Порктябрь

В том, чтобы проводить часть каникул у дедушки на даче, была особая прелесть. Всё такое уютное, старинное, былинное даже можно сказать. Косички из чеснока над плитой, чугунная дверца печи, которую надо подцеплять кочергой, чтобы не обжечься, ужасно мусорные дрова в металлической корзинке с большими ячейками, соломенный веник, чтобы этот мусор заметать под печь, пока руки не дойдут вынести за порог и с крыльца… Разделочные доски с цветочным узором по краю, каждая на своём гвоздике, жестяные баночки с названиями круп и специй на полочке над столом, а рядом с ними – новые веяния: растворимый кофе и чайные пакетики. Атмосфера как в детстве. Даже неудобства можно ради такого перетерпеть. А уж как радовался Марат! Да уж. Анна вздохнула. Что ни день, то новое приключение. Чего ещё, конечно, ждать от двенадцатилетнего пацана. Ему тут раздолье, в этом и смысл. Но ведь такое ощущение, что он специально! Как будто мало есть занятий без риска для здоровья и порчи имущества! Один раз, ещё до второго завтрака, Марат явился домой в мокром спортивном костюме, покрытом тиной. – Марик! – всплеснула руками Анна. – Ловил лягушку, – кратко сообщил тот. – Тебе нельзя одному купаться в карьере! – А я и не был у карьера, – невозмутимо ответил Марат. – Я у дяди Толи в камышах был. У него там такая яма декоративная и типа пруд посередине. – Знаю я. – Эта заросшая яма украшала двор дяди Толи ещё в детстве Анны, и не менялась – как и сам дядя Толя, лысый, белобородый, костлявый как гуль. – Ну так там такие огромные лягушки, – спокойно пояснил сын. – А через пруд доска. Ну я и полез по этой доске. И вот. – А если б ты утоп? – возмутилась Анна. – Ну, не думаю, – сказал Марат. – Я же всё время цеплялся за доску. Просто ноги соскользнули, узко было. Я не знаю, как там глубоко, не успел прощупать. – Ещё бы мне успел! Раздевайся, горе моё луковое, – сказала Анна. – В бочке сполосни и повесь на веревку сушиться. Лягушку-то поймал? Марат радостно кивнул: – И отпустил. В другой раз сын исчез ночью. Классический случай – пустая постель, приоткрытое окно. – Светлячков днём искать бессмысленно, – благоразумно указал изловленный следующим утром Марат. – Ох, Марик, ты меня доведёшь, – упёрла Анна руки в боки. – Ну, – сказал Марат, глядя в пол. Пока не довёл. В следующий раз сын попался не на зоологическом интересе, а на историческо-архитектурном. У Валуевых ещё лет десять-пятнадцать назад случилось короткое замыкание и сгорел почти достроенный домик. Они до сих пор ни участок не продали, ни сил начать заново не нашли. Остов из белого камня, облизанный до черноты языками пламени, с решетом искорёженных потолочных балок, возвышающийся среди зарослей крапивы, сурепки и лебеды, разумеется, будоражил воображение. Марату туда было нельзя, поэтому Анна не узнала о том, что он там был, покуда под его весом одна из балок не обвалилась. Марат умудрился сверзиться с высоты пяти метров, средь крушащейся развалины и шрапнели из мусора – и отделаться ссадинами и ушибами. Ну и словесной выволочкой, конечно. – Ты с папой так хулиганишь? – спросила Анна, выдав Марату речь про то, как там опасно и что ему там быть нельзя, а он пошёл. Марат тревожно поднял на мать глаза и долго что-то искал в её лице. – Бывает, – осторожно ответил он – и был отправлен отбывать домашний арест. Правда, надолго Анны не хватило, и пленник снова был выпущен на свободу, наслаждаться летом. Насладился сполна: залез в старую дедушкину машину, проехал по траве через двор и предсказуемо застрял в канаве. – Зачем ты в пепелац сунулся? – возмущалась Анна. – Ну, мы с папой раньше водили, – отвёл глаза Марат. – Захотел попробовать. – Попробовал? Марат замялся. – Как заводить и стартовать, оказывается, помню. А маневрирую плохо. Не чувствую размеров машины и где колеса. Анна свирепо покачала головой. Марат замер, съёжился, цепляясь правой рукой за левое плечо и утыкаясь подбородком к ключицам. – Ты можешь хоть один день не хулиганить? – раздражённо спросила Анна. – Ну, вроде на сегодня всё, – ответил Марат, всё ещё сжимаясь. – Мы календарные дни считаем или двадцать четыре часа от последнего косяка? Анна сердито вздохнула, отмахнулась. Пошла к соседу, покаялась, что села в отцовский драндулет и застряла. Тот радостно поблеял про баб, которые не умеют водить, и вернул древний автомобиль на место, вытащив его из канавы не менее допотопным трактором. Марату сошло с рук несанкционированное разжигание костра у заброшки (пытался приготовить суп из лебеды и морковки), распуганные по нечаянной оплошности куры соседки, попытка курить солому как сигарету и езда на велосипеде «без рук» – после того, как он продемонстрировал, что способен долго не падать. Тем смешнее и трагичнее, что поводом для прорвавшейся ярости стало рядовое, в общем-то, событие. – Марюш! – позвала Анна, накрывая завтрак. Марат вышел из спальни, зевая. Сел у торца стола, лениво потянулся, взъерошил волосы. – Поздно я сегодня, – отметил он, вгрызаясь в бутерброд, увенчанный мини-яичницей. – Отдыхай, пока дают, – отозвалась Анна с лёгкой улыбкой, споласкивая руки. – Как раз сегодня тороплюсь, – сказал Марат, пытаясь выпить чай залпом и не преуспевая в этом: слишком горячо. – Куда? – спросила Анна. Марат помедлил. – Надо помочь дяде Юре с поленницей, – как можно нейтральнее сказал он. – А что с поленницей? – Ну, упала, – отвёл глаза Марат, откладывая бутерброд. – Э-э-э, – сказала Анна, чувствуя подвох. – Ну, – сказал Марат, всё ещё изучая столешницу. Анна села вполоборота у угла стола, взяла Марата за руку. – Рассказывай, как там поленница упала. – Она же хлипкая, – посмотрел на мать исподлобья Марат. – Четыре палки стоймя, крест-накрест сзади, и типа к стене сарая прислонена. – Ну? – И сверху кое-как рубероид положили и только обломки шифера. Анна закатила глаза. – Я знаю, как она выглядит. – Вот и упала. – Так. Ты при этом присутствовал? – Анна убрала руку, чтобы упереться ей в бок. Почему-то нарастающее раздражение было легче переносить, если не противиться желанию тела принять обвиняющую позу. – Потому и знаю, – откликнулся Марат. – Сам опрокидывал или кто помог? – уточнила Анна, сразу думая на Лёшку, сына дяди Юры. – Притяжение земное помогло, – отозвался Марат. – А когда поленница рухнула, дрова рассыпались. – А что дядя Юра сказал? – А он не заметил. Это было как-то странно. Опрокинувшуюся поленницу не услышать и не заметить трудно. Но Анна не теряла надежду по кусочкам сложить события в последовательную историю. – Рассказывай, как опрокинул, партизан, – потянула за очередную ниточку Анна. – Неосторожно встал, – ухмыльнулся Марат. – Как можно опрокинуть поленницу, неосторожно встав? Марат не смог сдержать широкую улыбку. Поднялся из-за стола, стоймя доел бутерброд, поспешно запивая его чаем. – Если залезть на крышу. – Марат! – возмутилась Анна. – Что ты делал на крыше? – Лазил. – И ведь не в первый раз, наверное, – вздохнула мать. Марат наверняка прекрасно знал, что нельзя, и повторять это сейчас не имело смысла. – Что пошло не так? – Оступился в темноте. – Какая темнота? – снова возмутилась Анна. – Знаешь, летучих мышей, как и светлячков, бессмысленно наблюдать днём, – объяснил Марат. – А ночью они вылетают из того маленького окна в сарае, которое под самой крышей. И если залезть на поленницу, то… – То есть ты опять пошёл искать какую-то живность! И опять ночью убежал! – Так и есть, – согласился Марат, пролезая между Анной и шкафчиком, на котором стояла электрическая плитка. – Теперь надо помочь собрать. Или как это называется. Разложить. В стопку. – Ну сколько раз можно тебе говорить! – воскликнула Анна, хватая Марата за плечо. Тот послушно остановился. Лягушки, светлячки, машина, заброшка, поджог, неаккуратная езда, теперь летучие мыши и поленница… Анну накрыло желанием как следует Марату вломить, но под рукой, как назло, ничего подходящего не было. Взгляд сердито скользнул по с детства знакомой кухне. Не разделочной доской и не поленом же!.. Вот! Веник! Грозился же папа в её детстве – веником выпорю. Ой, напросился… Анна отпустила Марата, протолкнулась мимо, схватила жёлтый соломенный веник – и нагнула даже не попытавшегося вырваться сына над столом. Сердито хлопнула широким соломенным веером по штанам раз, два. Из горла Марата раздался какой-то непонятный, сдавленный звук. Анна растерялась, как будто только что осознав, что взялась делать сыну больно. Чисто по инерции нанесла ещё один удар, словно рука не успевала за мыслью. И тут Марат не сдержался – и заржал в голос. Анна так опешила, что тут же отступила. Но Марат разогнуться смог не сразу – всё стоял над столом, опираясь на запястья и сотрясаясь от хохота. И этот смех был настолько заразительным, что всё раздражение моментально улетучилось. Смутившаяся Анна вернула веник из сорго на своё место, в угол у печки. Марат наконец встал прямо, повернулся к матери лицом, раскрасневшийся и тоже смущённый. – Прости, мам, – чуть виновато сказал он сквозь ещё не полностью унявшийся смех. – Ну не больно же совсем, по-моему, даже подушкой можно ударить сильнее. Анна тоже рассмеялась, смущаясь ещё больше. Ну не дура ли! Бросаться на парнишку, драться с ребёнком… фу такой быть! – Ты что ли сходи дедушкин ремень принеси, солдатский, – посоветовал Марат. – У него в шкафу висит, на внутренней стороне двери. На реечке такой. Улыбку стёрло с лица Анны. – Или вот у бака куст краснотала растёт, – рассудительно продолжил подсказывать варианты Марат. – Я уж не говорю о… Анна сгребла сына в объятия. Марат удивлённо замолчал. – Прости меня, Марюш, – тихо сказала она, стараясь дышать через рот, покуда кухонька искривлялась и плыла перед переполняющимися глазами. – Я что-то не поспеваю… за твоей сменой настроений, – сообщил Марат, заботливо поглаживая расчувствовавшуюся маму по спине. Анна чуть отстранилась, поцеловала сына в лоб, снова прижала к себе. – Ну эй! – запротестовал Марат. – Всё, иди, – махнула рукой Анна, отпуская сына. – Не убейся только. Она знала, что телефон тут связь не ловит, надо выйти за сарай на холмик. Но всё равно сразу достала его и написала смс Дмитрию: «Знаешь, теперь Марат будет всё время жить только со мной».