Порктябрь

Взвивается. Смотрит испуганно. Думает, что я все еще злюсь. Боится, что я пришёл добавить. Роняет голову. – Господин!.. Как же его голос пробирает. – Тихо, Грим. Лихорадочно думает, прямо видно, как перебирает в голове – за что ещё? Неужто я, его господин, ещё недостаточно исхлестал худощавое тело плёткой? Спрыгивает с лежанки – неуклюже, неловко, истомлённое болью туловище почти схлопывается – вижу, как его мышцы воют о том, чтобы их не нагружали. Становится передо мной на одно колено, разводит руки в стороны. Словно говорит – я твой; ты владеешь не только моим телом и жизнью, я следую за тобой не просто по принуждению – так сделай то, что посчитаешь нужным. Как будто я уже не сделал больше чем надо. Как будто не порол тебя жёстче, чем ты заслужил, сильнее, чем выпорол бы любого обычного слугу за то же прегрешение. – Встань. Повинуется. С трудом. Выпрямляется. Горделивая осанка, тонкая кость, изящные черты лица – сразу видно, что происходит из благородного дома. И темперамент соответствующий. Нет в нём, юноше, отданном мне в служение, меланхоличной, обречённой угодливости рождённого слугой. Живой ум, энергия, желание работать. В желании угождать – тяга к новым свершениям, а не подлизывание или страх наказания. Конечно, любого можно замытарить до трусливого пресмыкания, но у меня нет такой задачи. На Грима я полагаюсь как ни на кого другого: знаю, что он не сбежит, что примет столько ударов плети, сколько мне будет вольно назначить. И то обстоятельство, что он всецело доверяется мне, удерживает мою руку от смертельных ударов. Но вот от сильных ничто не удержало. Протягиваю ему фляжку. Он не решается её принять. – Не заслужил, мой господин, – озвучивает он свои сомнения. – Бери. Принимает. Держит в руке. Господин Рассет велел бы флягу открыть, вернуть и вылил бы её содержимое слуге на голову. Я не Рассет, во мне нет глумливой жестокости. – Пей. Колеблется. Сейчас впору говорить, что там не яд. Нам это не требуется. Мои наказания никогда не бывают исподтишка. Его колебания – интуитивная дань вежливости. Он не ставит моё повеление под сомнение – он даёт мне время передумать. Пьёт, закрыв глаза. Тихим постаныванием обозначает благодарность. Смотрит на меня – вот уже не испуганный взгляд, обычный, нейтральный, с мягкой заинтересованностью, с гордыми искорками. С налётом боли… Забираю флягу. – Разденься, пожалуйста. Не хочу, чтобы следы плети воспалились. Смотрит на меня со страхом. Не протестует, но очень хочет. – В чём дело? – спрашиваю я его. Мотает головой. Стягивает рубаху, спускает штаны, ложится на живот. Достаю баночку мази из березового дёгтя. – Мне, между прочим, этот запах всегда нравился, – говорю я ему. – Напоминает мне о причале. Старые мостки, просмолённая лодка… Он выдыхает с облегчением, громко. – Мой наставник имел обыкновение засыпать раны, где плеть пробила кожу, солью. Или заливать уксусом, – говорит он. Теперь понятно. – Он действительно верил в этот метод, или это было способом ужесточить наказание? – Не знаю, мой господин. – Кожа не пробита, – сообщаю ему я. – Крови нет. Мягко касаюсь плеч, там, где следов нет – дать привыкнуть к ощущению от руки, к её температуре. Грею в пальцах вязкую мазь. Касаюсь больного места легко. Грим снова сигнализирует об облегчении лёгким стоном. – Много чести слуге, – говорит он с придыханием, – такая забота от господина. Пожимаю плечами: – Пусть завидуют. – Никто не любит слуг на особом положении… Как будто он по определению не на особом положении. – Кроме меня. Затихает. Наслаждается словами, смакует их про себя. Я не тороплюсь. Работы я себе отмерил немало. Не жалею. Не перестарался. Ни о чём не сожалею. Жалею – его. За глупую, преданную готовность испить боль до дна. Наконец закончив, набрасываю на него покрывало. Треплю тёмные волосы. – Жив? Пусть только не врёт, что на седьмом небе от счастья. Сладко потягивается, сколько позволяет больная спина. Кивает – подбородок к плечу, щека трётся о подушку. – Отдыхай. Выздоравливай. Смиренно касается тонкими пальцами моей руки, нашедшей себе нетронутое место на его плече. – Господин… – Я здесь. Отдыхай. Спи. Тянет меня за руку, прижимает щеку к ладони. Успокаивается. Задрёмывает. Всё-таки сожалею.