Проклятый

Мечты… и гиблые надежды на их исполнение. Ожидание… и холодный расчет судьбы, с таким же холодом смотрящей, пока хладный кинжал безжалостно вонзается даже не в спину — в сердце. Мечты, мечты… а вообще ли они были, эти мечты? На что они похожи? Вода точит камень, где-то погибает попавший под ливень мотылек. Было ли жестокостью, что такая красота трепыхалась и гибла в холодной мокрой земле? Нет. Потому что всегда… есть еще. Жизнь… дает. Но она же и забирает. Дает и забирает, создает и рождает… и она же создает условия для смерти. И снова создает. Снова и снова… «Снова и снова…» Эти слова неподвижно застыли в почве его мыслей, как брошенное в землю зерно, дожидающееся часа своего расцвета. Или смерти. Пряча лицо за маской, которая покрывала лишь глаза, Сюэ Ян шел по городу, уже даже забыв, какой именно это город. Просто шел, не замечая восхищенные и задумчивые взгляды в свою сторону. Красивый… красивый молодой господин в дорогой, прекрасно пошитой одежде с узором темных цветов. Это были пионы и лилии на такого темно-фиолетового узора лозах, что цвет этот казался почти чернильным, и в свете ночи этой самой ночью и отдавал. Темная синева ночи… это то, что угадывалось в переливах прекрасной вышивки на одежде Сюэ Яна. Жить с ним… было тяжело. Это занимало мысли Сюэ Яна. Он… ненавидел его, всё еще ненавидел. Его присутствие… отягощало, неприятно волновало. Он ничего не делал, даже рыка от него не дождешься… и всё же это было тяжело. Этот дом, этот человек… и это чудовище, которое он оберегает. Маленькое, шумное, уродливое чудовище, укравшее его кровь и плоть, вышедшее из его тела, по пути причинив невосполнимую боль утраты души и… боль. Еще боль. Много, много боли, очень много. Сяо Синчэнь знал, что не столько ребенок, сколько он сам Сюэ Яну в тягость. Знал… но продолжал молчать. Он не мог не чувствовать его неподвижных, опасливо-настороженных взглядов, порой даже слишком долгих, чтобы это можно было списать на просто наблюдение. Черные глаза Сюэ Яна неподвижно следили за ним, пока он, угнездившись на своей территории, том маленьком кусочке только его пространства, наблюдал за ним, причины себе не объясняя. А Сяо Синчэнь это чувствовал. Чувствовал, как его прожигают эти глубокие черные глаза, как они его буквально затягивают в себя, как черные дыры. Это был… огонь, который обжигает лишь от одного взгляда на него. И, конечно же, он не представлял, как всё будет дальше. Ребенок рос, это было так же неизбежно, как и рассвет после глубокой ночи. Он рос, и однажды наступит момент, когда он начнет понимать действительность… и задавать вопросы. У Сяо Синчэня уже были ответы, что придется сказать ему, что он сирота, хотя родитель его был рядом, практически под боком. Но проблема была не в этом, далеко не в этом. Это, если можно так выразиться, вообще было самым простым, в сравнении… в «сравнении». И тут больше нечего сказать. Сюэ Яна, разумеется, будущее в этом рассмотрении волновало меньше всего. Нет, оно его вообще не волновало. И Сяо Синчэнь знал, что ребенка придется учить держаться от него подальше, молчать и опускать глаза в пол… и как-то объяснить почему. Сяо Синчэнь знал, что, что без повода, что с поводом или, не дай бог, импульсивно, но Сюэ Ян всё еще может и будет способен этого ребенка убить. Это была самая серьезная проблема, из-за которой Сяо Синчэнь крепко не спал ночами. Потому что даже он не мог понять, почему Сюэ Ян продолжает в похоронном доме оставаться. У него были деньги, он восстановил силы… так почему? Было же видно, как это ему в тягость, как он вздрагивает от шума младенца, как шарахается в сторону даже от самого беззвучного писка или движения, которое мог узреть краем глаза или услышать краем уха. Сюэ Ян не скрывал от себя, как тяжело это ему дается. Он возвращался в этот дом словно на каторгу, несмотря на то, что большей частью просто спал в тепле. Сяо Синчэнь никак его не касался, ни единым вопросом, ни единым замечанием, ни тем более просьбой. Они жили в практически гробовом молчании, при этом нельзя было сказать, что они старательно делают вид, что другого не существует. Нет, они оба об этом существовании знали… вот почему их сожительство было больше настороженным, чем с «закрытыми глазами». Некоторые ночи Сюэ Ян проводил в прогулках по городу, в который прилетал. Иногда он покупал книги и краски, иногда еду. Никогда не оставался на ночлег и заведений не посещал, а просто… гулял. Он вел себя так, словно выискивал что-то, что можно было назвать судьбой, ответы или препятствия, которые зададут его остановке темп. Растерянность до того измучила его, что он всё больше становился апатичным, а неизвестность будущего и отсутствие твердой почвы теряла его еще больше, не давая покоя нервам и разуму. И, слишком пребывая в себе, перестал считать дни, а ведь месяц… уже заканчивался. Рябь, которую он ощутил, прошлась по телу той же волной, которой проходит по воде импульс от брошенного камешка. Но это было настолько легкое ощущение, что он отмахнулся бы от него сразу же… если бы в тот же момент не потерял сознание и не упал прямо посреди улицы. Это было падение в движении, и люди не сразу поняли, что случилось. Подумали, что просто пьяный, но Сюэ Ян не шевелился. Его лицо было бледным, а губы поблекли. И тяжелый, разгоряченный воздух вышел из его груди через приоткрытые губы, когда вместо жара в голове разлился… жгучий холод. Это было тем, что вспоминать не хотелось. Одно из падений, очередное «одно из». — Ненавижу! — крик, полный грозного психологического сопротивления был пронизан отчаянием искалеченного духа и души. — Ненавижу!!! Это был женский голос, и хоть худо-бедно он смог это понять, пока в глазах жгучим красным проносились его самые ядовитые оттенки. Во все времена красные коридоры означали только одно — бордель. Большое, многоуровневое здание с красными стенами, красной обшивкой стен… красными простынями, порой даже от крови. Нет — чаще всего. Его волокли под руки, пока красными стенами разлетались эти глубокие крики. Похоже, это было только начало пути несчастной, и дух её еще имел силы сопротивляться… но вскоре и он утихнет, как затихнет в ней всё, от чувств до… жизни. Одетый в пестрящий цветами халат, Сюэ Ян, опоенный наркотиками, которыми пытались не прекращать его течку, низко свесил голову, пока его тащили к очередному клиенту. Тот отрезок времени его жизни… был пропитан красным цветом. Довольно немало его держали в таком состоянии, не давая толком прийти в себя, желая сделать из него не просто редкую и лакомую шлюху, но еще и… внушить вещь, от которой среди красных стен Сюэ Ян захлебывался кровью. «Ты женщина». Эти слова были ядом, который в него насильно вводили каждый день, каждый час того ужасного срока, что он отбыл в руках тех, кто возжелал нечто большего, чем просто несколько раз воспользоваться течным омегой. «Ты женщина». Они решили сделать его шлюхой, самой дорогой шлюхой в квартале Красных фонарей. Они опаивали его наркотиками и подкладывали под мужчин не просто ночами — неделями. Неделями, в которых Сюэ Ян не различал наступления дня и ночи, завершения солнечного цикла и наступления лунного. Его одевали в расшитые цветами халаты, красили его, крепили парик с длинными волосами, и всё ради одного… «Ты женщина». Он слушал это каждый день. Не приходя в себя, будучи заложником экстаза и бесчувственности одновременно, самостоятельно он мог только… дышать. Дышать, пока его раздевали, дышать, пока ему раздвигали ноги, дышать, пока его купали, кормили или красили. На его веки накладывали весенний грим, к губам прижимали пропитанную красным бумажку, а лицо пудрили, из-за чего черный блеск его глаз становился попросту фантастическим. «Ты женщина». Невменяемый, он даже не чувствовал, как содрогается его тело от каждого совокупления, как нутро наполнялось агонией эйфории его клиентов, как всё внутри затапливалось и цеплялось за возможности нутра. К третьей неделе своего пребывания в борделе он уже был беременным, уже носил под сердцем крошечное зарождение жизни. «Ты женщина». На спине или на коленях, поддержанный руками или перекинутый через подушки, со свешенной вниз головой — его имело столько мужчин, сколько могли себе позволить заплатить. Женщины, которые тоже продавали себя в этом борделе, прижимали пальцы к губам, видя, как их участь разделяет не просто мужчина, а носитель их печальной детородной участи. Это была женщина в мужском теле — так они считали, не зная всех нюансов. «Я… женщина». С уголков губ скатилась слюна, и Сюэ Ян застонал хриплым рыком, когда в него кончили. Жар разлился по телу, грудь неистово мяли и кусали. Он был не просто не один — «их» было много. Красная помада размазалась, тени цвета лепестков сливы насыщенно розовели шелковым бархатом, подведенные черным глаза переливались из-за непроизвольных слез. «Женщина… — бедра Сюэ Яна двигались и всё внутри пожирал огонь. — Женщина, женщина, женщина…» Тяжелая ладонь хлопнула по ягодице, другая открыла ему рот. Приняв, что дали, Сюэ Ян вцепился ногтями в чужие ягодицы, стараясь подпрыгивать в такт чужому движению. Это день или ночь? Он в аду или же его убили, что перед глазами всё так красно из-за пролитой крови… его? Его крови? Он уже убит, уже мертв? «Ненавижу!» — пролетел в голове громогласный, полный затравленного отчаяния крик, и Сюэ Ян вдруг широко распахнул свои глаза. Другое место, другая комната. Он лежит на спине, чье-то лицо прижато к его плечу. Тело сотрясается из-за чужих движений. Жар и пот пропитали даже кончики фальшивых волос, змеисто раскиданных вокруг его головы. Помада на губах размазана, всё те же тени розовой сливы… и темный взгляд, немигающий и… живой, а не опустошенный. Он… пришел в себя. Ощущение вторжения было ярким и глухим одновременно. Нутро уже настолько свыклось, что не оставляло место даже для шока. Умереть… вот что сказала ему душа, пока прижатое к кровати тело неподвижно принимало свою участь, раскинув руки так же, как раскинуты крылья у упавшей с высоты птицы, ведь она… летала. Вот почему они были раскрыты. «А если оно и души моей коснется? — пока в животе играла музыка грязи и зарождающейся похоти, зов смерти поблек перед криком… страха, пробудившего упрямую волю. — Что не отмыться, не стереть… словно частью меня станет. Как… как же тогда мне умереть? Если в душу мою смрад этот проникнет, если в душу впитается грязь… то чем же я тогда останусь после жизни? Оно… пропитает меня, и не смыть. Душа… ни за что! Только не в душу, не дам я проникнуть! Я боюсь, ты меня слышишь?! Я боюсь! Хоть кто-нибудь, умоляю, помогите! Хотя бы душу мне спасите, спасите!» https://sun9-27.userapi.com/impg/PjbIZ2rl5KiKZBHAvcWhG_wr2KhN5SCMDE9TIQ/ApF9emLZr7M.jpg?size=710x493&quality=96&sign=6aabfedece7f1581fb737d5004c6c6e8&type=album https://sun9-52.userapi.com/impg/8polNCsTjZrw4Z10D2BlmFE8laDwajsEXrZcIg/5rvSBCvtM0I.jpg?size=625x619&quality=96&sign=abf64e12781c84e611d82aaac3bbf9ae&type=album Близость… грязная смрадная похоть. Красный из самого ада, льющийся в ночи словно кровь. И всё, всё в красном, каждый уголок! Он боялся. Пребывая в яме своего кошмара, обнаженный, испачканный, он перестал ощущать власть над собой. И страх, что эта грязь, в которой уже погибло его тело, впитается еще и в душу… что даже умерев всё это последует за ним, что оно вольется в него и родится вместе с ним в новой жизни… что даже там ему не быть собой, что он навечно… останется «женщиной», что хуже — меченый чужой похотью, пропитавшей его всего… Рука сама скользнула под подушку, и пальцы стремительно сжались на том, что, без сомнений, было рукоятью. Всё произошло слишком стремительно, чтобы мочь это описать. Кинжал так быстро вонзался в чужое горло, а налитое гневом тело словно отпружинилось от поверхности кровати, восседая на этом «чужом», вонзая и вонзая. И Сюэ Я не знал «как» его глаза выглядели в этот момент, как страшен был его взгляд. Обнаженный, со стекшей подводкой и стертыми тенями, с красными от размазавшейся помады губами… и взглядом, из-за которого застывала вода, превращаясь в раскаленный холодным пламенем лед. Бордель зашелся пламенем и горел так же ярко, как горели бы и небеса, если бы у людей были силы поджечь это кодло. Стоя снаружи, с перепачканным кровью цветочным одеянием Сюэ Ян смотрел на яркий костер высокого пламени, охватившего бордель, и молчал, точно понемногу возвращая себе разум, покинувший его на столько недель. Но он был не один. Рядом, сидя на земле, была девушка, в чьих глазах отражался охвативший бордель огонь. Они оба молчали и, казалось, что это пламя пожирает их точно так же, как и здание впереди… что этот огонь уже давно их сжег и теперь они перекинули его на это строение. Она была единственным человеком, которого Сюэ Ян… не убил. Всех, кого сумел достать, он зарезал, в то время как остальных… заперла в комнатах именно эта девушка. И она же выбежала вслед за ним, когда в борделе уже разгорелся пожар. Среди тех, кого она заперла, был так же и… ребенок, истошные крики которого разносились изнутри. Сюэ Ян молча смотрел на это, без сомнений, божественное пламя, пока его слуха не коснулся голос, льющийся не из его груди. — Он мой, — с какой-то блаженной, безэмоциональной улыбкой, в которой таилось безумие, сказала она. — Я родила его. Здесь… от одного из этих мужчин. Бес от беса… и он смеялся мне в лицо, когда указывал на меня пальцем, чтобы именно меня забирали на оргии. А теперь я убила его… наконец-то. Она тихо засмеялась, но ни одна слеза не покинула предела её глаз, пока в них отражалось пламя бушующего огня. Это она, именно она была причиной того, почему Сюэ Ян очнулся… и почему кинжал оказался под его подушкой. Это она подменила наркотики отрезвляющим, приводящим в сознание порошком, она достала оружие, чтобы дать ему. И ждала, пока он очнется, по какой-то неистовой причине веря, что этот юноша… сможет сделать всё, что произошло. Она не распознала в нем убийцу по виду — но ощутила его так, как ощущается невидимое глазу, но видимое сердцу. Сюэ Ян слушал её слова, смотря на пламя. Своих детей он уже тогда убивал еще даже не рожденными, вытравливая их из своего тела. Эта девушка тоже не хотела рожать от своих насильников… но даже родив ей хватило смелости убить плод её мучителей. Сюэ Ян краем глаза покосился на неё, видя воплощение самой прекрасной маски мести, которую только видел. Сам же он, со спавшим с плеча халатом, полуголый, с размазанной косметикой и бледным далеко не от пудры лицом, не мог не ощущать, как огонь горит не в здании — а в нем самом. Огонь, бушующие волны огня и пламени, божественные крылья его природы… его настоящей природы, той, из которой была рождена его воля, а не тело. — Убей его! — она вдруг так резко повернулась к нему, что её крик прозвучал утробно, почти глухо. Сюэ Ян повернулся к ней, видя не прекрасную маску смерти… а собственное, искаженное ненавистью лицо. Лицо, которое, пусть и было его, но определенно… было женским. — Убей его, убей его, убей его!!! Испуганно отступив, Сюэ Ян сделал шаг и провалился в черноту своего сожженного, агонизирующего разума, и в тот момент, когда, как ему показалось, маски его коснулась рука, он живо схватил её, широко распахнув глаза. Над ним, склонившись… стоял Сяо Синчэнь.