Проклятый

— Ты в самом деле безнадежен, — сказал Сюэ Ян и наклонился к нему над столом. — И я бы убил тебя, если бы мог. Ты присвоил себе мое и отказываешься отдавать… как неправильная кукушка, которая вместо того, чтобы родить и бросить своего птенца, вдруг забрала чужое гнездо и стала там хозяйничать. Неожиданно Сяо Синчэнь слегка улыбнулся. — Зато ты… — он поднял голову, — кукушка весьма прыткая. Это было сказано с какой-то теплотой, что и не дало Сюэ Яну найти причины оскалиться и броситься в агрессивную речь. — Всё, чтобы выжить, — просто сказал он и откинулся на спинку стула. Какое-то время они молчали. — Что ты собираешься делать дальше? — снова решился спросить Сяо Синчэнь, не чувствуя, что от Сюэ Яна исходил бы гнев. Лицо Сюэ Яна было расслабленным. — «Мертвецу» положен покой, — как-то странно сказал он. — Было бы странно, начни он разгуливать, особенно на виду у тех, кто его знал. Вот и ответ, — он встал, стул шумно прошелся ножками по полу. — Надеюсь, мы достигли понимания. Не прикармливай меня, не смотри в мою сторону, не… прикасайся ко мне, — и низко добавил: — Никогда. Сяо Синчэнь думал, что он уйдет. Из дома. В самом деле думал, и эта мысль долго держала его в напряжении. Он и сам не знал, почему напрягался, почему это сбивало его покой. Он… по отношению к Сюэ Яну ничего не имел, и нисколько не думал о том, чтобы как-то с ним взаимодействовать. Да и… не знал, как. Их отношения… их, собственно, и не было, личностных, если быть точнее. А остальное… застало их обоих врасплох и обоими было принято в довольно болезненной форме. Заклинатель не решался спросить, не станет ли юноша трогать ребенка. Собственно, даже спроси он, Сюэ Ян бы ему не ответил, а если бы и ответил, то яда и опасности в его словах было бы предостаточно. В итоге Сюэ Ян молча подошел к своей кровати и завалился на неё, хотя сна не было ни в одном глазу. А вот голод… — Я не ем мяса, — тихий голос Сяо Синчэня вывел его из голодного оцепенения. — Пожалуйста… съешь то, что есть. Я, как ты и говоришь, больше не стану оставлять тебе еду… но прошу тебя принять то, что уже есть, потому что я не ем мяса, а отдать кому-то… было бы жалко. Сюэ Ян стрельнул в его сторону косым взглядом. — А мне, значит, не жалко? — ухмыльнулся Сюэ Ян. Странно, но лицо Сяо Синчэня стало задумчивей. — Я забил их для тебя, — прозвучало то ли как оправдание, то ли как утверждение. — Я не мог не заметить, как ты их любишь, и ты очень много их ел, поэтому… Он запнулся, чуть отвернув голову, а Сюэ Ян, всё это время смотрящий на него, напрягся и выражение его лица стало нечитаемым. Сяо Синчэнь не стал ждать ответа и просто лег на свое место, но ближе к рассвету, спя в чуткой дреме услышал, как у печи что-то скрипнуло и чьи-то шаги направились в сторону двери. Утром он не нашел вок на привычном месте, а придя в обед уже обнаружил его, вымытым и чистым. И пустым.

***

Казалось, новая реальность ничем не отличалось от старой. Ну, или ему так только казалось, так как он находил и отличия, и схожести. Сюэ Ян… не ушел, но и не сказать, что остался. И… не взаимодействовал, даже не разговаривал. То, что он вообще остался, поднимало некоторые вопросы, которые, разумеется, Сяо Синчэнь не стал бы задавать. От его присутствия он не ощутил ни горечи, ни радости, как не ощущают их от того, что находится на своем месте. Полагаем, наиболее подходящим и разумным словом для описания его ощущения было бы слово «равновесие». Которое вносило понимание, что Сюэ Ян всё же присутствует в пределах их на самом деле замкнутого мира внутри похоронного дома в городе И. Как и оговаривалось, Сюэ Ян на контакт не шел, хотя Синчэнь, собственно, и не пытался, понимая, что это взаправду лишнее. Какой-то своей конкретной позиции, кроме как «не трогай меня» Сюэ Ян более никак не обозначил и держался особняком от всего, в чем могло бы проявиться его участие. Это были и дела дома, и, слава богам, дела ребенка. Сюэ Ян абстрагировался от всего, казалось, даже от самого мира и просто присутствовал в жизни Сяо Синчэня, ничем не касаясь её. Спал он днями, а ночами уходил, и куда Сяо Синчэнь не знал. Но был точно уверен, что Сюэ Ян летает на мече. Возвращаясь на рассвете, он сбрасывал что-то на пол или на постель, потом заваливался на эту самую постель и с головой накрывался одеялом. До вечера активности от него не было никакой, но обычно он ждал, когда укладется спать Сяо Синчэнь, и только потом вставал. Питался он вроде и дома, но в то же время и нет, потому что приносил он только хлеб и фрукты, и Сяо Синчэнь сильно сомневался, что Сюэ Ян не подкармливается где-то снаружи. Судя по всему, вкусным он лакомился на ночных рынках, либо в самом городе И, либо в других городах. Дома же, если не спал, то обычно пил чай и жевал сушку, конфеты или фрукты. Сяо Синчэнь понимал, что он что-то приносит, когда учуял в доме запах бумаги и киновари. Последнее его насторожило, но волновался он зря — Сюэ Ян использовал её для письма, причем не талисманов. Сюэ Ян приносил с собой книги и свитки, и именно они скапливались у него на кровати и на полу вокруг кровати. Он очень много читал, если не спал, а ночью либо улетал, либо гулял в лесу. Но иногда… и в саду был, мог целую ночь там быть, да так и заснуть. Что же касается Синчэня, то ритм его жизни переменами не увенчался, и он, как и раньше, ухаживал за ребенком и работал. Золото, которое ему дал Сюэ Ян, он не тратил, и на этой почве был устроен первый громкий скандал во время их, так скажем, мирного сосуществования. Сюэ Ян не был так абстрагирован, каким хотел казаться, и он сразу понял, что Сяо Синчэнь не использует то золото, что он ему дал. Потому что Сяо Синчэнь продолжал работать. Сюэ Ян не стал сдерживаться в чувствах и довольно грубо повел свою речь. Сяо Синчэнь, к его чести, был сдержан и спокоен. Он выслушал всё, что сказал ему Сюэ Ян, пока тот не закончил. — Я не вижу в этом ничего плохого, — сказал он, когда поток ругательств иссяк. — Мне же тоже нужно чем-то заниматься. Ты спишь днями, а ребенок, — он старался как можно реже использовать в речи это местоимение и вообще хоть как-то упоминать о нем, прекрасно зная, что для Сюэ Яна и его опасного нрава это всё равно что ключ зажигания, — то плачет, то шумит, то кричит (хотя обычно совершенно спокоен). Мы с тобой оба заклинатели, и, как ты и сказал, купол тишины бессилен заглушить звуки. Я не могу целый день сидеть в доме, да и не хочу. Тут не в деньгах дело. От этой спокойно речи Сюэ Ян криво усмехнулся. — Ну так брось его, — сказал он таким заискивающим шёпотом, что Сяо Синчэнь слегка встрепенулся, так как из-за острого слуха ему почудилось, что Сюэ Ян чуть ли не шепнул это ему в ухо, так осязаем был тот шёпот, — брось и отправься в путешествие, которые ты так любишь. Раз ты работаешь не ради денег, а потому что тоскуешь, то бери золото и отправляйся в обеспеченные скитания. — Премного благодарен, — так же спокойно сказал Сяо Синчэнь, — что ты ко мне так заботлив. Но откажусь. Город этот я покидать не планировал изначально, а золото… знаешь, мои заработки скудны и их хватает на потратить здесь и сейчас, по нужде. Пусть лучше это золото лежит до плохих времен, ты так не считаешь? Сюэ Ян смолчал на этот, такой очевидно спокойный выпад в сторону того, что Сяо Синчэнь на самом деле не хотел вообще к этому золоту прикасаться, и не потому что ему дал его именно Сюэ Ян, а потому что это были деньги, добытые на крови и преступности. Впрочем, Сюэ Ян и не ждал, что Сяо Синчэнь вцепиться в эти деньги, однако такое очевидное игнорирование этого золота всё же неприятно затронуло его. — Смотря что назвать плохими временами, — сказал он, и только сейчас понял, что этим разговором нарушил многодневную молчанку между ними. Это его, конечно, не травмировало, но он снова ощутил злость. Отвернувшись, Сюэ Ян поджал губы. — Мне всё равно. Не хочешь — не прикасайся, можешь даже выбросить его. Оно всё равно твое, так что делай, что захочешь. Бывали такие ночи, когда Сюэ Ян никуда не улетал. Он зажигал свечи и лампадки вокруг своей кровати и читал. Сяо Синчэнь лежал в своем гробу и мог слышать шорох листов. Сяо Бай, пригретый под боком, мирно сопел. Казалось, малыш сильно ощущал не только присутствие Сюэ Яна, но и его характер. При нем он старался не кричать, не плакать, терпел с нуждой и… только дышал, по сути. Глубоко, это было слышно и заметно. Он так глубоко дышал, что от такого дыхания у мальчика даже кружилась голова, и только тогда он начинал попискивать. Один раз его даже стошнило из-за этого, но глубоко дышать в присутствии Сюэ Яна он так и не перестал. Сяо Синчэнь понимал почему — запах. Сяо Бай ощущал его запах, и именно в нем понимал присутствие Сюэ Яна, даже узнавал его, как человека. Сяо Синчэнь не знал, как и по каким причинам этот запах менялся, но когда по каким-то причинам Сюэ Ян приходил в дом злым, Сяо Бай даже шевелиться переставал, а когда Сюэ Ян был спокойным, то куда активней подавал признаки жизни и… улыбался. Вот просто лежал и улыбался. Сяо Синчэю даже козу ему не нужно было показывать: только Сюэ Ян в добром расположении духа войдет — и Сяо Бай уже улыбается. Он выглядел настолько счастливым, радостным, практически светился от счастья. Само собой, Сюэ Ян этого не видел, и скажи ему прямо, то в открытую отказался бы смотреть. Сяо Синчэнь знал, что ребенок его страшно напрягал, вот почему днем старался как можно реже бывать в доме. Сюэ Ян виду не подавал, но мальчик его страшно угнетал и… пугал. Сюэ Ян за километр обходил место его ночлега, даже не приближался к той части дома, а если Сяо Синчэнь укачивал мальчика, ходя по дому, то немедленно уходил, причем довольно демонстративно топая и хлопая дверью. Сбегал в общем. И молча он стал делать это после другого их конфликта. В тот день он спал, причем спал устало и очень крепко. Как назло, работу Сяо Синчэню отменили, и он вынужденно вернулся домой. С Сяо Баем было что-то не так, то ли снова колики, то ли молоко плохое было, но он стал хныкать, а потом громко разревелся. Да еще и жара стояла такая, что Сяо Синчэнь не рискнул выйти на улицу, там было слишком ярко и душно, и пыльно. А потому пришлось… остаться в доме. Само собой, что эти крики разбудили и без того раздраженного плохой ночью Сюэ Яна, потому что в полете он потерял концентрацию из-за некоторых мыслей и его меч взбрыкнул, из-за чего погруженный в мысли Сюэ Ян не сконцентрировался и упал, сильно забив пальцы на ногах. А потом, услышав просто истерический вереск мальчика, Сюэ Ян, не имея сил терпеть, сорвал с себя одеяло и закричал на Сяо Синчэня. — Вынеси его вон! — даже его крик не смог перекричать бедного мальчика. — Ты что, не слышишь, как он орет? Режешь ты его или как? Могу помочь сделать это быстрее, черт тебя дери! Сяо Синчэнь смолчал, поджав губы. Его не интересовало настроение Сюэ Яна, его волновала только боль ребенка. Сюэ Ян, видя, что тот не реагирует, вскипел и сорвался с постели, шумно ступив на пол. — Выйди! — снова крикнул он. — Возьми и выйди сам! — уже в свою очередь рявкнул Сяо Синчэнь. Его ночь тоже не была легкой, так как ребенок долго не давался уснуть. Сюэ Ян слегка опешил от его тона, ведь раньше Сяо Синчэнь на него не кричал, хотя причин для этого было достаточно и куда серьезней, чем сейчас. — Да ты не слышишь, что ли, как он орет?! — начал закипать Сюэ Ян. — Твою мать! Придушу это чертово отребье, что оно так орет! Унеси его отсюда, иначе… Сюэ Ян осекся, когда Сяо Синчэнь вытянул в сторону левую руку, на что Сюэ Ян почти сразу приготовился призвать свой Цзянцзай, будучи уверенным, что Синчэнь призывает свой меч. Но меч заклинатель не призвал, а от его движения с грохотом открылась дверь. — Мы живем здесь все, — сдавленно протянул Сяо Синчэнь, — все вместе. Я не собираюсь уходить, и ребенок тоже. Если тебе невмоготу терпеть шум — то выметайся сам. Сюэ Ян молчал. Сяо Синчэнь был невероятно напряжен и выглядел, мягко говоря, опасно. Его плечи и статура были напряжены, но этого не доставало, чтоб он сорвался на какие-то действия. Он в самом деле мог бы стерпеть, мог бы выйти под навес другого выхода, но… делать этого не стал. И не потому что терпение его лопнуло, и он собирался помыкать пространством Сюэ Яна, тем более что все же прикладывал усилия, чтобы как можно меньше раздражать его колючий и вспыльчивый нрав. Но он всё же не мог позволить давать Сюэ Яну ту свободу, которая принижала бы его самого. Он понимал, что если Сюэ Ян учует, что ему всё позволено, он, осознанно или неосознанно, будет вести себя хуже и несдержанней, то есть даже мысли не допустит о самоконтроле. И пусть не зная зачем Сюэ Ян остался и что таит в уме, но Сяо Синчэнь и не собирался во всем ему потакать. То, что они жили вместе, было одно, а вот качество их жизни вместе — совсем другое. Им нужно было подстраиваться друг под друга, а не вытеснять. Вот почему Сяо Синчэнь, пусть зная, как Сюэ Ян реагирует на ребенка, не стал уступать ему в той ситуации. Ребенок был маленький, с ним еще было полно забот, и убегать куда-то каждый раз только потому, что Сюэ Яну что-то не нравилось… тем более, что в доме с ребенком справиться было легче, ведь всё было под рукой. Одно дело уносить его с собой, потому что нужна была кормилица или Сяо Синчэнь работал, что и так не мог оставить его одного, потому что некому было присмотреть. И совсем другое убегать с ним из дому только потому, что ребенок тревожил покой Сюэ Яна. Вот если эта была ночь или хотя бы влажное и прохладное утро, то Сяо Синчэнь всё же мог его вынести… но уносить под палящий зной? Вот он и заупрямился, пойдя на риски столкновения с тем опасным хищником, который притаился в похоронном доме… Для Сюэ Яна это не стало прям каким-то ударом, но… из колеи слегка выбило. Он не ожидал, что прежде такой осторожный и предсказуемый Сяо Синчэнь сорвется на него и откажет в том, что раньше делал сам, из-за чего до Сюэ Яна пришло понимание, что Сяо Синчэнь, оказывается, раньше вовсе не сбегал. Это… его дом, и он не собирался под кого-то насильно подстраиваться. Он просто жил, жил в том ритме, который выбрал сам, потому что имел на плечах ношу, которая влияла на его выбор. И именно из-за неё он и рявкнул на него сейчас. Сюэ Ян нахмурился, дернул носом и молча вышел, спасаться в тенях высокого леса, потому что и правда было жарко. Ночевать он в тот день тоже не пришел, а днем, вернувшись, разбил в доме какой-то кувшин, пока их не было, не без удовольствия слушая тихое дыхание Сяо Синчэня, который, придя вечером, всё это молча убирал. Именно с того дня Сюэ Ян больше не рявкал, а просто молча, хоть и не без грубого бубнежа, уходил, когда мальчик превышал допустимый предел тишины, а пределом этим было полное молчание. Сяо Синчэнь всё так же работал, по сути, за кувшин молока и доброе слово, и Сюэ Ян не раз замечал, как скудна его еда. Сяо Синчэнь ведь не ел мяса, так что из всего, что покупал, были только каши и редкие овощи, потому что всякие питательные корешки, ягоды, папоротники и орешки он находил в лесу сам. Он даже мед нашел и с удовольствием давал его ребенку, вмешивая то в молоко. Ребенок, стоит сказать, вырос еще больше, и постепенно Сяо Синчэнь приходил к мысли, что, возможно, стоит пробовать давать ему другую еду, какие-то пюре или даже жидкие каши. Сюэ Ян, разумеется, в этом всем не участвовал и вел тихую затворническую жизнь. Он в самом деле улетал по ночам, именно по ночам, из-за чего Сяо Синчэнь сразу понял, что тот принял решение скрываться, навещал свои тайники и понемногу перевозил свое добро в похоронный дом. Он забрал свои книги и свитки, забрал часть золота и тканей, писательские принадлежности. Он понимал, что хотя бы год ему нужно сидеть тихо, а лучше вообще лет десять не совать носа ни в большие, ни в малые города. Он раздобыл себе маску и ходил по ночам в некоторых крупных населенных пунктах, собирая информацию, однако никто ничего не говорил ни о том пожаре в Ланьлине, ни о Печати, ни о том, кто сгорел внутри. Это Сюэ Яна очень настораживало и сильно напоминало расставленные сети. Он был уверен, что Яо рыщет в поиске Печати или того, кто её украл. И был прав, на самом-то деле. Пусть в его смерть Яо поверил лишь частично, но не имел веры тому, что Печать сгорела в пожаре. Но как-то прям с головой броситься в это не бросался, потому что у него хватало темной иньской Ци и от останков старшего Не, так что новый глава клана решил действовать максимально осторожно и тихо. И Сюэ Ян хорошо почуял это «тихо». Блуждая в маске по ночному городу, он размышлял обо всем, что было. Люди, видя его, думали, что это какой-то богатый господин, который скрывает свою высокую личность. Что касается похоронного дома, то там Сюэ Ян либо спал, либо проводил время за чтением. Сяо Синчэнь, всякий раз понимая, что он взял в руки книгу, не мог унять той крупицы печали, которая поглощала его. Сам он не мог читать, и потому так хотелось, чтобы ему хотя бы почитали… но просить Сюэ Яна о таком не посмел бы, а потому, обняв ребенка, с тихой грустью засыпал, пока шуршание листов и мерный треск дров в печи, или фитиля свечи, окутывал шуршание страниц. Сюэ Ян очень любил читать, а еще больше он любил учиться, и не имело значения, поэзия у него в руках или трактат о темных искусствах: его душа пламенела к самому движению мысли, и углубленная сосредоточенность над книгами уравновешивала дисгармонию хаоса в тревожной душе, что в свою очередь приносило немалый покой, успокаивая сердце от различных тревог. Когда же он писал, то часто оставался в постели, подкладывая себе доску для раскатки теста, часто держа её на ногах. Он клал на неё листы и писал своей скорописью, которую мог понять только он. Это занятие тоже немало отвлекало его от насущного, и просиживая ночи, когда не летал, над книгами и письмом, Сюэ Ян, казалось, впадал в осмысленную медитацию, осознанный сон, так сильна была концентрация его ума. Сяо Синчэнь же, чувствуя запах чернил, грустил еще больше. Он был бы счастлив вывести свои красивым почерком что угодно, любое слово… только бы написать, залюбоваться линиями своего почерка, вести его, как картину… и видеть её. Сюэ Ян чихнул, и Сяо Синчэнь проснулся от поверхностной дремы. Услышав, как Сюэ Ян встал, Сяо Синчэнь стал мысленно следить за его передвижениями. Вот он ступил на пол и гул его шагов вибрацией отдался под кожей Сяо Синчэня. Сюэ Ян открыл окно, высунувшись наружу, потом скрипнула рама внизу, потому что Сюэ Ян снова сморщился и чихнул, приглушенно чертыхнувшись. Закрыв окно, он пошел в другую сторону, стук его ступней по голому полу был хорошо слышен. Он остановился возле печи, набрал в чайник воды, отпил из этого чайника, потом снова набрал и поставил его внутрь. Потом стукнула об поверхность печи чашка, стукнуло что-то еще, снялись крышки… Шорох трав, которые брали пальцами, расцветал как в процессе падения в чашку, то есть в воздухе, так уже и в столкновении с её дном. Сяо Синчэнь находил странным то, что Сюэ Ян не просто пил чай, но предпочитал глотать еще и травы, из которого его делал, потому что часто заваривал их прямо в чашке, а не в чайнике. Он и гвоздику глотал, предпочитая жевать её, а не пить в порошке. Жмых он никогда не выбрасывал, и Сяо Синчэнь сильно подозревал, что ему просто лень было всё это перетирать в ступке, а проще было заварить и выпить целиком. Пока закипал чайник, Сюэ Ян не совсем стоял на месте, держась расстояния от той части дома, где спал Сяо Синчэнь. Но всё же заклинатель чувствовал, что Сюэ Ян… смотрит в его сторону. Однако же тот снова начал ходить, что-то взял, после чего послышался глубокий тянущийся звук и звук чуть более плотный. Сюэ Ян оторвал от мякиша хлеба кусок, а сам хлеб положил на стол. Потом открылась еще одна баночка и в воздухе разлился сладкий запах варенья. Чайник уже закипел, и Сюэ Ян быстро наполнил чашку кипятком. Еще походив, он взял чашку, взял хлеб, обулся и вышел за дверь. Сяо Синчэнь услышал, как чашка была поставлена на крыльцо. Значит, сел на лестнице и, похоже… смотрит на звезды. Молчаливо и тихо наблюдая друг за другом, они узнавали друг друга как людей вне вражды, вне того мира, в котором раньше столкнулись. Сюэ Ян нашел Сяо Синчэня еще более молчаливым и бесконечно терпеливым, а Сяо Синчэнь нашел Сюэ Яна очень тихим и… сентиментальным, хотя и сам не понимал, как может прибегать к такому обозначению. Просто Сюэ Ян… был донельзя одиноким человеком, грустным и печальным, чего открыто никогда не показал бы. Но то, как он проводил свои ночи за чтением и письмом, как подолгу, почти часами смотрел на звезды или спал в саду, говорило о том, какой он на самом деле. Он… был бесконечно одиноким, с самозабвенным рвением к познанию и красоте. А все его плохие стороны… были лишь результатом тех ран, которые ему нанесли. Разве сейчас, когда тихо сидел на крыльце и смотрел на звезды, его можно было назвать чудовищем? Разве не в его глазах в этот момент отражалась вся красота мира, к которой он так тянулся, та горечь, которую он источал. Разве же этот мужчина, чьи темные глаза отражали звезды, был рожден монстром? Вот он, тихий и покойный, прикладывает край чашки к губам, обнимая её своими горячими пальцами. Он смотрит на ночное небо и молчит, и даже богам неизвестно, где была его душа в этот момент.