Душа… шевельнулась. Но буря, последовавшая за этим… и грянул гром, от взмаха этих крыльев, бабочки, чья участь…
Сны часто бывают отражением действительности. Однако бывают такие сны, которые действительности… предшествуют. Один из таких снов… стал им. Было ли это чем-то мистическим, Сюэ Ян не знал. Он редко когда вспоминал… но порой их лица сами всплывали в памяти, и не всегда размыто. Должно быть, он помнил их так четко, потому что они во многом были его собственными… отражениями. Чтобы зажечь опий много усилий не требовалось. Закрытые окна потворствовали удушливости прокуренного воздуха, а горячее дыхание смешивалось с запахом мокрых тел. Их могло быть и несколько в одной комнате… а мог быть только один. Длинные волосы были почти у всех… как и заплаканные глаза. Трудно сказать, были ли то слезы, навеянные дымом, или же… осознаваемой печалью того положения, из-за которого они лились. Темные пряди прилипли к телу, и слезы в какой-то момент полились сильнее. Сюэ Ян увидел это и сердце его на мгновение замерло. Тот парень… он был не просто обкурен, он был практически потерян из-за того количества одурманивающих средств, которыми его напоили. Видно, сопротивлялся сильно, хотя не похоже, чтобы шлюха, занимающаяся своим промыслом уже давно, прибегала к таким методам. Полноватые ягодицы и бедра, в паре с узкими плечами и крупными сосками, делали его похожим на женщину даже больше, чем тех, у кого было просто красиво лицо. Такие фигуры… ценились невероятно. «Что вам нужно?..» «Дырочку напрягай…» Померещилось ли? Возможно. Лицо в слезах было подобно маске предстоящей смерти, которая уже так близка. Лицо, которое говорит о том, что не хочет… приходить в себя, снова сталкиваться с тем кошмаром, которым его щедро орошает реальность. Длинные волосы змеились по груди, глаза непроизвольно закатывались. Так действовал опий… так убивали униженных мужчин. Сюэ Ян был в той же позе, что и он. Руки держали за спиной, но приходилось выгибать поясницу. В отличии от того мужчины, его сознание почему-то пришло в себя раньше, хотя в такой прокуренной комнате не должно было. Лик страсти сменился ликом гиблого наслаждения, яда, который, а ты об этом знал, убивает тебя. Но, как и всякий яд, не изгнать его из крови, если уж он туда попал. Оставалось… ждать. Лицо мужчины снова врезалось в глаза, Сюэ Яна покачивало от движений снизу. Он был готов кончить, тело горело, а губы пылали жаром. В какой-то момент вместо того, чтобы держать ему руки, его… обняли со спины. Сюэ Ян сам не понял, для чего, но он повернул свое лицо… и глаза его разомкнулись от ужаса. Тем, кто находился позади него… был Сяо Синчэнь. Это был именно тот сон, который реальности… предшествовал, после которого Сюэ Ян проснулся в холодном, а не горячем поту, и который… чуть не свел его с ума. То, что ему приснилось такое… было невообразимым унижением, как и невообразимым кошмаром. Но именно так, через сны, его, скорее уж подсознание, нежели тело, хотя возможно и оно, сказало ему, чего… хочется. А может и потому, что Сяо Синчэнь был единственным мужчиной поблизости, а в лес Сюэ Ян сбежать по какой-то причине не успел. Хм, какой-то? Его ноги отказали ему прямо в доме, прямо в тот момент, когда он только подумал о том, чтобы уйти. Словно приковали… словно цепями держали, собственные ноги. Насколько же его сущность была дрянью, чтобы до такой степени принижать его достоинство… но онемевшие ноги и подступающий, практически полностью захлестнувший его жар так и не дали уйти. А время, когда он и вовсе перестанет контролировать себя, неумолимо приближалось. То, что Сяо Синчэнь был добрым, Сюэ Ян знал. Добрым… но не жалостливым. А может даже и добрым не был. Во всяком случае в отношении него Сяо Синчэнь руководился далеко не милосердием и уж никак не долгом сильного перед слабым. Во-первых, потому что слабым Сюэ Яна не считал, а во-вторых… потому что никакого долга уже не имел. Он был истерзан и разбит, ему просто не было смысла опираться на свою старую мораль… особенно в вопросе юноши. А Сюэ Ян мог сказать… что Сяо Синчэнь был скорее нежным, чем добрым. Да, нежным. Это поразило его, но именно так он подумал, когда пытался дать оценку его сущности, его… личности. И в характере, и в личности, Сяо Синчэнь обладал именно чертой нежности. Он был нежным… а потому и казался хрупким. Однако это был не хрусталь, который разбивался от малейшего дуновения ветра. Это было что-то такое, что, кажется, разбить мог лишь он сам… что-то такое, похожее на живой драгоценный камень, не мертвый, заточенный в твердую броню, а именно живой. Нежный… в любом своем действии, даже в крике, он был нежным. В нем совершенно не было острых черт, не было яда, не было отравы. Он умел заковать себя в броню, умел проявить твердость… но всё в нем кричало о нежности. И когда взаимодействовал с Сюэ Яном, и когда не прогнал, его не убил, оставил… это было именно проявлением нежности, а не доброты. Как её объяснить… это не мягкость, чтобы как мягкость, то есть от глупости, коей Сюэ Ян считал всякое проявление добра среди невежественной невинности ума и сердца. Нежность… потому что такой была его сущность. Он не мог ударить… хотя мог сдержать, не пустить, отрезать собой от цели. И когда не стал трогать Сюэ Яна… это было от его внутренней нежности, а не доброты. Потому что добро… оказалось злом, и это привело Синчэня к тому, чтобы он начал действовать от сердца, а не от… «добра». А сердце… сердце он имел нежное. Но была и броня. Когда осознание прежней ошибочности и невежества пришло, шок мог привести к тому, чтобы покончить… со всем. И так оно и было бы, если бы он не захотел принять ту действительность, которая так свирепо на него обрушилась, свирепо потому, что слишком велика была иллюзия. Он слишком долго жил в неведении, и правда могла неизбежно погубить его… Однако он… не стал защищать ложь. Он был разрушен правдой, она погубила в нем всё… во что он верил и чем являлся. Принять это осознание означало сжечь свою собственную кожу и остаться ни с чем. Но разве даже так… это не означало, что он может нарастить новую? Что лишившись старого, мог бы создать новое? И, возможно, подсознательно это уловив, впрочем, возможно, что даже не поняв, Сяо Синчэнь не стал… убивать себя. Он был разрушен раздавлен… и если бы… если бы не один юноша, правда которого стрелой вонзилась ему в сердце, но которую он не стал… вытаскивать. Нежность… во всем была нежность. Не любовная, а… как выбор между тем, как погладить то, что непременно обожжет. И именно потому, что он был таким человеком, Сяо Синчэнь «гладил» именно так, каким и был — нежно. Он не стал бить, не стал гнать, не стал угрожать. Нежность его действий была в том, что он… терпеливо ужился с тем, что второй раз было ему дано, и разуму его хватило света собственной души, чтобы понять, что это не просто так. Судьба вернула ему Сюэ Яна как шанс изменить даже не свою жизнь, а себя самого. И Сяо Синчэнь принял этот яд вопреки тому, что он уничтожил его… того его, кем он был. Но не того, кем мог бы стать… кем, возможно, являлся всегда, изначально, до самого большого самообмана всей своей жизни, а именно… самой прожитой им жизни, прожитой во лжи самому себе, в невежестве, в… истинной слепоте, когда изъятие глаз способно привести… к настоящему прозрению, к настоящему… зрению. Сюэ Яна его внутренние волнения не интересовали. Он… был в аду гораздо большем, чем простая потеря иллюзий. В конце концов, сам он не имел такого блага — жить в иллюзии. Он жил в реальности, жестокой и беспощадной действительности, которая ни жалости не знала, ни тем более милосердия. С его точки зрения судьба вновь столкнула его с Сяо Синчэнем, лишь чтобы в очередной раз унизить, подвести к самоубийству. Сюэ Ян этому воспротивился и неожиданно для себя наткнулся на… смирение с противоборствующей стороны. Оно его… не тронуло, даже в каком-то смысле приняло. И Сюэ Ян стал меняться. Он стал… кричать, он плакал, даже бился. Но это были не бои насмерть, это был… разговор, это была ярость, которая страстно желала быть услышанной. Сяо Синчэнь… вдруг стал в его глазах совершенным чужаком, незнакомцем, который… содрогал его мир. И то, что собственные сны вдруг явили ему такое… Он его… изнасиловал. Вот чем это было на самом деле. Он… сознательно пошел на эту близость не ради своего тела — он взял силой то, что было нетронутым. И это привело его в темный восторг. Потому что он совсем не знал… никак не знал, как же сладить с этим человеком, этим до жути пугающим его человеком. Сюэ Ян чувствовал, как велика собственная слабость, как велико собственное унижение от того, как много тот знает… и что совсем не было никаких рычагов давления, никакого преимущества. Он… изнасиловал его. Он знал, что этот человек нетронут, знал «что» именно отнимает и «что» делает. До сих пор насиловали лишь его… и никогда, никогда Сюэ Яну даже в голову не приходило самому взять кого-то силой. Ощущение силы и превосходства, что он осязал, привели его в эйфорию, практически в экстаз. Он принял его в себя, неся в нутре лишь помыслы о том, какое зло совершает… при этом никак не понимал «чем» на самом деле довольствуется. Он… хотел взять его, и было ли это зовом его тела еще нельзя было сказать. Но он хотел… он желал сделать хоть что-то, в чем был бы такой серьезный и тяжелый ход. Он уже не хотел… этого человека терять, но в связи с тем, как жил, не мог действовать иным методом, кроме как… темного умысла. Он знал, что отнимает, и знал, как именно это будет выглядеть в «его» глазах… он всё, всё знал. И брал его, оставшись с ним на одном ложе, впервые делая это сам, а не по принуждению. Он осквернил чистого помыслами и душой человека, он впервые изнасиловал кого-то, взяв силой. Он… овладел им, он наконец-то возымел над ним власть! Эта мысль заставила его кончить, эта мысль заставила его целовать губы, которые в иной ситуации он бы яростно сжимал зубами. Он прижимался к его телу своим, чувствуя горящий в глубине живота и груди экстаз. И желал бы делать это еще, еще и еще… но это уже были крики его тела, его проклятия. Потому что когда он не просто увидел, а ощутил, как луна опустилась в его живот… когда её белесый «свет» ворвался в его огненные глубины, Сюэ Ян испытал чувство если не глубокого счастья, то, без сомнений, лишающего рассудка восторга. И не потому, что в него кончили… а потому что он осязал луну не только глазами. Она… появилась в темных небесах его жизни, и именно это, по причинам, которых он не знал, развело ему руки, как раскрываются врата… к самому сердцу.***
Солнце было уже высоко, когда Сяо Синчэнь тяжело шевельнулся и усиленно задышал ртом. В теле была такая слабость… тяжелая, ужасно тяжелая, словно по его венам всю ночь текли камни, а не кровь. Он не мог понять, какое сейчас время суток, и только когда слуха коснулось пение птиц осознал, что наверняка день… не утро. Не утро! Он резко, насколько мог, подорвался и взвыл — тело было кошмарно тяжелым. Разум начал работать так быстро, как только смог, и первой ясной мыслью, которая в нем возникла… что он просто не мог так ужасно долго и тяжело спать. Мгновенно, хотя и через приложенную силу, нахлынули воспоминания прошлого вечера. Всё, что он помнил, как в какой-то момент жутко захотел спать, а потом… — Ребенок… — в какой-то момент прошептал Сяо Синчэнь и, поползя вперед, упал с кровати. Это была… кровать Сюэ Яна. Его… кровать. Сяо Синчэнь даже не додумался ощупать свои одежды, не коснулось его внимания и то, как щипала кожа груди, как болело… между ног почему-то. И если бы он видел свое лицо… впрочем, оно было омыто, но… виднелись царапины, не стерлась как следует помада. Сюэ Ян ведь не отпускал его целую ночь… Едва встав на почему-то дрожащие ноги, Сяо Синчэнь на ощупь, постоянно наталкиваясь на что-то, пошел в, как думал, известном направлении, и в какой момент осознал, что пошел вообще не туда, не знал. Он… вышел к заднему двору и остановился лишь в проходе. Почему… почему он пришел сюда? Он не знал этого. Как и не знал, что, закутавшись в одеяла, справа от него за стеной лежал… Сюэ Ян. Он… спал, прячась от солнца за одеялами, из-за чего Сяо Синчэнь не слышал его дыхания. Но он там был… пряди его волос рассыпались на деревянных досках пола. Осознав, куда ушел, Сяо Синчэнь вернулся и наконец-то нашел ребенка. Он прикоснулся к нему, холодея от ужаса, что вместо мягкого тепла ощутит… твердый холод. Но… почему ребенок молчит? Он уже давно должен был… захотеть есть. — Сяо Бай?.. — тихо позвал Сяо Синчэнь, не слыша, как дрожит собственный голос. — Дитя моё… Тот голоса так и не подал. Сяо Синчэнь замер, руки его задрожали. Вихрем пронеслись все воспоминания, и осознание очевидного провернуло в его сердце мгновенно всаженный в него кинжал. Он кинулся к ребенку, пальчиками открыл ему рот и приблизился, глубоко вдыхая запах. Пахло… как-то знакомо. Очень, очень знакомо. Неужели… яд? Лицо Сяо Синчэня потеряло всякое выражение. — Погубил… — он взял ребенка на руки и с побледневшим от горя лицом прижал к себе. — Он всё-таки тебя погубил… убил. Сяо Синчэнь всё понял. То резкое наваждение сна, это тяжелое, долгое пробуждение. Сюэ Ян… напоил его и … убил ребенка, всё-таки убил. Не зарезал, впрочем, а, скорее всего… отравил. Отравил… отравил, отравил! — Нет… — голос Сяо Синчэня дрожал. — Нет… Он до последнего не верил, что Сюэ Ян на такое решится. Он… был уверен, он так был в этом уверен. Он знал, что Сюэ Ян боится ребенка, и чем дальше ребенок рос, тем сильнее становился этот страх перед ним. Он даже дышать с ним в одной комнате опасался, даже смотреть в его сторону боялся, такой нервный ужас нагонял на него этот плод насилия и боли. И Сяо Синчэнь понимал, что такой панический страх становился лучшей защитой для мальчика, которого, тем не менее, он хотел вырастить в любви и уважении к человеку, который его родил. Хотел… Повязка мгновенно пропиталась кровью. Вернее, он так подумал, не осознав, что повязки на нем нет. Кровь, стекая по его щекам, коснулась головы мальчика, его темненькой, укрытой плотным пушком волос головы. Сяо Синчэнь хотел срезать хоть одну прядку и оставить на память… себе, поместив её в кулон, который мог бы носить на длинной цепочке, чтобы тот неизбежно касался груди. Он оплакивал мальчика, чувствуя, что его собственная жизнь… закончилась. В этот раз она разрушилась совсем не так, как в прошлый, ведь теперь Сюэ Ян разрушил не его иллюзии, а… явь. Этот мальчик… был самой явственной явью, самым реальным, что только и могло быть в жизни. Сяо Синчэнь так его берег… но до конца уберечь так и не смог. От мысли, что Сяо Бай так никогда и не вырастет, Сяо Синчэнь едва ли сам не умер, и прижимая тельце к себе не ощущал, не ощущал… И даже когда тихое шевеление произошло на его руках, он этого всё равно не понял. Его лицо было страшным от крови, головка младенца вся была испачкана в ней, даже его маленькое, почти крошечное лицо. И только когда Сяо Бай, захныкав, вдруг начал плакать, Сяо Синчэнь только и тогда… ожил. Нет — воскрес. Он отстранился, веки его поднялись, являя миру пустые, а от того и страшные глазницы… в крови, текущей из этих темных слепых бездн. — Сяо Бай?.. — он всё еще не осознавал, что ребенок… — Сяо Бай! Плакал. Он плакал, он был жив! Сяо Синчэнь так уверовал в то, что Сюэ Ян его убил, был так напуган тем, что ребенок до сих пор спал, что не понял… что тот был теплым. Теплым! Он просто не мог его добудиться, а из-за того, что собственные руки горели, принял пусть и немного низкое тепло мальчика за трупное окоченение. — Сяо Бай! — страшное от крови лицо Сяо Синчэня улыбалось и дрожало. — Сяо Бай, Сяо Бай… Мальчик задыхался от криков и слез. Ему тоже… было сейчас больно, и то сонное зелье… в самом деле могло его убить. Могло бы… если бы, слезши с Сяо Синчэня, слепой от удовольствия, с текущей промежностью, причем настолько, что стекало по ногам, Сюэ Ян так же слепо не пошел… к мальчику, который замерзал от внутреннего холода, ведь сонное зелье и было плохо тем, что мешало телу обогреваться, так пагубно оно действовало на подсознание. Тело на самом деле было очень умным, и если вдруг ощущало то, что говорило ему об опасности, например, что человек умирает, оно посылало в сердце разряд и человек подпрыгивал на своей постели. Такое случалось в самых глубоких фазах сна или приближениях к ним. Но если сознание было совершенно беспробудным… то такие сигналы не могли произойти. И с мальчиком… случилось именно так. Его тело остывало, а будучи одурманенным он не мог ни заплакать, ни как-то это ощутить. И… умирал. Умер бы, если бы… Подойдя к корзинке, слепой от наваждения Сюэ Ян упал на колени рядом с ней. Он… улыбался, он совершенно ничего не видел и не осознавал. Но… улыбался, нависая над умирающим ребенком. А потом… Спина его столкнулась с полом, и он перевернулся, укладываясь на бок. Руки его, крепко прижимая к груди, держали… обнаженного, умирающего от холода ребенка. Тело Сюэ Яна было просто пламенным, обжигающе пламенным. Он подтянул колени к животу, сжимаясь в комок, и держал ребенка. Черные волосы Сюэ Яна рассыпались на полу, кончики загнулись так, что форма стала напоминать египетское солнце… черное солнце. Он пролежал так довольно долго, и биение его сердца было столь громким и глубоким, что прижатый к этому мальчик буквально… ожил. От беспробудного, грозившегося стать вечным сна его пробудил этот сумасшедший, обжигающе горячий гул. Он очнулся и стал шевелиться. Его губы двигались, причмокивая, ища… грудь. И нашли её. Сюэ Ян не очнулся, когда быстрые голодные движения на соске стали оттягивать чувствительную плоть. Лишь сжался сильнее, из-за чего тепло его тела стало оплетать Сяо Бая как кольцо. Держа ребенка, едва ли не в единственный раз, пусть и неосознанно, прижимая его к своей груди, Сюэ Ян согревал его своим теплом, держа слишком крепко даже как для наваждения. Он даже не вспомнит, что сделал это… не вспомнит и тепла собственного сына, которое единственный раз ощутил так крепко и сильно. «Клянусь своей жизнью, он жить не будет! Клянусь…» Жестокая роковая клятва черным крылом возвысилась над ними, в хрупкой обнаженности прижатых друг к другу родителя и сына. Этот мальчик… стал для Сюэ Яна самым непоборимым испытанием, самым страшным проклятием. И эхо тех роковых слов нависло над ними тенями остывшего шёпота, который, тем не менее, утопал в красоте их хрупких обнаженных тел. Никогда, никогда больше Сюэ Ян не возьмет его на руки, не прижмет к своему сердцу. Никогда Сяо Баю больше не ощутить это пламенное тепло окутывающего его черного солнца…