Проклятый

«Он во всем моем существе… и во мне самом. Как во тьме сияет свет, так и он сияет в нем»

Наступление грозовых облаков неизбежно. Буря… такая же фундаментальная часть мира, как и теплый солнечный день. Одно сменяет другое… но у обоих одна и та же цель. Так за что же ненавидеть бурю… и за что любить свет? Можно сказать… он пристрастился к тому, что они делали. Это не являло себя как одержимость или топившая разум похоть. Но больше он не плакал… и больше не было причины искать пристанища в тишине собственного дрожащего беззвучия. После того удушения… что-то переменилось. Словно какую-то дымку смахнули, словно закончился… слишком долгий ночной дождь. Утренние птицы запели, возвещая о вступившем в свои права рассвете, и на не прибитый, всё же не придавленный бурей цветок, который так и не коснулся земли, хоть и был к ней вынужденно склонен, села, неслышно подпорхнув, лазурнокрылая бабочка. Она коснулась своими лапками цветочных усиков, умылась капелькой ночного дождя, оставшейся на лепестке, и принялась… любить. За исключением течки, в другое время близостью они не занимались. И в принципе даже не подразумевалось, чтобы это происходило вне того ужасного время месяца или месяцев, смотря как, чтобы они этим занялись. По сути, всё их физическое партнерство сводилось к тому времени, когда у Сюэ Яна начинались… беспорядки в определенной части его физиологии. В другое же время они не то что не сближались — вообще не разговаривали. После того, как у Сюэ Яна закончилась его первая течка в новых обстоятельствах её переживания, он… сбежал. Сяо Синчэнь проснулся тем утром и сразу понял, что Сюэ Яна в доме нет. Та его течка длилась почти две недели, если точнее, то десять дней. Но по-настоящему их близость Сюэ Ян осознал, пожалуй, на третий или четвертый раз того цикла, который стал переживать… вместе с этим мужчиной. Для него это тоже было страданием, не могло не быть, однако одна из ночей неожиданно сняла самую толстую цепь его ошейника, причем сняла так неожиданно и… сильно, что той свободе и легкости, которую он ощутил, Сюэ Ян не просто удивился, а… даже подумал, что, должно быть, умер. В ту туманную ночь луна побледнела, слившись с неимоверным, молочно-серебристым рассветом, тем самым, в котором на прошедший через ночную бурю цветок села бабочка, чтобы, вдохнув аромат цветка, заняться с ним… любовью. Та самая ночь удушения, в которой буря громыхала не снаружи — она всецело ревела внутри, зажатая тисками страха, боли и трагедии. Всё, всё кричало той ночью, ветер пригибал деревья к земле, а само небо чернело, тая в своих воздушных порывах опасность и смерть. Однако смерть — это всегда перерождение, это избавление от старого ради рождения чего-то нового, лишенного прошлой боли, обиды и страха. Что-то… умерло, и что-то родилось. Что-то ушло, а что-то прибыло. Что-то… сломалось, чтобы через руины сломанного прорвалось то, что не просто жаждало расти — оно росло, невидимое взору ни души, ни тела. Когда выныриваешь из глубокого обморока, тебя встречает неописуемо приятный серый туман. Он напоминает чистый лист. Никаких событий в прошлом, никаких ожиданий от будущего. Рассудок не привязан ни к какому прошлому, и не строит никаких планов. Он как будто решает, нырнуть ли ему обратно в черную бездну или позволить белизне окончательно себя пробудить. Там нет никаких цветов, лишь серый цвет, постепенно переходящий в белый. С белым цветом начинают появляться звуки — то тише, то громче. Они затихают с погружением в серый туман и снова пробиваются в сознание с возвращением белизны. Сюэ Ян… открыл глаза среди нитей солнечного света, чувствуя утреннюю прохладу, которая, стекая туманом с листвы, пробиралась в приоткрытое окно похоронного дома. Он не знал, как высоко стояло солнце, в конце концов город И находился в вулканической чаше, что не сравнить с равниной, а значит утреннее солнце вполне могло быть и обедним или предобедним. Но Сюэ Ян об этом совершенно не думал. Его тело, он это сразу понял, было… свободно от пожирающего плоть и разум яда, из-за которого он горел в пламени неконтролируемого желания целых десять дней. Это было дольше, чем он рассчитывал, ведь обычно так затягивалось или когда он сам пережидал свое состояние, глуша себя различными ядами, или когда его насиловали, подсыпая ему возбуждающие средства. Однако этот случай всё же отличался от привычных ему финалов. Тело… было легким. Оно… не умирало от боли и даже её эха не услышишь. Ему… ничего не болело, совсем ничего. И он лежал, ощущая лишь утреннюю сонливость, легкость в каждой мышце и полное нежелание вставать. Это была его реальность… но не вся. А когда он осознал её полноту… «Он»… лежал рядом. Сюэ Ян слишком резко привстал и обернулся, однако по какой-то причине обычно чуткого Сяо Синчэня это не разбудило. Он спал так крепко, как, пожалуй, не спал еще никогда с той поры, как спустился со скалистых гор, и его сон правда можно было назвать беспробудным. Сюэ Ян же… начал дышать чаще. Он смотрел и смотрел на этого человека, с которым не расставался последние десять дней и который… «был» с ним. Чувство истерики не приходило, чувство отвращения тоже. Он был на удивление сыт, свеж и совершенно в силах. Лежали они на чистых простынях, подушка и одеяло были сухими, делами двух тел в доме даже не пахло. Всё было… как какое-то тихое, но совершенно привычное волшебство, то, что иные, другие, которым подобное счастье неведомо, назвали бы волшебством, тихим раем, священной обыденностью… той самой, которую сбережешь ценой себя самого, ибо без неё тебя уже не будет. Сюэ Ян постепенно начал приходить в себя. То, что он настолько был в силах, расфокусировало его и даже сконфузило. Он двинул бедрами, сжал ягодицы, привел в движение таз и туловище. Ничего. Один сплошной… комфорт. Ничего не болело, нигде не кровило. И самое главное… не было никакого отвращения, возмущения… отторжения. Его не тошнило, даже голова была свежей, во всех смыслах. За окном пели птицы, и это как-то тоже дезориентировало. Потому что красота их пения как-то ненормально звучала там, где пронеслась такая буря. А он, растерзанный ею, но в хорошем смысле, очнулся полный собственного духа и бодрости, очнулся среди солнца, синего неба и пения щебечущих в ветвях птиц. Сюэ Ян сбежал тогда, и Сяо Синчэнь не видел его добрых три дня. Где он был и что делал заклинатель не знал, однако когда Сюэ Ян вернулся, спрашивать не стал. Да и другие темы… не заводил. Они даже не здоровались и оба старались не пересекаться так, чтобы не создавать себе обязательных причин заговорить. Так продолжалось сорок пять дней. Ровно сорок пять дней… потому что по истечении этого времени выбора у них не осталось и пришлось… заговорить. Правда иначе… совсем не словами. Из-за того, что еще не пообвыкся и всё еще лишь осознавал всю эту ситуацию через призму своих страхов и противоречий, Сюэ Ян не стал отслеживать перемены своего физического состояния, хотя и не упустил тот факт, что по прошествии месяца течка не наступает. Он, нисколько не думая, сразу списал это на прошлый опыт, понимая, что разумное и здоровое переживание этого периода времени уменьшает отдачу и в принципе переживается легче. Здоровая и качественная близость… удлиняла промежутки времени между этим периодом в его жизни. Но чего Сюэ Ян никак не мог предугадать, так это то, как она проявит себя во второй раз. Он часто падал, даже сказать много, но на руки этого человека… казалось, он должен был падать всегда. Сорок пятый день увенчался тем, что, абсолютно не предвещая никакой беды, его тело… слишком резко и слишком странно предало его. Он просто шел, он пересекал комнату в сторону своей кровати, чтобы поспать. Сяо Синчэнь тогда стоял возле стола и пеленал мальчика. Сюэ Ян не один раз зло косился на этот стол в такие моменты, и даже один раз выругался, точнее огрызнулся, что, из-за того, что он использует его как пеленальный стол, есть за ним он не будет. Сяо Синчэнь отмалчивался на это, понимая, что чужое раздражение, а тем более «его», не уймет никакой разумный аргумент. Он лишь вызовет большее сопротивление и усилит напряжение. Вот и молчал, что для него, и так молчуна, было дело привычным. Сюэ Ян шел, когда вдруг ноги его подкосились и он, задушено вскрикнув, начал падать, и если бы не молниеносная реакция Сяо Синчэня, без сомнения, грохнулся бы на пол. Заклинатель поймал его так быстро, как и сам не мог ожидать, а поймав встревоженно начал вслушиваться. Сюэ Ян же… он схватился за его руки и выгнулся, видя лишь то, как в глазах пляшут мерцающие точки. То, что он почувствовал… такого еще никогда не было. Из-за насилия, которое над ним учиняли, из-за того, что никогда нормально не переживал этот период, то и наступал он более чем некомфортно, однако крадучись, как змея, постепенно нарастая. В этот же момент… он вступил в него сразу, причем это самое «сразу» было не описать. Он просто… упал в это состояние, чем повторил падение своего тела. В его животе так резко распустился этот пламенный цветок, сразу же влившись в кровь и обогнув его всего, что Сюэ Ян сразу лишился разума, погрязнув в текучей истоме, которая отравила всё его сознание. Сяо Синчэнь тоже не сразу понял, что «это» произошло, но по тому, как выгнулось его тело и как сцепились его пальцы, понял, что это… не боль. Сюэ Ян задышал чаще и зрачки в его глазах стали больше. Он повернул взгляд к Сяо Синчэню, при этом совсем его не видя и… улыбнулся. Его улыбка сопровождалась выдохом, и именно в этом выдохе Сяо Синчэнь её и узнал… сам факт того, что Сюэ Ян ему улыбался. А в животе Сюэ Яна распускался цветок, который пылал так же, как и его губы, а лепестки словно щупальцами огибали чашу его «жизни», сжимая её и вливая в неё свой раскаленный чувственный яд… После той ночи с удушением Сяо Синчэнь понял, что через смерть, которую получил, освободился от своего страха и… что-то изменилось. А доказала это вторая их близость. Сяо Синчэнь больше не плакал и как-то спокойно, в самом деле с сердечным спокойствием принял то, что его ожидало. Он поднял Сюэ Яна на руки и отнес его, потерявшего себя, на кровать. Глаза Сюэ Яна были закрыты, а сам он томно ворочался, пока Сяо Синчэнь убирал ребенка в колыбель и создавал вокруг него купол тишины. Потом он развернулся и направился обратно, туда, где его, только его… ждали. Он подошел к нему и опустился коленом на кровать. Сюэ Ян лежал на животе, но как-то очень сжато. Его лоб покрылся испариной, и он тяжело дышал. Он не помнил, что это время наступало бы так неожиданно и резко, больше того — так… сладко. Он просто… утонул в этой сладости, в этой дрожи ожидания, которая чувственно содрогала каждую клетку его тела, каждый нерв, даже каждый волосок на его коже. Это телом он упал, а вот нутром… скорее плавно опустился, словно лист, упавший с ветки, словно капля, сорвавшаяся под тяжестью своего веса. Она долго наливалась и вот… наконец-то сорвалась, став последней каплей в чаше, которая и наполнила её до самого конца. Пальцы Сяо Синчэня мягко проникли под ворот его одеяния и плавно стянули, огибая лопатки и поясницу. Сюэ Ян ощутил касание прохлады на обнажившейся коже спины, он почувствовал обычное тепло как прохладу, потому что сам горел так, что его кожа уже сияла от покрывшей её сетки пота. И когда действительно прохладные пальцы Сяо Синчэня коснулись её, застонал так, что из разбухшей в ожидании плоти выскользнула влага, впитавшись в ткань его одежды. Этот стон прошел через Сяо Синчэня… практически буквально. Он вошел в него, ему под кожу, обогнув напряженное тело, и странный трепет охватил заклинателя, вынудив его дыхание сорваться из приоткрытых губ. Он наклонился к обнаженной коже на спине Сюэ Яна и несмело, очень робко, но искренне и чисто коснулся её своими губами, тем, что можно назвать поцелуем. Глаза Сюэ Яна были закрыты, он не почувствовал этого поцелуя и просто выгнул шею, из-за чего интуитивно Сяо Синчэнь потянулся к ней. Он не мог ощутить тот запах, который выделяла эта кожа, но никак не мог игнорировать её жар, её… вкус, который, как и у каждого человека, был солёным из-за пота, но… эта соль странным образом ощущалась не солью. Как бы и ею, но в то же время… и нет. Это была не соль слез, не соль пота. Это был как нектар, который покрыл соленую кожу, впитал эту соль и растворил её в себе. Лишь эхо соли было слышно, остальное же… таяло как на самой коже, так и на языке, вкусившей её. Продолжая целовать, Сяо Синчэнь снимал с себя верхний халат, прекрасно зная, что не обнажится до конца. Он обнажит только то, что было необходимо, и еще много лет он никогда не предстанет перед ним абсолютно обнаженным, хотя самого Сюэ Яна будет брать только в том, в чем рождается каждый человек — в коже. Но это было не рождение. Она его… звала, она пылала, она жаждала быть исцелованной и искусанной, облизанной, обласканной; страсть сочилась из каждой поры, пропитывала и без того пахнущие цветами и мускусом волосы, пропитывала даже ресницы, даже кончики ногтей. Поскольку был частично вжат лицом в одеяло, Сюэ Ян издал грудной протяжной звук, в котором Сяо Синчэнь угадал зов страдания, мучительного ожидания. «Там» всё разбухало и трепетало, сочилось и текло, увлажняя пути проникновения и… еще более глубокого погружения, туда, где в мужском теле притаилась чаша жизни, охваченная пламенем и ядом, который отравливал, чтобы быть выпитым. Эта чаша была полна страстного яда, который не победить — только выпить, ибо он… сам себе противоядие. Его необходимо было… выпить, и только так от него можно было излечиться. Потому что, если он будет переполнять чашу, выливаясь за края, он отравит… и только будучи испитым исцелит. Вот только… к чаше этой никогда прежде не примыкали губы, по доброй воле не примыкали… в том числе и его собственные губы. Эту чашу… опрокидывали насильно, и растекался её яд, а не был испитым, растекался топя, а не исцеляя. Теперь же… две пары губ в одночасье прижались к её краям, прижались мягко и добровольно, лакая из неё этот полон боли и страсти яд. Две пламенных пары губ и одна чаша… рок и рай, ад и абсолют, плоть и пепел. Волна растекшегося пламени хлынула Сюэ Яну в живот, когда другая плоть проникла в него, точно подбросив эту волну, словно дрожь морского дна, вызывающая пенные штормовые вихри. Он вцепился пальцами в одеяло и слезы хлынули из его темных открытых глаз. Ресницы стали влажными, жар поднялся к щекам, ибо губы не могли его удержать. Они и так пламенели, эти прекрасные, мягкие, до безумия горячие губы. Как же они пламенели… даже розе не сравниться с тем, как красны они были. Голова Сяо Синчэня была низко склонена и лбом он почти упирался Сюэ Яну в место между лопатками. Тело заклинателя натянулось и замерло, точно тетива, и когда он плавно двинулся назад, то невольно схватился пальцами за белеющие бедра, сжав их и ощутив, какие же они… мягкие. У Сюэ Яна были до безумия красивые и ровные ноги, но его бедра, они… были нежными, а когда он расслаблял мышцы, то мягче становились и они. Даже живот его, казалось, тяжелея от желания, тоже становился мягче. Это было невозможно чужой руке ощутить, однако под кожей живота двигались те мышцы, к которым напрямую, пожалуй, могло прикоснуться лишь одно… или просто посылать туда эхо движения, которое превращало эти мышцы в пенные волны, созданные дрожью морского дна. Двигаясь, наращивая темп, однако не теряясь в том, что ощущал, Сяо Синчэнь примыкал к Сюэ Яну и буквально дышал на него, во всех смыслах. Боли… он больше не ощущал, и то, как эта близость взволновало его… не понимал. Упустил он и тот момент, когда начал упиваться тем, что они делали, когда начал… наслаждаться той близостью, которая между ними происходила. Он чувствовал не просто физическое наслаждение — его охватил восторг, которая эта близость в себе несла. И потому, что поймал его, что тот слишком быстро покинул его тело, не успел прикрыться, из-за чего излился прямо на другую кожу. Ноги предали Сюэ Яна, и он распластался на кровати. Обнаженный, его ягодицы и бедра были неплотно сомкнуты, а сам он, казалось, задыхался. Напряженное отверстие бесконтрольно сжималось и разжималось, а внутри царила буря, кусающая его и стекающая горячим медом из вереска, растущего на укромной равнине, где над ним возвышались горы, а внизу был… океан, своими прибывающими волнами дыша на цветы соленым бризом, в то время как с гор спускался нежный туман. И горный туман, и морской бриз — это две молочные реки, обе белые, хоть и из разных источников текущие. Но они омывали пьянящий пурпур вереска, который, смешавшись с любовью мотыльков… пламенел багровым раскатом не то войны в цепях любви, не то любви в цепях войны. И вереск опьянел от любви. Мыслимо ли, как разные волны цвета, сливаясь друг с другом, стали творить волшебство с несчастным цветком, утонувшем в любви. Вот его цвет стал подобен «цвету тёмной морской волны» — маренго. Но вот красный и синий слились и родился цвет «маджента». Сливаясь равными частями, двое становились чем-то единым. И это рождало… ту самую чувственность, которой невозможно было не подчиниться, перед которой невозможно было устоять. Сяо Синчэнь слился своим телом с телом Сюэ Яна и… пропал в этом. А случилось так, потому что он… умер, а очнувшись начал жить иначе. Тот молочный рассвет… был пенной волной, к которой стек горный туман, и слились эти волны на вересковом поле, где, погрузившись в сердце цветка, бабочка шептала о том, как прекрасна любовь…