвучало: — Это для тебя…» Он сам это сказал, сам себе, и даже не понял, как вообще так получилось. Но выходило вполне логично: очевидно, вернувшись, Сяо Синчэнь не то искал его, не то случайно наткнулся, обнаружил, что Сюэ Ян спит, будить не стал и укрыл его, скорее всего, вечером, понимая, что Сюэ Ян не проснется. И даже еду ему оставил. Еду… Сюэ Ян, покосившись напряженным от мыслей взглядом на гроб Синчэня, развернулся и стал искать источник продовольства. И нашел его, но не в печи, а в воке, который был в припечнике, то есть на уровень ниже самой печки, находясь слева от неё. Сюэ Ян узнал такой припечник и обрадовался, потому что по конструкции он предназначался для того, чтобы отапливать пол и даже стены дома. И как это утром он его не заметил? В воке были перепела. Они были тушеными в луке, моркови и приправах, а еще там была лапша. Сюэ Ян сжал челюсть, чувствуя прилив слюны во рту. Это же были перепела… перепела! А он так их любил, так к ним слабел… так почему ему досталась только чашка бульона?! Что, так трудно было, раз уж принес, оставить ему целую миску с полным набором?! Сюэ Яна это разозлило главным образом потому, что он очень любил эту птичку, а когда любишь что-то, хочешь получать этого в полной мере. Ну, он тоже хитрец: хотел и сливки слизать, и молоком не обляпаться… Неожиданно Сюэ Ян напрягся телом и взгляд его шевельнулся в сторону. Как человек, Сюэ Ян был весьма чувствителен к звукам и колебанию воздуха… а еще имел глаза на затылке и дополнительный экран на спине. Вот почему, когда воздух качнулся, Сюэ Ян замер… но не испугался. — Сказал же, — прозвучал голос Сюэ Яна, когда он, не оборачиваясь, выпрямился, — что не нужно меня кормить.