Порктябрь

Амарион, мастер высшего колдовства, вёл своего потрёпанного ученика, Эланда, крепко сжав его плечо. Эланд шаркал ногами, носками внутрь, иногда припадая на левую ногу, и на ходу пытался отряхнуть порванную и запылённую мантию – но не вырывался. Наверное, угроза, что его поведут по коридорам и лестницам академии, крепко вывернув нежное острое ухо, удерживала его. Вряд ли учитель стал бы расходовать магию на то, чтобы связать его красиво и лишить воли, дабы он мог гордо продемонстрировать своё несогласие. Идти же как нашкодивший эльфёныш он не хотел. По счастью, на исходе ночи в коридорах ещё почти никого не было. Амарион открыл тяжёлую дубовую дверь, затолкал ученика в свою комнату. По крайней мере, здесь его позору точно не будет свидетелей... Эланд проспотыкался до середины комнаты и неловко остановился, пытаясь поправить безнадёжно изодранные рукава. Складки послушно расправились. Но это не смыло с ткани бурое. У Эланда закружилась голова. Как несправедливо, что не получилось, как… Учитель не терял времени зря. – Раздевайся, – кивнул он Эланду. – Нет! – вскрикнул молодой эльф. Путь отступления к двери был отрезан, поэтому он просто беспомощно попятился – и запутался в тяжёлой багровой портьере, смягчившей удар бедром о выступ каменного подоконника. Эланд всё равно прошипел от боли. – Раздевайся, – снова спокойно повторил учитель. – Вы не имеете права! – с отчаянием крикнул Эланд. – Вы…! Как вы вообще можете молчать! – Сейчас, Эланд, ты разденешься, – наставляющим тоном проговорил Амарион. – Ты ляжешь на мою кровать, подложив подушку под бёдра. И получишь все причитающиеся тебе розги. А между ударами я объясню тебе, в чём неправ ты. – Нет! – упрямо вскинул голову ученик. На фоне багровой ткани его лицо выглядело ещё бледнее. – Я не дам себя пороть! Слышите? Не дамся вам! Амарион вздохнул, подошёл к деревянной бадье, стоявшей у камина. Злые прутья лежали плашмя, придавленные сияющей аметистовой жеодой: с одного бока – невзрачный серый камень, с другой – щерящиеся фиолетовые зубья кристаллов. Красивая и опасная. Такая же обманчивая, как учитель. Амарион погрузил руку в бадью, вытащить первый прут, и поморщился: от подсоленной воды жгло ранку у оторванной заусеницы. Капли засияли оранжевым в свете огня. Амарион резко стряхнул их на узорчатый коврик. Они впитывались медленно, и Эланду пришлось силой заставить себя перестать таращиться на них, чтобы снова встретить наставника лицом к лицу. – Вы можете пороть меня за неуспехи в учёбе! – снова возмутился Эланд. – Но не за то, что я следую зову своего сердца! – Да что ты говоришь? – усмехнулся Амарион. – Вот же я не знал. Не знал, что не имею, оказывается, права требовать, чтобы ты не отлучался без спросу. – Эланд опустил глаза, потёр припухший синяк на виске, скользнул пальцами по процарапанной щеке. – Не мог рассчитывать на твоё послушание. – Я не могу слушаться вас вразрез своим принципам! – А Гилеан? – с укором спросил учитель. На этом Эланд разом сломался. Дух сопротивления выбило из него мгновенно. Он закрыл лицо руками. Бурые рукава пахли железом. Гилеан. Изломанный, израненный. С алыми пузырями, лопающимися на губах в тонкую морось крови, еле сипящий… Лежащий на спине в невозможной позе, с руками и ногами, подломленными под чудовищным углом – такого не может быть в антропоморфном теле. Защитные средства крепости оказались слишком сильны. А Гилеан попал под удар первым. – Он будет жить? – не мог не спросить Эланд. Амарион грустно покачал головой. – Сейчас он в руках Илендила. Большего я сказать не могу. Разве что – хорошо, что я успел. Да. Хорошо. Что с того, что Эланд метнулся, успев отразить часть удара. Он уже тогда понял, что с этими чарами совладать не сможет, разве что сумеет противостоять им, пока не иссякнут силы. Даже себя вытащить бы не смог. – Всё бы получилось, если бы вы пошли с нами, – прошептал он, потянувшись тонкими руками к изящной застёжке мантии. – Если бы совесть и человеколюбие были не только у меня и Гилеана. Амарион не прокомментировал. Стоял и смотрел, как изодранная мантия, слой за слоем, спадает с тела ученика, покуда тот не остался полностью обнажённым. Ни один из ушибов и ссадин не выглядел опасным, хотя россыпь пятен на левом бедре и гематома от колена до ободранной стопы выглядели ужасающе. Изящные предплечья были в бурых пятнах, частично пошедших катышками. Эланд судорожно рванул по ним ногтями, сдирая кожу. – Умойся, – тихо сказал Амарион, снова заступая путь к двери, и Эланд на ватных ногах подошёл к умывальной чаше. Лихорадочно натёр предплечья обмылком, нервно их сполоснул. Катышки смылись. Бурое выцвело. Как будто это может смыть кровь Гилеана с его рук. Эланд не озаботился тем, чтобы стереть подсохшие кровоподтёки с ссаженных колен и левого локтя. Всё так же тяжело, еле держась на ногах, подошёл к кровати. Собрал расшитые подушки с золотыми кистями в холмик. Уже начал пристраиваться, когда Амарион позвал его: – Головой в другую сторону. – И, в ответ на вопросительный взгляд, пояснил: – Не хочу устраивать тебе захлёсты на израненную сторону. Там ты уже наказал себя сам. Эланд подчинился словно в трансе. Амарион покачал головой, достал с полки бутылочку, протянул её ученику. – Зелье бодрости, – прошептал тот. – Я хочу, чтобы ты был со мной здесь и сейчас, а не витал в облаках. – Оно увеличивает кровотечение… и повышает восприимчивость. А значит, и тактильную чувствительность, – убито пробормотал Эланд, разглядывая крошечный пузырёк тёмного непрозрачного стекла. – Ты бы предпочёл, чтобы я отрёкся от тебя и отдал тебя в руки ректору? Или сразу командиру стражи при той тюрьме, куда вы так стремились? Эланд понуро выпил содержимое пузырька. Раньше зелье доставалось ему перед долгими сложными экзаменами – Амарион заботился о том, чтобы его ученик показал себя с наилучшей стороны. Перед ответственными испытаниями и совместными вылазками. Ещё никогда – перед поркой. Как бы Эланд ни убивался из-за Гилеана, он всё ещё не мог простить учителю трусость и жестокосердие. Приникая губами к пузырьку, он едва не поперхнулся. Сознание сразу прояснилось. Шок отступил. Осталась болезненная восприимчивость, как будто каждый предмет подсветили золотым ореолом, делая его чётче. Унижение тоже воспринималось острее. Эланд пообещал себе, что не будет кричать и плакать. Что сразу по окончании порки воспользуется зельем, снимающим боль. Заблаговременно впился зубами в многострадальное исцарапанное предплечье. Амарион уложил первые стежки на унизительно подставленный зад и Эланд отпустил хватку: часто, тяжело задышал через рот. – Я не наказываю тебя за Гилеана. Хотя, убедив его пойти вместе с тобой, ты подставил его. Но это ты знаешь сам. И ничто не заставит тебя страдать больше, чем это осознание. Нечестно. От упоминания друга, с которым они пошли, как они думали, спасать, а оказалось – навстречу своей смерти, – от этой фразы на глаза навернулись слёзы вовсе не физической боли. Но они же содрали решимость, которой он прикрывался, не имея возможности защититься по-другому, открывая свободный путь боли телесной. Следующие стежки часто легли меж лопаток. Эланд вжался лицом в покрывало, пытаясь задавить зародившийся в глубине горла тонкий, скулящий звук. – Разделение власти между Короной и Посохом придумано не просто так. Так же, как мы не позволяем людям лезть в дела магической общины, только вносить предложения на Совете – так и мы не лезем в дела Его величества. Эланд думал, что стежки по верху спины были болезненными, но стежки по пояснице оказались больнее, и он заёрзал, сминая расползающуюся под ним башенку из подушек. – Вы… вы же знаете, что они делают с ними. Со своими пленными, – сквозь зубы сказал он. Свист свежей розги заставил его замолчать, вжимаясь лицом в ладони. Когда наступила следующая пауза, он не сдержал сухого всхлипа. – Вы это видели, – упорно продолжил он. – Как их бичуют, привязав к столбу. Как мужчинам вырывают гениталии, а женщинам – груди. Очередная серия ударов пришлась по ступням, даря новое измерение боли и заставляя метаться по всей кровати, позорно поджимая ноги. Как только удары прекратились, бесслёзно хныкающий Эланд вернулся на место, кое-как подпихивая подушки под бёдра. – Причём это не убийцы и не воры, – тяжело дыша, всхлипнул молодой эльф. – Корона их преследует по каким-то одним им понятным идеологическим причинам. Когда удары просвистели по бёдрам, прямо под ягодицами, Эланд подал голос, глуша модуляции длинного стона в покрывало. – По им понятным причинам, – подтвердил Амарион. – И мы не вмешиваемся в это, так же, как они не вмешиваются в наши порядки и обычаи. Он подкрепил свои слова, с большими паузами проложив стежки по уже расчерченным розовыми полосами ягодицам, давая прочувствовать, как каждый из них вспыхивает, пульсирует болью и угасает, готовя тело к новому пику страдания. – Но любая жизнь священна, – выдохнул Эланд. – А в наших силах их спасти. Если бы вы пошли с нами!.. – И что было бы после этого? – спросил учитель. – Я не дам тебе на это ответ. Подумай сам. Продумай как этичные, так и неэтичные ответы. И расскажи мне об этом. – Если вы спрашиваете, стоит ли жизнь эльфа нескольких человеческих жизней, – простонал Эланд, – то вы истинный трус! Это уловка, недостойная мастера высшего волшебства! – Я же сказал: я не дам ответа сейчас. Потому что нет слова ни на эльфийском, ни на человеческом, ни на языке аркана, которое ты бы сейчас не принял в штыки. Истинный ответ приходит изнутри. Я могу лишь надеяться, что он не будет стоить тебе слишком дорого. А теперь, я думаю, ни один из нас не сможет говорить. Розга засвистела часто, с такой силой, что треснула почти сразу, кончик отлетел. То же самое случилось со следующей. Соль жгла равно кожу, рассекаемую кусачими розгами, и глаза, потемневшие от несправедливости. * Сорок лет спустя, стоя на передовой, Эланд измученно растёр виски. Достал и пригубил флакончик бодрящего зелья. Восприимчивость немедленно усилилась. Острый взгляд различил пехотинцев на горизонте. Значит, передышка. Короткая. Вкус зелья неизменно напоминал о той жестокой порке после неудачной попытки спасти человеческих пленников от человеческих же палачей. Попытки, едва не стоившей ему и другу жизни, навсегда оставившую Гилеана калекой. – Истина приходит изнутри, учитель, – горько прошептал он, рассматривая почерневшие от боевых заклинаний кончики пальцев. – Почему же ты тогда не дал мне столь простой ответ? Ведь ты не прогнал меня и я не ушёл сам... Неужто я бы не услышал тебя, скажи ты, что насилие порождает насилие? Что удар порождает ответный удар? И даже не зуб за зуб – каждая следующая атака всякий раз всё сильнее и сильнее, пока одна из сторон не достигнет предела и её не заборет другая. Я что, был тогда не готов услышать про плохой мир, который лучше, – он провёл рукой, указывая на выжженную землю в ямах от взрывных заклинаний, – вот этого? – Он горестно покачал головой, отбросил назад выбившиеся из широкой косы обожжённые пряди. – Гуманизм не привить атакой. Цена жизни пленников была не здоровье или жизнь одного эльфа. Цена – кровопролитие, человек против эльфа. Сотни втянутых в конфликт жизней с обеих сторон. Почему ты не дал мне ответ? Почему мы не дали ответ другим? Он поднялся, творя над головой большую огненную сферу, преображая её в дальнобойную волну огня. – Почему, – одними губами прошептал он, – ты не дожил до этого дня – чтобы кивнуть мне и разделить со мной горечь осознания?