Проклятый

Медленно разламывайся на куски. Ломайся… истязай себя. Разбивайся на мелкие осколки… Режь себя… это неизбежная судьба.

Когда ломают душу, тело умирает медленно. Но когда ломают тело… душа слишком долго не желает умирать. Сопротивление, которое она оказывает, похоже на проклятие — проклятие надежды. Слепая, убогая, копошащаяся на дне — вот какая она, эта глупая надежда души, что телу удастся выбраться из ямы, в которой оно медленно гниет. Гниет под тяжестью похоти и насилия, которое способна учинять только тварь, утратившая человечность. И когда солнце поднимается над горизонтом, привычная радость рассвета, которая владеет всем миром, оборачивается для такой души… горем. Потому что ночь так и не стала вечной, она… закончилась. А раз закончилась… значит наступит снова. И в слезах, пролитых на закате, душу утопить не получится. Он знал, что первым, что испытает, будет дрожь. Но не дрожь возбуждения — это была именно та холодная дрожь, которая одной рукой держит за руку страх, а второй — отвращение. Однако его руки не ощущали холода — они ощущали тепло другой кожи, гладкой и чистой. Как Сюэ Ян ни пытался, но отвращение его никак не могло пробиться сквозь этот занавес… чистоты. Сяо Синчэнь… был чистым, был чистым настолько, что в этой чистоте Сюэ Ян даже забывал о том, что тот — мужчина. Мужчина, которого он ненавидит всей душой, но главное — что вообще мужчина. И довольно долго он просто сидел на нем, дрожа от чувств страха и противоречий, однако не тех, которые увели бы его от этого человека. Тепло его, казалось, просачивалось в глубины его тела, наполняло его, как влага ткань. Как… дождь, который пропитывал одежду и уже никуда не деться от этих ощущений. Сяо Синчэнь был теплым, был «чистым» и его запах… это не была вонь плоти, как и не был «аромат». Это был запах человека, живого человека из плоти и крови. Его волосы пахли чем-то нейтрально-горьковатым, или пряно-горьковатым, как гвоздика. Они были чистыми, они были… ласковыми, не мог он по-другому это ощущение назвать. Длинный шлейф прекрасных волос, тоньше, чем у самого Сюэ Яна. Его же грива… была донельзя черной и плотной, она была тяжелой, как занавес из плотного шелка. Прямые и красивые, его волосы поражали своим видом, и если бы он их отрастил еще больше, ни одному взгляду не суметь пройти мимо. Они были так красивы, что даже отливали синевой, причем не на солнце, а в глубоких сумерках… среди темнеющей листвы вечернего леса. Сяо Синчэнь не просто спал — он был в абсолютно бессознательном состоянии, причем настолько глубоком, что ни одной силе не пробудить его, даже собственной. Пожалуй, а это было видно по его дыханию, где-то в самой глубине его нутро всё же сопротивлялось этому, пыталось его пробудить. Но даже его воле не пробиться через то сонное зелье, которое подлил ему Сюэ Ян. И… помимо зелья там было и другое… могло бы быть в его чаше… и тогда бы не пришлось прикасаться самому. Сюэ Яну не нужны были средства, чтобы возбудить себя. Даже не желая, он уже был готов принять в себя мужчину, без разницы, хотел он того или нет. Сидя на Синчэне, он держал свои ладони на его груди, шевеля их к животу, словно бы впитывал его в себя, приноравливался, как… тень, которая хочет очертить форму человеческого тела. Он не знал, но ему был важен этот контакт, важен раньше самой связи. Он… об этом не знал, потому что никогда не занимался… близостью по своей воле. Он… совсем ничего о своих предпочтениях не знал, не знал даже, какой комфорт ему даст то, что он просто впитывает чужое тепло. Рядом с его бедром лежала маленькая круглая коробочка из металла, на поверхности крышки которой обычно изображали цветок. Сюэ Ян открыл её, повозив подушечкой безымянного пальца внутри, задевая что-то гладкое и подвижное, которое оставило на его пальце алый след. Это была не помада, но под её видом так маскировали средство для… возбуждения. В городе, когда выбор стал между корешками, которые нужно растолочь в порошок, и этой «помадой», Сюэ Ян, не понимая причин своего выбора, выбрал именно её. Вот почему в чаше Сяо Синчэня оказалось только сонное зелье. Но… Дыхание Сюэ Яна становилось всё тяжелее. Он еще не потерял себя, однако тот покой, который он ощущал, всё сильнее влек его к тому, чтобы… чему-то полностью отдаться. Он призывал и призывал чувство отвращения, но чем больше смотрел, чем сильнее осознавал отсутствие сопротивления, тем большие чары разгорались в его теле, тем сильнее он… пах, забываясь в зове плоти. Подушечка безымянного пальца коснулась нижней губы мужчины, и Сюэ Ян, смотря на то, как на ней остается аловатый след, наклонился, приоткрыв свои губы. Нужно было… чтобы это попало внутрь, на слизистую. Можно было просто протолкнуть кончик пальца внутрь… но такую помаду покупали не для подобного. Сяо Синчэнь шевельнулся, и дрожь его тела заставила Сюэ Яна трепетать. Он смотрел и смотрел на этого человека, нисколько не осознавая, что кончик пальца уже коснулся поверхности его собственных губ. Он… коснулся, смотря сверху-вниз темным, но не таящим угрозы взглядом. В комнате было жарко, потрескивали дрова в печи, и фигуры теней, пляшущие в пламени свечи, шевелились на стенах рисунками тополей и росы, точно ветер внутри был, ветер для теней ночного солнца. Солнце… Сюэ Ян вдохнул поглубже, когда это словно омыло зарождающуюся мысль. Бесконечное, бесконечно гиблое солнце, коему не выжить среди сумрачных тополей. Солнце, у которого есть только рассвет, потому что закат… его убьет, но убьет так, что до рассвета это бездыханное тело не протянет, как бы ни пыталось. Сяо Синчэнь ничего не знал о мире, ничего не знал о жизни. Он рос вдали от зла, защищенный… обманутый этой защитой. Он спустился в низы, к людям, чтобы нести добро, не зная, что на деле несет лишь невежество и зло. Это солнце… никогда ему не нужно было склоняться к закату, а именно так он и сделал, когда покинул гору. Там он сиял рассветом… здесь уже утонул во мраке осознания. И самый большой мрак… сгустился над ним далеко не сейчас, хотя и был… тем же. Однако, что такое мрак? Зло ли это во плоти или же плоть зла? Мрак, который развеял гиблые туманы наваждения, мрак, в котором единственном способны вспыхнуть звезды. И сейчас они смотрели на него, эти звезды, два крошечных окошка зрачков, являющиеся вратами в миры, где мрак был сгущен скверной, погубившей сияние звезд. Однако сейчас они пылали, они… горели, как два белых уголька; свет, казалось, из самого дна. Но протяни руку, протяни лишь, и увидишь… что этот свет — прямо на твоих ладонях. Он… на твоих ладонях, и тьма эта не была бесконечной. Это просто… полог над колыбелью жизни, над постелью новобрачных. И там и там рождаются миры, связанные узами неприкасаемой, желанной и бесконечной… любви. Шевеля пальцами на своих губах, Сюэ Ян не замечал, как бедра его слегка двигались. Он трогал и трогал свои губы, смотря на алую точку, этот мазок кистью, не доведенный до конца. Как трепетно его пальцы касались своих губ, прежде касаемых губ других… и он наклонился, не справившись с собой, тем собой, который, как ни странно, вел его не от плоти, а от… это было даже не желание — это было притяжение. Губы к губам, и вот он уже его целует, целует, даже толком не зная, как… ведь никогда и никого прежде не целовал. Его собственные губы обгладывали, кусали, били по ним… и касались этих губ тем, что вызывало лишь отвращение. Но «эти» губы… Сюэ Ян потерялся в этом ощущении и утонул в алом мареве. Помада размазывалась по губам Сяо Синчэня, робкое, но влажное движение языка протолкнуло её внутрь. Разумеется, мужчина не мог ответить, но вовсе не потому Сюэ Ян целовал лишь губы. Они… зачаровали его, поразили. Он прикасался к ним снова и снова, пил их, почти дышал ими… брови его были надломлены в сложном переплетении чувств тревоги и трепета, и пальцы уже касались бледных щек, прижимая к ним ладони. Сяо Синчэнь шевельнул головой, словно пытался уйти от поцелуя, на деле же задыхаясь, потому что Сюэ Ян слишком сильно на него навалился. А тот не отступал и упустил из виду, как уже просунул руку между их плотно прижатых бедер. Так получилось, что он коснулся не своего, а скользнул пальцами к другой плоти. Она… твердела, наливаясь кровью и желанием, которые, без сомнения, страстью не были вызваны… ведь заклинатель даже не был в себе. Сюэ Ян оторвался от его губ, опустив на заклинателя свой помутневший взгляд. Собственные губы были красными, у уголков алели мазки помады, как и у уголков других, еще более красных губ, то ли зацелованных, то ли просто в большем количестве помады. Слух Сюэ Яна снова навострился. Он слышал треск охваченного пламенем дерева, чувствовал даже, как шевелятся отброшенные свечами и лампадками тени. И дыхание… дыхание между ними тоже слышал… как и биение сердец. Орган… пульсировал, бился, толкался в глубине груди, зажатый клеткой изогнутых костей. Ребра… Дыхание Сюэ Яна стало тише. «Ребра… — взгляд его опустился к груди Синчэня. — Ребра…» Живот тут же поджался, так как он попытался сжать именно грудную клетку. Ребра, ребро… ребро. — Всё ложь, — прошептал он. — В них, этих… женщинах, вовсе не ребро. Как и во мне — не женщина. Взгляд обжигал заклинателя. — Не женщина… — и сорвался на крик: — Я не женщина, не женщина! Вцепился в лицо, но не впился ногтями до крови. В глазах — боль, надломившая брови, приоткрывшая губы и сжав друг с другом зубы. А потом снова стало тихо. Треснуло дерево в печи, на стенах шевельнулись тени. Капля пота стекла по виску Сюэ Яна. Его пальцы проникли под повязку. Он всё смотрел и смотрел, не то одурманенный, не то пьяный от смеси гнева и горящего ада собственной плоти. Он поднял её, эту белую, точно полоса пролитого молока, повязку. И застыл. Веки… западали внутрь, ведь глазниц не было. Сюэ Ян смотрел на эти запавшие веки и другая дрожь поднималась из глубины его ества. Он… начал плакать, при этом не понимая почему. Руки задрожали, тело охватила дрожь. Он смотрел и смотрел, всё сильнее узнавая это лицо и не счелся, как почему-то, даже не отдавая себе отчета, вдруг начал… целовать эти веки, покрывать их такими бережными и легкими поцелуями, однако настолько дрожащими, что слезы, стекающие с его щек, уже падали на лицо Сяо Синчэня. Он целовал, а пальцы грубо сжимали волосы, тянули их… это было больно. Тело Сюэ Ян качнулось, он терся своим лицом о лицо Сяо Синчэня и щеки заклинателя впитали его соленой влаги. Снова губы коснулись губ, хриплый выдох сорвался с горла. Сюэ Ян распрямился и подвинулся вперед. Его руки дрожали, ходила ходуном грудь, когда он, вздрагивая от своих рыданий, высвободил другую плоть. Он… более осознанно коснулся её, и пальцы его дрогнули, когда поняли «что» они держали. Горячая… твердая. Он… ненавидел это и тем более у себя не мог стерпеть, ведь его… принуждали к этой твердости, и если не другие, то собственное тело. — Ненавижу… — это был скорее воющий хриплый рык, глубокий, но тихий, стонущий. — Ненавижу… Тот не рвался, а скорее тяжело и словно бы с препятствиями тек из его горла, из его груди, и что он ненавидел или кого не представлялось точно понять. Но он плакал, держа в своих руках чужую плоть, хотя слезы эти родились до того, как он к ней прикоснулся. Почему, почему же он плакал? Его грудь ходила ходуном от содроганий из-за слез, и тело горело… кипело, но он не краснел, а наоборот — бледнел. Его кожа была бела, и разве что не просвечивала, так красива она была. Он сам… был до безумия красив, красив так, как только и может быть красива красота мужчины, который, как бы не отрицал… нес в себе женщину. Те органы, что пульсировали внутри него, текли и разбухали, были вплетены в его тело слишком могучими корнями. Они оплели его плоть, закрепились в мышцах и костях. Его матка сжималась, а путь к ней влажнел и содрогался… трепетал. Безумная проклятая мечта, с которой рождалась каждая женщина — чтобы её влагалище сжало мужчину, мужской орган. Её собственные органы ждали своего часа, чтобы воззвать к этому, они жили… жили практически своей жизнью, и ждали, ждали… словно в жажде вернуть то утраченное, из-за которого образовалась эта пустота. Должна ли она быть… эта пустота? И так ли мужчина отличен от женщины, ведь вместе они олицетворяют единство… однако души ли? Они — одно тело, разделенное на два репродуктивных органа. Разделенное… — Адам… — прошептал Сюэ Ян, грудь которого содрогалась от частого дыхания. Он приставил чужую плоть к своей плоти. — Я проклят нести бремя, рожденное тобой… Брови Синчэня надломились, он нахмурился. Зажмурившись, стиснув зубы, Сюэ Ян собственной рукой протолкнул в себя чужую плоть, опустился на неё, чувствуя, как та проникает внутрь. Слезы водопадом лились из его глаз, грудь дрожала от всхлипываний и рваного дыхания. Когда опускать больше было некуда, Сюэ Ян, чьи ногти были сжаты на животе Синчэня, распрямил пальцы, и голова его низко опустилась, из-за чего его черные волосы упали на чужую кожу. Впервые, впервые за столько лет, хотя по ощущениям — жизней, он сам, по своей воле допустил то, что происходило сейчас. Он впервые… сам принял в себя мужчину, сам решил… такое допустить. Из-за гона ли? И да, и нет. Нет… нет, нет! Сюэ Ян вскинул голову, горящими глазами смотря на Сяо Синчэня. — Нет, — его губы скривила кривая ухмылка. — Нет, ни за что… не поэтому! И стал улыбаться, скорее уж угрожающее воя свои слова, нежели проговаривая их. — Нет, — протянул он, коснувшись пальцами его лица, — нет, нет. Не поэтому. Ни за что. Я предпочел бы сдохнуть, чем прийти к тебе с такой, будь она проклята, потребностью. Ты… — взгляд его был хищным, — не должен был спускаться со своей горы… солнце. Тебе не стать луной, ты сгинешь… сгинешь, — он почти нежно это пропел. — Луна… в моем животе… опустилась в мой живот… Веки его закрыли глаза, он приоткрыл губы и откинул голову. Луна… в его животе. И эта мысль вдруг привела его в экстаз. Он хотел продолжить, и он бы сказал, зачем на самом деле это делает. Но луна… опустилась в его живот, и как только он подумал об этом, всё… перестало существовать. Слезы высохли, к лицу вернулся румянец. Он качнулся, и плоть скользнула глубже. Он это почувствовал. Зрачки Сюэ Яна стали больше, стрела трепета прошила живот и взметнулась выше, распадаясь на горячую пыльцу, как толченое нагретое стекло. Оно не ранило… оно обжигало его органы, оно ввинчивалось в его пульсирующую плоть. Бедра Сюэ Яна поднялись, и он снова опустился на орган. Ощущения заиграли ярче, и вот уже глаза полностью почернели. Он стал прыгать на плоти Сяо Синчэня, стал как колышек вбивать её в себя, обхватывая её дрожащим узким трепетом своего входа, и то, что пульсировало в нем, стало просто… колотиться внутри него. Он не мог думать ни о чем другом, кроме как о луне, опустившейся в его живот, луне, которую он уже видел… луне, которая в его сне опустилась в его живот. И Сюэ Ян двигался, он позволял плоти тереться внутри него, и влажное безумное хлюпанье тоже сводило с ума. Жарко… и так влажно — с ума можно сойти. Его ягодицы и бедра блестели от этой влаги, волосы подпрыгивали, собственная плоть твердела и разбухала всё сильнее. Он взялся за неё той рукой, которой прикасался к плоти Сяо Синчэня, и тут же закричал. Оно… обожгло его. В затмении он взял ладонь Сяо Синчэня и сжал её… и сразу кончил. Всё внутри него сжалось, обхватило так узко… и что-то резкое, еще одной стрелой пронзило его, вот только обжигающей, безумно обжигающей. Сюэ Ян не мог не знать, что это, однако в этот момент он провалился в такое непонимание, которое может дать только совершенная… невинность. Он замер, насадившись еще сильнее, ладонь инстинктивно легла на живот. Снова слезы выступили на глазах, на этих красивых, но совершенно не видящих глазах. — Луна… — он видел её, видел в бреду, который впервые не топил его, а… в котором он был обтекаем водами совершенного чистого… покоя. — Луна… в моем животе. Он бредил, как бредил и этим. Луна, что опускается в его живот… и ведь было понятно, что это. Но он не осознавал. Однако всеми силами души и сущности стремился к этому. Если бы мог, то сам раскрыл бы свой живот, дабы она туда опустилась. Он… ждал её, он так её желал. Всё, всё в нем было готово для этого и сам он призывал, дабы она поскорее вошла в него. Он… он станет тем рассветом, в котором замученное, убитое закатом солнце родится вновь, он станет той ночью, в которой взойдет эта белая ослепительная луна. «Войди, войди же… в меня». Он кончил снова, и продолжал кончать. И без того душная комната превратилась словно в место омовения, где вместо пара был… аромат, запах, прошивающий собой всё. Лилии алели, ползли своими тонкими усиками по стенам, чтобы, проникнув в плоть, завладеть ею. Сюэ Ян кричал, когда это происходило. Было… так хорошо, он сходил с ума. В забвении он кусал чужую шею и грудь, он целовал алые губы, целовал лицо, зарывался своим лицом в чужие волосы… и гладил, гладил, пока его бедра двигались. Эти бедра… не желали отпускать. Сюэ Ян верил в то, что не сможет, что будет преодолевать себя. Сяо Синчэнь… был мужчиной, и это уже была причина ненавидеть и себя за то, что он делал, и его ненавидеть даже не за то, что враг, а что… мужчина, которого он всегда будет бояться, потому что… это был мужчина. И… всё же враг, враг. Сюэ Ян был готов откусить себе язык или зарезаться, если бы пришлось стелиться под него. Он покончил бы с собой, если бы к этому его слепо подвел бы гон, а очнувшись он бы осознал, что Сяо Синчэнь, человек… не остановил его… взял, воспользовался. И, разумеется, если бы заклинатель заставил, принудил… и если бы у него получилось овладеть им силой… это была бы последняя капля яда, которая последней бы упала в чашу его страданий. Он знал, что умер бы, как знал, что это бы произошло после того, как он убьет его. Он бы просто не смог с этим жить. Один враг уже взял его силой… и чем это закончилось. Второй… просто добил бы его. Сюэ Ян не знал того, что на самом деле происходило в его сознании. Не знал, как на самом деле смотрит на Сяо Синчэня. Он не знал… не понимал речи тех закромов себя, где жила его воля и жило… что-то еще, что-то такое, у кого «путь»… отобрали. И тем страшнее было, чем светлее стелился белый луч луны, рождающейся в этом мраке… Выгнув спину, Сюэ Ян откинул голову и влажные волосы хлестнули его по спине. Он не мог остановиться. Им овладела проклятая сущность его тела, им овладело безумие, сопряженное с теми эмоциями, которые так сильно лились из него, но которые разум просто не был способен пропустить через себя, чтобы понять. Они… были слишком обширны, слишком насыщенны. Яркими, как золото солнечных лучей. И потому, что вокруг было белым бело, это золото не слепило, а скорее обтекало, мерцало… сияло. И золото охватило его тело, вливаясь в него и одновременно изливаясь из него. Как волна, завихряющаяся на надломе падения вниз, возвращающаяся в океан и снова растущая, снова завихряющаяся. И пенные брызги лучились на белой коже, соленый пот пропитал всё. Поднимаясь, падая и возвращаясь Сюэ Ян был бессилен остановить этот цикл, и впервые желание затмило его так, чтобы после… не страдать. Он не будет страдать от того, что сделал, потому что он знал, «что» сделал. Это была… не любовь.