Порктябрь

Впервые Толик встретил Бима, когда они с ребятами играли в футбол, а мяч укатился. Тогда бродячий пёс увидел его, схватил и взялся грызть. Они боялись, что совсем продырявит, а он возьми да мяч им принеси. И лапу дал. Хороший пёс. Добрый. Все ребята его сразу бросились гладить и пытаться покормить. Пока тот злыдень его не увёл. А кто его удержит? Строгий такой… Против взрослых не попрёшь. И против неприятной учительницы не попрёшь тоже, но всё-таки от неё хоть какая-то польза. Без Анны Павловны Толик бы не узнал, что Биму кто-то покалечил лапу. Не узнал про двадцать первую школу и Люсю. Не нашёл бы милого, бедного, побитого пса с чёрным ухом. Дома Толик, конечно, нарвался на выговор от матери за то, что задержался, и за пропущенные занятия ненавистной музыкой. Но тут же сообразил: так нельзя. Если он хочет посещать Бима, то надо быть на хорошем счету у родителей. Мама, разумеется, всё равно ворчала, что сын неизвестно где шляется и неизвестно с кем водится, а папа кивал и поддакивал. Зато так Толик узнал об объявлении, которое подали в газету склочная соседка и тот злыдень, который украл ошейник Бима: мол, шляется тут бешеный беспородный сеттер с тёмным ухом… будьте бдительны, сообщите… Предупреждён – значит вооружён. Именно Толик уговорил Николай Игорыча посмотреть Бима, и тем спас пса от милиции: заверений ветеринара, что пёс вовсе не бешеный, хватило. Николай Игорыч оказался хорошим человеком: рассказал, как за больным Бимом ухаживать, прописал мазь и микстуру, всё пытался дать деньги на лекарства. Толик выдохнул. И, чтобы не попасться, стал с двойным усердием заниматься на пианино, к сытой, самодовольной радости матери. Ей даже понравилось то, что он в фотокружок записался, а он ведь только хотел послать фотографии Бима Иван Иванычу, хозяину пса, в больницу. Так что зря мама думала, что это он так отвлёкся от мыслей о собаке. Зато усыпить внимание удалось. И всё было хорошо, пока домой к маме не заявилась учительница Толика, та самая неприятная Анна Павловна, которая влепила ему двойку за сочинение о любви к животным. И всё-всё маме рассказала: и про то, что он отвлекается, сконцентрироваться на занятиях не может, и про то, что с уроков убегает, и даже сочинение дала прочитать. Зря Толик в конце от отчаяния написал, что Бима он обязательно найдёт. Сам так выдал себя с потрохами. Дома был закономерный скандал. Толик стоял, руки по швам, в своих белых тапочках, на паркете «ёлочкой», пока отец разорялся: – Мой сын – прогульщик и лжец! Всё, никаких больше гуляний! – Но папа!.. – попытался воззвать к отцу Толик. Безрезультатно. – Я ничего не желаю слушать! Ты потерял моё доверие, – объявил отец. – Довольно. И никаких собак – тем более бешеных. Ругали и ругали. Обидно было ужасно. И как мама верила газетам, а не сыну. И как отец пытался выудить из Толика информацию про местонахождение Бима. Толик не дал обвести себя вокруг пальца: – Я вам больше ничего не скажу! – воскликнул он. – Как ты с отцом разговариваешь! – взвилась мать. – Никакого уважения к родителям! Нет, ну это же ни в какие ворота! – возмутилась она и подтолкнула мужа под локоть, забирая у него портфель с бумагами. – Да, да… возмутительно! – согласился тот, отчего-то немного теряя запал. – Ну это же больше нельзя так оставлять! – подлила масла в огонь мама. – Позорить нас перед школой! Всю подноготную о нашем доме рассказывать! Какое Анне Павловне дело до того, люблю я цветы или нет, зачем же меня грымзой выставлять. От них ведь действительно одна грязь. Вот, – кивнула она отцу, склоняя голову набок, словно заигрывая, – сколько раз было ему сказано, не возиться с этим рассадником блох, а он всё никак не поймёт. – Так, – сказал отец. – Нам с Толиком надо поговорить. А ну марш в свою комнату! – прикрикнул он, неуютно поправляя очки. – И не пойду! – снова по-бунтарски сказал Толик. – С вами невозможно разговаривать. Эх, вы!.. Под гневным взглядом жены, у папы Толика оставалось не так много вариантов. Он выпутался из пиджака и замешкался, пытаясь вытащить язычок пряжки ремня из дырочки – для этого пришлось втянуть живот, а с этим выпустить воздух. – Это с тобой невозможно разговаривать! – объявил он, когда наконец смог снова вдохнуть. – Человеческого языка ты не понимаешь. Родителей – не слушаешься! Он сорвал с шеи полосатый жёлто-коричневый галстук, закатал рукава пропотевшей под мышками белой рубашки и угрожающе надвинулся на сына. Толик не сдвинулся с места, только чуть больше съёжился. Отец схватил Толика за шкирку, толкнул, сгибая вперёд, огрел ремнём по светло-коричневым брючкам. Мама тут же засуетилась, убежала отнести портфель. Толик тоненько завыл, айкая, на чистом инстинкте попробовал вырваться, и оказался на четвереньках. – Ещё и сопротивляется! – возмущался отец, подзуживая самого себя. Толик оказался в самой что ни на есть классической позе советского хулигана: голова меж отцовских голенищ, руки на отцовских щиколотках, вихляющий зад вполне себе удобно подставлен. Оставалось только, чтобы разъярённый отец потерял брюки и оказался в одних семейниках. Но нет. – Ай! Так нечестно! – кричал Толик. – Че-е-стно! – низким басом гундел отец, наклоняясь вперёд и сдирая с Толика брюки и трусы. – Матери дерзил! Врал! Прогуливаешь! Гадости пишешь! Если гадостные хлопки ремня по заду ещё можно было вынести, то по бёдрам было совсем невыносимо, а с этого угла именно по ним прилетало самым краем вдвое сложенного ремня, с особой силой. Толик кричал зло, тоненьким высоким голосом, айкал, вырывался, и отца это одновременно пугало и сердило. – Где эта твоя собака? – снова прикрикнул он. – А ну рассказывай, а то я с тебя три шкуры спущу! Ну! Сознавайся! Толик визжал, пытаясь прикрыться руками, но ничего членораздельного не выдавал. Отец наконец выдохся и охолонул. – А ну в угол! – прикрикнул он из последних сил. – И подумай над своим поведением! Мама невозмутимо проскользнула мимо. – Вот и правильно, – защебетала она, – может, вот так хоть дойдёт… раз словами никак! Толик потёр припухшие заплаканные глаза тыльной стороной кулачков, отворачиваясь, пряча лицо в угол. – Я вам… всё равно… больше ничего не скажу, – пропищал он в стену.