Проклятый

Сяо Синчэнь никак не мог забыть его дыхание, то, как оно… пело, пока тело чувственно истязало себя в намерении и противоречии того, что хотело сделать… что хотел сделать «он», Сюэ Ян. Это был не просто дрожащий выдох… это была серия трепещущих вдохов и выдохов, коротких и прерывистых, как когда человек метается в горячке. Но эта горячка… была иным. И не оставалось ничего другого, кроме как застыть, полностью отдавшись воле этого странного судьбоносного рока, который в тот момент так слабел рядом с ним. Дыхание Сюэ Яна… пело. Это, разумеется, лишь метафора, но… как в пении угадываешь суть и слышишь отголоски мысли, так и в этом дыхании он четко мог услышать то, что скрывало себя безысходным молчанием, глубоким и непокорным, властителем и слугой одновременно. Он держал его за лицо, низко склонившись к губам и… пел, пел своим дыханием, сам того не осознавая «как» именно дышит и что в нем это дыхание выдает. Такое дыхание присуще близости в любовном гнезде, когда всё прочее умирает, чтобы родилась… любовь. Сяо Синчэнь не верил, что он его поцелует. Но не мог этого не ждать. Его застывшее тело и онемевшая сущность прокладывали все пути, на которых Сюэ Ян не нашел бы сопротивления. И что бы он делал, если бы юноша его поцеловал… Сяо Синчэнь, разумеется, не знал. Он даже не мог понять, что чувствует, осознавая лишь то, что происходят моменты, в которых он подчиняется чему-то такому, чего объяснить было нельзя. Это подчинение вызывало в нем страх и противоречия, провоцируя не ослабить, а усилить защиту и… бежать. Не потому, что он боялся. Он просто… не понимал. Но не смел шевельнуться, пока это происходило, словно знал, словно не хотел… «предавать». Нельзя было подавать признаки воли или личности, пока «он» был… таким. Лучше… подчиниться, лучше обождать. «Он» сам… сам успокоится, сам всё решит. Но какое решение нужно было Синчэню? Он… просто ждал, в трепете и дрожи опасения и «страха». Он… ничего не понимал. Но чувствовал, что противоречить ему не должен… не должен. За окном пропела птица, врываясь в их тихую явь явью совершенно другой, той, которая сводит и разлучает, двигает и останавливает. Потоки воздуха прояснились так же, как и грозовые небеса… ведь дождь не может идти вечно. И когда теплые лучи пробиваются на влажную, влажно дышащую землю, птицы снова начинают петь… Вновь прозвучала песня, вновь запела птица. Для Сяо Синчэня это стало чем-то вроде пробуждения. Сюэ Ян, который держался на грани между сознанием и бездной, так и не упал в неё. Его пальцы держались за одежду заклинателя, словно то был его последний рубеж. Спешное дыхание было успокоилось, но вот глаза Сюэ Яна сверкнули каким-то осознанием, и дыхание его начало метаться вновь. — Отпусти… отпусти! — словно на последнем издыхании, очень слабо сказал он и перевернулся, пытаясь выползти из дома. Он перелез через порог, выбрался на крыльцо и вцепился руками в опору внешнего навеса. В груди горело… словно он дышал пламенем. Выдохи обжигали ему горло, вдохи сжимали сердце. Капли пота стекли по его лбу, огибая сверкающие черные глаза. «Нет… — взгляд его казался потерянным. — Что же… не так ведь, не так… не должно быть так. Я… что я делаю? И что делает он…» То, как он забывался, и самое главное «как», загоняло его в самый темный угол, тот самый, который будет преследовать провинившихся детей всю их жизнь. Потому что это была тьма, была узость, была… тишина, когда каждый удар сердца бился в голове чередой других ударов и страх, этот парализующий, спирающий дыхание страх забыть было не в силах. Сюэ Ян… боялся. В его теле сталкивались противоречия вторичного пола и воли, измождения и жажды, страха и трепета. Да, страх. Да… трепет. И утонуть бы, забыться… в объятия упасть. Но чьи? И… зачем? Он никогда — никогда, никогда, никогда! — этого не хотел. Это не его желания, это не его трепет! Но тогда… и страх, получается, тоже не его? Приоткрытые губы Сюэ Яна дрогнули, мелкой дрожью задрожали плечи. Холодный жар вернулся, вызывая прилив потницы, и по какой-то причине он обернулся, видя, что Сяо Синчэнь сидит там же, где и сидел. Его фигура была неподвижна, руки беспомощно и даже как-то тяжело опущены. «Смотрел» он, казалось, в пустоту, и даже ничего не слышал. Сюэ Ян не понимал знает ли он, что он всё еще здесь, «выслеживает» ли его с помощью звуков и запахов, по которым теперь читает и видит внешний мир. И вдруг, чего Сюэ Ян не ожидал и от чего его глаза невольно стали больше, Сяо Синчэнь шевельнулся и… лег на пол. Прилег он медленно, тихо так опустился, как человек придавленный тяжелым горем. Он… лег и стал лежать, слегка сжавшись. Его фигура в этот момент выражала такую степень одиночества, такое… отчаяние, что Сюэ Яну показалось, что человек перед ним — последний на земле. Он остался совершенно один, больше никого нет. И не остается ничего другого, кроме как лечь и… тоже исчезнуть, умерев. Сюэ Ян не знал, почему Синчэнь вдруг так поступил. Он не плакал, тело его не тряслось, было слишком неподвижным. Всё, что он делал, это дышал. И только. Не как мертвец, а как кто-то… ждущий. Не прилегший отдохнуть, а попросту отпустивший бразды правления над собственным телом. Не спящий, а находящийся в осознанном забвении, игнорируя всё, всё… Очевидность того, как вся эта ситуация выражала именно отчаяние, повергла Сюэ Яна в… ужас. «Скажи… — мысли сами рождались в его голове, они… правили над его волей. — Скажи, что это не так. Скажи «как же я ненавижу тебя». Скажи, ну же, скажи… скажи! Мне на такого тебя смотреть нет сил. Хочу сделать тебе больно, дабы никто из нас не забылся, кто мы такие, кто мы… друг другу». Птицы больше не пели, а солнце внутри Сюэ Яна опаливало его нещадно. Он уже не знал, на что ему надеяться, куда ползти, к чему стремиться. Разумом он понимал, что должен, просто обязан уйти из этого дома, пока находится в таком состоянии, как можно дальше, зарыться в какой-то лесной пещере, окопаться, споить себя вином или маковым молочком, чтобы провести этот с ума сводящий бред его тела во сне. — Вставай… — медленно, почти задумчиво прозвучал его голос. Голова юноши шевельнулась. — Вставай! Вставай, вставай, вставай! Сяо Синчэнь не шевельнулся. Невозможно было понять ни что у него на душе, ни что в разуме. Буря, которая хлестнула его звуками чужого голоса, если и пробудила сознание, то реагировать его не заставила. Сюэ Ян, видя, что ничего не происходит, снова начал задыхаться, снова начал… гореть. — Вставай… — он на четвереньках вполз обратно и схватился за него. — Ну же, вставай! Чего ты здесь разлегся, безумец! Ты должен встать, вставай! Со стороны было совершенно непонятно, что происходит и что преследует поведение этих двоих мужчин. Крики Сюэ Яна были скупы на разговорчивость, а потому сложно было понять какую цель он преследует. Он… и сам не понимал и понимал одновременно. Всего в нескольких словах он, тем не менее, доносил до Сяо Синчэня что-то, что нельзя было по этим словам понять… но вот то, что стояло за ними знало, чего желало. Сюэ Ян дергал Сяо Синчэня, и тем сильнее нарастала буря в его душе, чем дольше это происходило. А Сяо Синчэнь не шевелился, не реагировал. Его тело дергали, шевелили, но сам заклинатель был неподвижен и молчалив. — Вставай! — лицо Сюэ Яна раскраснелось от гнева и грусти одновременно. — Чего ты разлегся, вставай! Сяо Синчэнь не шевелился. Он чувствовал, как к нему прикасаются, чувствовал ту бурю, которая подобно грозовым тучам разрасталась над ним. И… сам не понимал почему не двигается. Понимал и… не понимал. Словно эта сцена и должна была произойти именно так… но зачем? Понимание и было, и нет. Возможно, время не поспело, возможно опаздывало, и то, что происходило сейчас, понять можно будет только потом. — Ну и что? — голос Сюэ Яна начал дрожать. — Ну и что, что с того? Кому из нас под силу что-то изменить, кому? Поднимайся и живи иначе, ведь ты можешь… можешь. Эти слова заставили Сяо Синчэня слегка пошевелиться. Но он не встал, а лишь немного двинул головой. И его губы всего ничего приоткрылись, но так получилось, что Сюэ Ян поймал это движение… и зрачки его глаз вновь закрыли радужку. — Почему не можешь ты? — тихо спросил он и снова слегка шевельнул головой. Сюэ Ян замер. А потом… Сяо Синчэнь не сразу успел прикрыть голову от того шквала ударов, которые на него посыпались. С рычащими, полными ненависти рыками Сюэ Ян начал бить его, тем не менее сдерживая силу, проходясь не кулаками, а лишь самыми ладонями и пальцами. — Бессердечный! — громогласно вырвалось из горла Сюэ Яна. — Безнравственный гиблый подонок! Что у меня может быть иначе, что я могу?! Ты заставил меня родить этого ублюдка, тем самым отняв последнее, что столько лет я еще мог считать своим! Мое тело познало бремя деторождения — я больше невластен над ним! Да лучше бы ты меня зарезал в том саду, лучше бы я умер как воин, а не как… уродливая похотливая сука в истерзанном похотью и ублюдками теле мужчины! Что, что я могу, что?! Вот такой я — что я могу? Я грязный, опороченный, течный потаскун! Даже сейчас, когда бью тебя, мои бедра липкие, а внутри горит огонь! Неизвестно, последние ли его слова послужили причиной или просто удары стали слишком невыносимыми, но Синчэнь вдруг засопротивлялся и схватился за его руки. Это запустило в реакции Сюэ Яна мгновенное бешенство и желание довести эту одностороннюю драку до самой настоящей бойни. Он закричал и кинулся на него сильнее, Сяо Синчэнь же проявил сопротивление и держал его. То, что не получалось выбраться, выбесило Сюэ Яна до крайности… жар внутри него таял и опалял светлую кожу его бедер, распространяя влагу и запах, которые ощущались как дурманящий разум пар, жаркий и душный… до чувственного изнеможения душный. Пытаясь напасть на него, опрокинуть, снова начать бить, Сюэ Ян не осознавал, что на самом деле делает… и что за этой вспышкой ярости преследует. Он загорелся, распалился, всё внутри него навострилось и дрожало. Он нападал, не понимая, что всеми своими порывами пытается как можно плотнее прижаться, не просто опрокинуть, а забраться сверху. Он снова забылся, жар свел его с ума. Но являл себя через ярость, ведь это был самый близкий путь, дабы обойти истинное понимание происходящего. Если Сюэ Ян поймет… он остановится. У него совсем… совсем не было причин его бить. Как и приближаться. И только ярость бросала его вперед, слепая, удушливая и безграничная ярость. И чем больше он нападал… тем сильнее хотел столкнуться. — Хватит! — громкий, но, тем не менее, всяко сдержанный окрик Сяо Синчэня заставил Сюэ Яна замереть с широко распахнутыми глазами, в которых читалось… дрожащее ожидание. Он ждал, когда его ударят, когда… Сяо Синчэнь что-то сделает. — Прекрати… хватит. Горячее и быстрое дыхание Сюэ Яна опаляло Сяо Синчэню лицо, и то был такой зной, который убивает любого, кто попадет в эту пустыню. Сюэ Ян замер, вовсю смотря на Сяо Синчэня. Взволнованный, раскрасневшийся, неподвижный, мокрый от пота, пропитавшего его волосы и одежду он ждал, не понимая, чего именно. Они снова оказались лицом к лицу и снова… в забвении. Чего ожидать от этой шумной передышки, на что надеяться? Чего, в конце концов… хотеть? Из Сюэ Яна постоянно сочилась боль и мучила его нещадно — Сяо Синчэнь это понимал. И что собственная трагедия искалечила его до такой степени, что как-то изменить себя он не сможет — Сяо Синчэнь понимал и это. И что эти вспышки ярости, эти крики, которыми он выплескивал свою боль, одновременно дозываясь… «Услышь, услышь же меня! Прошу, услышь! Я утратил разум, я не мог петь. Только… кричать о том, как… больно. Больно, больно, больно!» Одну сплошную боль Сяо Синчэнь чувствовал даже в несвязных криках Сюэ Яна, даже в криках без причины, и в каждом приступе ярости, в каждом темном наваждении. Эта боль… это она сочилась, переполняя его, сводя с ума. Не выпустить её… означало погибнуть. И он кричал, кричал, что «погибает». А люди видели в этом лишь безумие… и пытались «спасти» несчастного ударом в спину. Или сердце. Лишить страданий, так сказать. Но разве же их лишают лишь вот так? Разве… что-то другое не в состоянии помочь? То чувство, которое способно на всё… всё. — Прекрати… — Сяо Синчэнь невольно наклонил голову и их лбы столкнулись. Взгляд Сюэ Яна стал еще больше. — Прошу… Хоть искричись весь — сделанного не воротишь. Но послушай… послушай же. Слышишь? Сюэ Ян еще не пришел в себя от этого соприкосновения, когда новый жар снова опалил его. — Здесь, — ладонь Сяо Синчэня легла ему на грудь, — слышишь? Сердце… твое сердце, Сюэ Ян. Оно… бьется. Оно… только твое. Им ты всю жизнь решал и боролся, и оно же вело тебя вперед сквозь тьму и вопреки лживому свету. Ты боролся, потому что оно билось, или оно билось, потому что боролся ты? Слышишь, Сюэ Ян, слышишь? Вопреки всему… бьется. Оно твое, только твое. Там нет порока, нет… зла. Так очнись же от яда цветов зла… прошу. Не позволяй им так свободно прорастать в том, что всегда будет принадлежать лишь тебе одному. Они так и застыли в этой позе, и Сяо Синчэнь чувствовал, как неистово дрожит Сюэ Ян. Тепло ощущалось на лбу словно солнечной меткой в погожий день, а ладонь на сердце… щитом из плоти, и впервые не своей. Бесконечно необъяснимые чувства охватили его, и признание из этих уст, что всё еще осталось что-то, что принадлежит только ему… — Почему?.. — Сюэ Ян так и не моргнул, и хотя глаза держал открытыми, ими совершенно не видел. — Почему? Его поразило то, в какую бурю эмоций его вогнала мысль, что сердце его принадлежит только ему, что он понял, как оно… одиноко. Оно настолько одно, что никому, кроме него, принадлежать и не может. И это осознание породило боль такой силы, как если бы он наконец-то вспомнил, что, возможно, в другой жизни он не был одинок, он… любил, и его любили. И он, попав в кошмар этой жизни, наконец-то об этом вспомнил, что его… любили, что любовь… он знавал. И знает. Он ведает… как любить, он это может, он это преследует! Он потому и сражается, что преследует именно это! — любить и быть любимым. И только сейчас вспомнил то, что забыл, забыл даже то, что забыл это. Он… жаждет великой безграничной любви. Потому что знает любовь, потому что… умеет любить, а потому и жаждет. Вовсе не из камня это сердце, и потому, что оно снова забилось, что продолжало биться, это неоспоримая правда. Пальцы схватились за одежду ниже плеча, пока широко распахнутые глаза Сюэ Яна уже слезились от того, как долго он не моргал, а губы приоткрылись, словно он пытался сделать глоток воздуха. Где-то снаружи взмылся ввысь ласточкин зойк, высокий, резкий, как и её быстрый полет. Её темное оперение мерцало темной сталью, изумрудно-синего на голове и спинке и насыщенно-древесного на крыльях и хвосте. Кто-то, кто когда-то мог видеть, еще помнил, как красивы были эти переливы цветов, как они темнели в закатном небе… и как это оперение было похоже на волосы и глаза одного юноши, правда темнеющие всегда… и что в цвете глаз его он порой видел крылья ласточки, когда на них светило солнце. Они были так… красивы, и так же резки, как и полет этой маленькой, но такой прекрасной птицы. Замерев на полу в похоронном доме, они не шевелились, и только дрожь внутри тела Сюэ Яна давала понять, что реакция… есть. — Нет… — вдруг прошептал он и скривился от подступающих слез… и боли. — Нет… нет! И снова оттолкнулся. Тем не менее Сяо Синчэнь вновь его схватил. — Нет! — повалившись на пол, стал истерично кричать Сюэ Ян. — Нет, нет, нет! Как мог Сяо Синчэнь пытался удержать его своими руками, то ли обнимая, то ли взаправду лишь держа. А Сюэ Ян вырывался и кричал слезами и болью, которые уже не сочились, а лились из него бесконтрольным потоком. Так он и кричал, сжавшись на полу в чужих объятиях, кричал и кричал, высвобождая все те страхи, которые паразитами копились в его сознании, выдавливая из него любой свет. Эти крики… каждая новая волна была трамплином для другой, и Сюэ Ян кричал именно чтобы кричать, чувствуя, как тяжелый поток выливается из него, как что-то… освобождается. И дышать становилось легче. Крича и крича, он дал себе полную волю и отпустил всё. Чем сильнее сжимались эти руки, тем откровенней и громче становился крик. Знать, что тебя слышат… и Сюэ Ян уже не мог остановиться. Он кричал, не чувствуя, как Синчэнь прижался к нему, как он сам прижимается к нему, найдя в его теле чуть ли не опору и… стремясь к ней, стремясь изо всех сил. А потом… крик его обратился взмахами крыльев шумного, переводящего дух дыхания, ведь когда поток иссяк… облегчение дало почувствовать себя так, как если бы он выпил сонный отвар. И, забывшись, отключившись, растворившись в этой пустоте Сюэ Ян отпустил себя, отпустил, находясь в других руках. И чем крепче было их ограждающее от всего мира кольцо, тем крепче и свободней был его творящий чудеса сон…