Лично в руки

Снег под колёсами кареты тихо хрипел, сопровождая поездку скучающе смотрящего в оконце Регратора. Панталоне с долей хмурости оглядывал украшенные и громкие улицы, борясь с желанием задёрнуть тёмные шторы, которые смогли бы оградить от палящего прямо сквозь линзы очков солнца. По обыкновению для Снежной лучи не грели, но в преддверии солнцестояния обжигали роговицу так сильно, что казалось, будто круглешок зрачка старательно пытались проткнуть тысячи острых желтоватых иголок... Жёлтый, между прочим, казался здесь уж совсем непривычным. Снежная – регион, название которого уже подразумевало нечто белое и холодное, – обычно представала в своих пейзажах совершенно блёклой и обесцвеченной, а солнце, если оно всё-таки выглядывало из-за туч, награждало здешних вовсе не радостной улыбкой, как любили изображать дети – оно белёсо серело на небосводе бледной и зияющей дырой; ослепшим глазом старца, осуждающего глупых людишек... Или так всегда казалось только зимой? Было ли справедливо впринципе отделять зиму от всего региона, ограничивая её официальное царствование лишь тремя месяцами? Ведь с приходом Её Величества зима осмелилась поглотить не только оболочку, но и всю душу Снежной, когда-то пылавшую пожаром, а теперь раздробленную на куски и тлеющую жаждой перемен. И перемены медленно, но верно совершались. Менялось всё, кроме пробирающего плоть холода и осколков льдин, закрепившихся в сердце каждого жителя; кроме белого и пустого солнца, напоминавшего, что радость и счастье никогда не хлынут на Снежную с неба – их нужно грубо и самоотверженно зарабатывать... А иногда даже отбирать. Но сегодня бороться не приходилось. Ни за солнце и небо над головой, ни за улыбки окружающих, ни за, прости Царица, вкусную еду. Масленица, казалось, каждый год меняла регион до неузнаваемости – до того вида, которым Снежная могла бы обладать, не будь столь великим план местной Архонтки. Дни с наложенным запретом на работу, посвящённые одним гуляниям, открывали для всех своеобразный портал в параллельную реальность, где даже золотой кружок на небе сиял ярче и добрее. Жители столицы забывали про запреты, моральные принципы и пропагандистские установки и наконец больше напоминали людей, чем безликих солдат. Все маски были сняты, а усталые лица за ними сменились на радостные, полные жажды жить улыбки. Царица была достаточно мудра, чтобы осознавать, что самые сильные и смелые люди продолжают оставаться людьми, и даже условная преданная агентка Екатерина, так верно служившая своему предвестнику, в глубине своей ожесточённой души мечтала провести несколько ужинов за семейным столом, играясь с малолетним сынишкой и ухаживая за одноногим мужем, недавно вернувшемся с не слишком удачного задания. Но кого волновали какие-то задания, когда у каждого наконец появлялся шанс на жалкую неделю почувствовать себя обычным горожанином, имеющим право хоть немного, но переложить часть ответственности на какую-то там очень оспоримую и несправедливую судьбу, отрицаемую до этого самим менталитетом?.. Предвестников это всё конечно же не касалось. Никто из них не смел относить себя к обычному народу даже в самых смелых мечтах: они должны были быть выше. Они вели за собой, демонстрировали образец поведения и открывали правду, даже если ради этой правды приходилось натягивать самую мерзкую фальшивую улыбку. Потому что если тот, на кого ты равняешься, даст слабину или хоть на секунду усомнится в своих идеях, ты никогда не посвятишь ему тот же, что и прежде, восхищённый взгляд. Они должны были быть выше, даже если все вокруг отпустили те образы бесстрашных и гордых; даже если вокруг праздник, а не поле битвы; даже если так хотелось отдохнуть хотя бы один денёк... Они должны были быть выше. И многие действительно были – они представлялись четырёхсотлетними гениями, легендарными бойцами того же возраста или выходцами погибшей нации... А Панталоне оставался человеком. Одним из тех, которые сейчас так громко смеялись на каждой улице, отмечая праздник нового начала – Масленицу. Регратор завидовал? Совсем нет – Регратор наблюдал. Завидовал маленький и глупый мальчишка где-то внутри, ещё не до конца закопанный в землю двухметровой ямы. Когда-то Синьора сказала, что Панталоне наверняка «совсем очерствеет за этими своими бумажками» и избавится от него к тридцати, но этого не произошло, как бы ему не хотелось уверить себя в обратном. Делец всматривался в кучки смеющихся и задорных детей невидящим взглядом и представлял, как снова встречается с этими стеклянными глазами, наглёхонько взъерошивает белёсую копну волос (о, она была бы в бешенстве!) и заявляет, что Розалина, когда-то взявшая неопытного Дельца под своё крыло и обещавшая никогда ему не врать, всё-таки обманула о самом жгучем и важном: Регратор не наверстает то, что своими руками возложил на верхнюю чашу весов, а сердце никогда не перестанет об этом просить. И пусть столь грандиозные идеи заслуживали того, чтобы пожертвовать ради них каким-то количеством жизней, Панталоне не был уверен в том, что его младшая версия заслуживала стать одной из таких жертв... Но, верни его Царица в то время и дай ему выбор снова, он без промедления нажал бы на курок ещё раз. Может, со второго раза этот оборванец, больно колотивший лёгкие в попытках сопротивляться, всё-таки испустил бы последний вздох. Свет на мгновение погас, затмлённый с резким звуком чего-то, пронёсшегося совсем рядом. Регратор, представивший пулю, прилетевшую прямо ему в висок, даже не вздрогнул, но действительность, в отличие от шальной фантазии, оказалась весьма прозаичнее: мимо его неторопливого экипажа перегоняя ветер промчалась бодрая лошадь, запряжённая в яркую, усыпанную цветами и лентами карету, хозяин которой выглядывал из открытой дверцы, голося какую-то песню охрипшим от холодного воздуха горлом и маша рукой, в которой сверкала пепельным сдёрнутая с головы ушанка. Регратор не смог сдержать интереса, сместившись ближе к оконцу, чтобы ещё хоть немного дольше понаблюдать за встреченным молодцем. – Одна лошадь – а как гонит, а! Ну надо-ж... Молодежь! – кучер – седой мужичок, выглядящий куда старше своего истинного возраста – каким-то образом сумел докричаться до Регратора, – сегодня, глядишь, точно себе жёнушку найдёт! Девкам-то нравится эти, бодренькие! Ещё и блондин! Панталоне вежливо, но с долей иронии улыбнулся: было забавно слышать, как подчинённый прямо заявлял о том, что черноволосый и точно-не-бодренький Регратор под сложившиеся вкусы снеженцев не подходил. Кучер, кажется, этот смысл с промедлением, но осознал тоже, поспешив сгладить углы весёлым голосом: – Ну с вами-то, господин Регратор, он и не сравнится... Вам невестку тоже надобно, али нет? На ваши сватанья и молодушки согласятся, если постарше не хотите... Постарше – они же, глядишь, вам и не подойдут... Требовательные! Не сойдетёсь! Мужчина обернулся, одаривая Панталоне, наблюдавшего за ним из маленького окошка, широкой ухмылкой, не досчитавшей одного зуба. Он осторожно вгляделся в лицо господина, убеждаясь, что Делец правильно понимает его поддразнивания: обычно дедок был более кроток, но в Масленицу назначалось подкалывать даже лиц особенно высокопаставленных – добрая ирония и смех сочились из каждого закоулочка. Делец беззлобно (и не совсем искренне) усмехнулся, давая понять, что не слишком против подобной остринки. – Ну что вы. У меня и времени на невестку нет, – он ответил мягко, сщуривая глаза до тонких щёлок. Со стороны кучера донеслись тихие кряхтения, и Регратор сдержался от того, чтобы не хихикнуть на самом деле. В Снежной не слишком чествовали бездетность, поздний брак или, не дай Царица, его отсутствие – восходящему региону нужны были руки и солдаты, – и от этого на Панталоне, всё ещё не замеченного в объятиях любящей жены и не подарившего Банку Северного королевства наследников, смотрели не то что косо – скорее с долей непонимания. Спрос с него был больше, чем с какого-нибудь там Дотторе: безумный учёный, чьё лицо всё ещё было окутано тайной, на роль завидного жениха походил не слишком, да и долгожительство дарило народу уверенность, что без гениальных изобретений родина не останется... Что же до вполне человечного, ухоженного и вместе с этим смертного Регратора? Вполголоса и за закрытыми дверьми, но люди всё же шептали, как странно и печально, что у господина Дельца, в отличие от того же прошлого Арлекино, совсем нет воспитанников, способных в случае чего перенять штурвал, оставляя курс прежним. Панталоне это «в случе чего» совсем не устраивало: умирать он – по крайней мере, пока – не планировал с той же упёртостью, что и обзаводиться какой-нибудь общественно одобряемой женой. С большим трудом представляя себе исход, в котором выбранную женщину интересовать будет не только его положение, Регратор утыкался в другую проблему: положение в подобной ситуации интересовало бы уже его, и, более того, было бы единственным, что на самом деле интересовало. Он здраво смотрел на вещи: мужчина, проводящий Масленицу в своем доме не для приёма гостей и отдыха, а для того, чтобы в глубокой тайне поработать ещё немного, избегая запрет, никакую снеженку счастливой сделать был не в состоянии, а откупаться от чужой привязанности дорогими безделушками звучало уж слишком неприятно даже для него. Держать улыбку ещё и дома, чтобы благоверная не сбежала, рассказывая всем подругам, какой Регратор на самом деле сбрендивший на финансах трудоголик? Увольте. Из этих зол общественного порицания Регратор продолжал выбирать меньшую. – Времени нет... – повторил мужичок, обратно уставившись на дорогу, – времени нет – это когда в гробу лежишь! Для любви оно есть всегда... – он помолчал, а потом снова повернулся к господину, – не совсем так, не то говорю... Времени, может, нам отведено и мало, да и пускай! А почему? Потому что любящее сердце всегда его найдёт. И у самого занятого человека окажется минутка для единственной. Да будь она хоть за три моря – всё равно будут и способ, и время! Не согласны, господин Регратор? Панталоне на такую пылкую речь даже с излишней внимательностью оглянулся по сторонам, проверяя, не слышал ли кто-то его упоминание в разговоре подобного толка. Узнать по карете его сегодня возможности не представлялось, но вот по личному обращению... В крайнем случае, кучера можно было объявить просто слегка свихнувшимся любителем поговорить с голосами в голове, но без необходимости обращаться так с честным человеком желание отсутствовало, поэтому абсолютно пустая дорога Дельца несколько успокоила: придумывать другие способы избежать обнаружения его чуть подрасслабившийся мозг был не в состоянии. Острые глаза снова зацепились за кучера, сверкнув. – Ваша правда, только... – Панталоне начал осторожно, но продолжения на языке не нашлось. Подобрать слова так, чтобы подчинённый излишне не обнадежился да в скорой женитьбе Регратора не уверился, оказалось задачей почти невыполнимой. Делец уже согласился – как он мог оспорить такие светлые утверждения? Прослыть в чьих-то глазах бесчувственной ледяной глыбой самому себе строго запрещалось, – а соглашение уже было достаточным поводом для того, чтобы простой выходец из народа стал восклицать о том, как любовь для главного банкира всё-таки необходима. Любовь для главного банкира! Панталоне с таких идей уже начинало передёргивать. В то время, как население активно надеялось на скорейшие свадьбы всех более-менее адекватных Предвестников, включая Пульчинеллу, у которого от слухов о себе глаза залезли бы не на лоб, а сразу на затылок, в самой организации такую идею никто в здравом уме бы не одобрил. И пусть для народа Царица продолжала быть богиней любви, своим Предвестникам она была никем иным, как лидеркой и наставницей, для которой долг и обязанности всегда будут стоять выше, чем удовлетворение глупых потребностей. Отношения в рядах высокопоставленных Фатуи не одобрялись... О них впринципе никогда не шло речи. У большинства предвестников и их основных подчинённых от количества работы не было на интрижки ни времени, ни сил, ни желания – подобное всегда могло сказаться на репутации, если ты, конечно, не планируешь убивать свой любовный интерес сразу после определённых действий... Но это больше походило на что-то мерзкое и противоправное. Регратор мысленно прокрутил в голове ту самую данную Её Величеству клятву. Она была составлена прекрасно – гордо и честно, насколько мог судить Делец, большинство своего времени работающий с документами... Но он с радостью предложил добавить Пьеро пункт о том, что вместе с верностью Снежной ты подтверждаешь и свою верность воздержанию. Нет, Панталоне, конечно, мог провести несколько часов в компании приятных молодых джентльменов и блистательных леди на периодических банкетах и балах, но это никогда не заходило дальше нескольких улыбок и едва ли ощутимых намёков. И Регратор не позволил бы этому зайти дальше, даже если бы те женщины на приёмах не относились к его статусу с некоторым подозрением. Мужчин Делец не рассматривал впринципе – простить такое самому себе возможности не представлялось. – ...Только не встретилась мне ещё та самая единственная, – Регратор наконец закончил, решив оставить мужичка с долей надежды. «И не встретится» – ядовито добавил Панталоне у себя в мыслях, сохраняя снаружи тёплую улыбку. Все эти постоянные сплетни о его избранницах, все эти надежды на милую суженную только заставляли его больше прожигать собственное сердце пренеприятнейшим фактом: мужчины ему нравились куда больше. Регратору было не привыкать к тому, что окружающие знали его лишь по идеально отлитой годами тренировок, всемиодобряемой маске, скрывающей менее одобряемую обществом сущность, но эта постоянная уверенность в том, что Панталоне, как человек образцовый и представительный, заинтересован исключительно в женщинах, затягивало на его шее особенно тугую верёвку, периодически напоминающую ошейник. Он чувствовал себя породистой псинкой, которую уж очень хотели пристроить к соответствующей сучке – исключительно в целях разведения потомства. И как будто в любой момент всем могло вдруг открыться, что никакой родословной Регратор не обладал, потому что даже дорогие уходовые средства, грумеры и правильный корм не смогли вывести сущность обычной дворняжки. Иногда, очень редко, в безделии и одиночестве, Панталоне было мерзко от самого себя. Он ощущал себя хранителем очень страшного и противного секрета, который в любой момент мог открыться кому-то лишнему. И Делец, всё ещё подвешенный на крючке мнения окружающих, должен был молчать, утапливая в своих недрах давно осознанное откровение. Дотторе был первым, кому Регратор признался. И он сам всё ещё не мог понять мотивацию этого поступка. Как будто он уже знал, что в первый раз в жизни почувствует, что эта часть – настоящая часть! – его личности ничего не меняет. – Ох, ну это-то вопрос решаемый, легко решаемый! – кучер усмехнулся, озорно хлопнув рыжую лошадь поводьями, – хотите, я в вас тоже вокруг всей столицы промчу? Пару кружков – да все девки только на вас и смотрят! Сменить бы повозку... Регратор тихо вздохнул, привычно растягивая губы, и многозначительно скосился на свой неброский наряд, скрывая яркие радужки под густотой ресниц. – Нет нужды, – он поправил шарф, прикрывающий подбородок, – сегодня я собираюсь... Поискать себе избранниц «под прикрытием». Пройдусь по ярмарке, посмотрю на девушек... В этом ваша очень ответственная задача: никто не должен знать, что сегодня я был в столице. Это понятно? От выдуманной причины и вымученного сладкого тона Регратора слегка затошнило, но мужичок, кажется, таким ответом оказался крайне доволен. Делец не разобрал, что он крикнул в ответ: они заехали в более густонаселённую часть города, и сипловатый голос кучера смешался со звуком очищенной от снега вымощенной дорожки. Впрочем, слишком сильно завершение диалога не расстраивало. Ему следовало лишь дождаться, когда колёса начнут биться чуть тише, чтобы озвучить свою последнюю на сегодня просьбу. – Остановите в двух улицах от площади, – Панталоне задумался, пытаясь сообразить самое выгодное место, – можете прямо у почты. Там, должно быть, не слишком много людей... Люди были нежелательны, если Регратор всё ещё хотел сохранить образ обычного горожанина... О, это была замечательная хитрость, пришедшая ему в голову всего несколько лет назад: он не мог быть обычным человеком, но он всё ещё мог пойти по другому, уже вызубренному пути – пути грамотного притворства. Регратору не понадобится весь день строить из себя невесть кого, выдавливая умные речи и фальшивые улыбки, если никто не узнает в нём Регратора. Поэтому Делец, его деньги и влияния остались в поместье, сославшись на нежелание и плохое самочувствие, а Никому Не Известный Гражданин В Шарфе наконец вышел в люди, лишаясь, как и все, осточертевшего неживого... О, Пьеро определённо убьёт его, если когда-нибудь Панталоне будет недостаточно аккуратен. Но игра стоила свеч: уж слишком Дельцу хотелось хоть на один вечер отвлечься от сжирающих без прежнего объема работы мыслей... Да и была у него запрятана ещё одна интересная цель. Карета остановилась всего через десяток минут, и Панталоне поднял сероватый шарф выше, скрывая лицо до самого носа. Волны кудрей тоже были заботливо спрятаны в ворот, а сверху – прикрыты меховым тулупчиком, из которого непослушно выглядывали только несколько прядок чёлки. Регратор сегодня умудрился отказаться даже от цепочки, которая постоянно красовалась на его оправе! С большой душевной болью, но отказался... В общем, одет он был в собственном представлении достаточно карикатурно – точно так, как оделся бы какой-нибудь шпион, старательно симулирующий образ обычного жителя среднего класса. Представления о среднем классе при этом были весьма завышенны: уж слишком недешёвыми выглядели со стороны пальто и головной убор... Но ничего скромнее у Регратора в гардеробе попросту не нашлось, а просить одежду у своих домработников он посчитал чем-то уж очень неэтичным – те спокойно могли посчитать это какой-то изощерённой насмешкой. Ещё раз поправив одежду – привычка доводить все до идеала не отпускала даже в маскировке, – Панталоне сам дёрнул дверь, выныривая из тёплой кареты на прохладный воздух и тут же встречаясь с ветром, мгновенно заставившим помечтать о том, чтобы натянуть шарф до самых бровей. Делец наполнил лёгкие, привыкая к погоде, и улыбнулся, отчего-то чувствуя на языке привкус свободы. Он вытянул с сидения простеньку трость и сделал пару шагов, чтобы обернуться к кучеру и убедиться в присутствии неутихавшей уже несколько дней ноющей боли. – На сегодня вы свободны, спасибо, – Регратор прошептал как-то уж слишком заговорчечки. На прощания и всяческие пожелания мужчины с поводьями оставалось лишь вежливо кивнуть. Панталоне не стал дожидаться, когда экипаж скроется за дальней синевой домиков – он сразу направился в сторону главной улицы, на которой сегодня и должны были проводить большинство развлечений. Солнце, близящееся к закату, успело неприятно резануть по глазам оттенком оранжеватого, и Регратор отвёл взгляд от выбранного направления... Тут же наткнувшись на огромную ледяную горку, окружённую представителями всех возрастов – Панталоне, кажется, увидел вдалеке довольно гогочащего дедушку, сидящего со своей внучкой на одних санях... Зрелище завораживало, и ноги сами повели Дельца чуть ближе – лишь ещё несколько минуточку посмотреть за этим весельем! Панталоне не обратил внимания, как сам подошёл к горке почти вплотную, любуясь её узорчатым основанием: местные вырезали рисунки прямо на ледяных плитах, срезанных с ближайшего озера. Большие и маленькие ромбики, снежинки и звёздочки рассыпались по всей поверхности, поблёскивая на близящемся к заказу солнце десятками разных оттенков. Лёд всегда завораживал: полупрозрачная поверхность, казалось, не должна была оставлять в себе каких-то тайн, но в глубине этих обломков, частично спрятанных за слоем иния, Регратору всё равно всегда мерещилось какое-то другое, скрытое от посторонних глаз измерение. Точно за одним из этих орнаментов обязательно должен был существовать проход, способный открыть это холодное, замёрзшее в одном мгновении пространство, в безопасности которого любой был бы защищен от невзгод и страхов внешнего мира... Интересно, ощущали ли так себя рыбы, спрятанные подо льдами вечно замёрзших рек? Регратор вдруг представил, как сам бьётся о промёрзший потолок озера, пытаясь не поддаться ледяным потокам, только и мечтающим о том, чтобы забрать его на самое дно... Может, на дне Панталоне понравилось бы намного больше? Рука, облачённая в чёрную перчатку, осторожно коснулась краешка одной из выпирающих звёзд. Холодок засвербел по пальцам даже через ткань, но Делец не отстранился, вглядываясь в своё слаборазличимое отражение. Он стоял там, как примагниченный, и размышлял, как непривычно было трогать всё, что заблагорассудится... Ещё немного, и это начнет превращаться в привычку: недавно он нависал у открытого окна своей спальни в одном лёгком халате и увлечённо сжимал в ладони неубранный с подоконника снег. Увидь такую картину случайный прохожий, он наверняка бы подумал, что Делец умудрился выжить из ума... Но на самом деле Панталоне всего лишь хотелось почувствовать, что он действительно что-то контролирует. Многие бы, конечно, заявили, что господин Регратор контролирует вещей даже больше, чем вообще может взвалить на себя один человек... Но в этом и состояла главная проблема. Делец был вынужден контролировать все области, доверенные ему, и подчинятся установленным задачам. Это руководство было такой же обязанностью, и под конец своей недели переработок, когда Регратор стал замечать периодически захватывающий его горло нервный смех, он вдруг дошёл до осознания того, что больше не чувствовал свою принадлежность самому себе. Сомнения о том, что внутри фальшивой и вылизанной обёртки ещё хоть что-то осталось, посещали его и раньше – от постоянного притворства Делец начинал плохо различать собственные эмоции, – но до прошлой недели это никогда не доходило до ощущения своей полной отрешённости. В тот вечер он заставил себя выйти из кабинета и хотя бы попытаться нормально поспать (что было намерением слишком оптимистичным), а потом, вскочив с первыми прорезавшимися лучами, нараспашку открыл окно, силком доказывая себе, что все ещё что-то чувствует; всё ещё может слышать хруст снега, всё ещё может сгибать цепенеющие от холода пальцы, всё ещё хочет снова оказаться в тепле... Последнее доказать оказалось сложнее: раньше мысли закрыть окно в голове появилась мысль замёрзнуть до задубевших конечностей, лишь бы эта боль оставалась проявлением собственной воли... Но нога, снова дёрнувшая Регратора приступом крайнего дискомфорта, всё-таки вынудила его захлопнуть раму, возвращаясь на мягкую кровать и сворачиваясь на ней подобием калачика. Панталоне тогда молча лежал, глядя в стену, около часа, стискивая зубы и убеждая себя в том, что должен встать и продолжить работать, а лежать и плакаться, жалея себя, у него времени совсем нет. Помогали эти заверения с переменным успехом... Очухался от раздумий Регратор только тогда, когда обнаружил на себе хватку неизвестной девушки, вдруг потянувшей его за собой. Опешивший Панталоне сперва даже не нашёл сил сопротивляться, чем и воспользовалась незнакомка, с силой дёргая его ближе к лестнице. – Чего мёрзнешь? Вперёд! Стоишь, будто лет сто! – девчушка, столкнувшись с чужим шокированным взглядом, поспешила смешливо себя оправдать. Панталоне от такого объяснения лучше не стало. Он ожидал, что местные его персону в лучшем случае проигнорируют, если не сочтут каким-то странным умалишённым, от которого нужно держаться подальше... Царица, да у него из маскировки – один шарф, натянутый до носа! Бездна побери! – Нет, я здесь... Не катаюсь... – Регратор пробормотал, вжимая голову в плечи. Ситуация поразила своей неожиданной безвыходностью: вся местность вокруг горки скользила так, что можно было надевать коньки, и остановиться здесь, пока за руку тебя продолжают тянуть с явным усердием, было бы настоящим гарантом оставленных под горкой зубов. – Ага, я вижу! Это и нужно исправить! – девушка и не думала терять энтузиазм. Панталоне ещё раз поражённо зыркнул на неё. Рыжая, конопатая, в куртке с заплатками и ушанке не по размеру – выряженная, как снеженка, а сама будто и не из Снежной! Улыбка такая светлая, что от неё и льдинки сверкают... О, по ней сразу было видно, что Регратора она просто так не отпустит. Панталоне перешёл к варианту совсем отчаянному: – У меня нога больная! Он сболтнул это раньше, чем понял, в чём признался, и приподнял трость, которая всё это время тащилась за ними двумя, покоясь в свободной руке. Регратор прикусил язык: в своём обычном образе заявить о чём-то подобном он бы не решился никогда в жизни, но здесь, будучи наравне со всеми, откровение слишком просто вылетело изо рта. – Ага! А я – прям вся здоровая... – рыжуля засмеялась так громко, будто признание в своём нездоровье ей совсем ничего не стоило, а потом проговорила с притворной, почти театральной грустью, – ах, все мы здесь больны! – и быстро вернула прежнюю ухмылку, – давай, забирайся! Если раньше Регратор наивно полагал, что странным умалишённым могли счесть его, в настоящем уже он определял так активную девушку. С беспомощностью Панталоне прислонил руку к несчастному шарфу, удерживая его на месте – главное, чтобы его теперь не узнали! Сердце колотилось в груди, как бешенное, вторя быстрым шагам, под звуки которых они оба взобрались на самый верх высокой горы. Панталоне оглядел открывшийся ему вид оживлённой улицы, но полюбоваться не успел: какой-то мальчишка обогнал его, бросив под себя расколотую деревяшку и покатившись по склону под весёлый визг. Регратор, смирившийся с ситуацией, не смог сдержать тихого смешка, а потом обратился к девушке, которая всё также держала его за руку: – А мы – на чём?.. – Из леса сбежал? На сапогах! – крикнул парень лет двадцати, стоявший совсем рядом. – Эй! Не все, как ты, балда, всё время на улице проводят! Работать-то кому-то надо! – засмеялась женщина гораздо старше, только подошедшая чуть сзади. Обработать ответ Панталоне не дали: его уже определили в середину длинного ряда снеженцев, своим разнообразием напоминавшего скорее очередь за бесплатными мешками моры. Делец непонимающе обернулся по сторонам, разглядывая контингент сложившейся цепочки; перед ним стояла женщина четвертого десятка, за ним – подросток, а ещё дальше – морщинистая бабушка, охающая при каждом неловком движении и выглядящая так, будто следующие несколько минут в её жизни будут последними... – Чё пялитесь? – без капли стеснения спросил стоящий позади парень. Регратор от такой наглости тут же горделиво выпрямил спину, что на льду ему обернулось новым поскальзыванием. Удержавшись за крайне устойчивую круглощёкую женщину перед ним, Панталоне расправил плечи снова, но в этот раз не разгибая коленок. Защищённый вакуумом своего влияния, он совершенно забыл, каким лексиконом обычно орудуют снеженцы – да и все нормальные люди – в повседневной жизни, и обращение подобного толка автоматически определилось мозгом своеобразной нападкой на должность и статус... Но Панталоне подавил в себе желание заявить что-то на подобии «ты с кем так разговариваешь?!» и хитренько ухмыльнулся, слегка задевая тростью валенок пацанёнка. Тот вздрогнул, округляя глаза под гнётом чужого лисьего взгляда. Почему-то он показался мальчишке знакомым... – Я тебя старше в два раза, крупнее – в три. Умей рассчитывать шансы, – спокойно проговорил Регратор, склоняя голову к левому плечу. Но, кажется, переборщил. Подросток впечатлённо отвернулся, краснея ушами, и неловко пролепетал что-то на манер «извините». Дельцу, привыкшему вести разговоры похожего толка только с такими же подкованными, как и он, манипулятивными воротилами, перед малолетним созданием стало даже немного стыдно. Искренние отношения между людьми ощущались совсем иначе, чем деловые, и Панталоне не мог справляться с ними столь же.. качественно. Регратор, честно говоря, и не ожидал, что привычная ему интонация произведёт на несформированный ум впечатление особенно яркое. Страшно было представить, в каком состоянии остался бы подросток, окажись рядом с ним Второй Предвестник... Без задней мысли Регратор поправил шарф чуть ниже, чтобы выглядеть менее угрожающе, и обратился к парню, пытаясь звучать дружелюбно: – Отвечать обидчикам, кстати, тоже нужно уметь. Сказал бы, что угрожать тебе я не имею никакого права – ни морального, ни законного. Понял? Мальчуган поднял было голову, чтобы ответить, но какие-то дальние шевеления привели к тому, что все поочередно стали хвататься друг за друга, готовясь к спуску. От того, что бабуся сзади уж слишком бодро для своего возраста протянула руки, подросток поехал прямо на Регратора, врезаясь в его грудь. Лёгкого столкновения оказалось достаточно, чтобы на лицо Панталоне упало ещё несколько чернильных кудрей, и парень, подозревавший неизвестного уж слишком хорошо одетого мужчину ещё со взгляда, вдруг всё осознал. Ещё раз соединив взглядом перчатки, трость, недешёвую одежду, очки и внешность, на несколько секунд он, должно быть, просто забыл, как дышать, потому что всё, что он смог выдать, пока ряд людей медленно подбирался к спуску, зависло в воздухе тихим: – Да вы же... И вся цепочка вмиг полетела с горки. Панталоне, полный адреналина сразу от двух вещей – от экстремального спуска и от рассекречивания, – едва ли успел осторожно обхватиться вокруг талии стоящей впереди горожанки, и с взволнованным и зачарованным выдохом заскользил вниз, стараясь сбалансировать на своих (сегодня – да и всю последнюю неделю, сопровождаемую болями в ноге, – не таких уж и высоких) каблучищах. Вся горка загудела: и дети, и взрослые радостно кричали, цепляясь за чужие одежды и пытаясь не грохнуться ещё при спуске... Но кто-то впереди всё-таки умудрился развести ноги в подобие шпагата, складывая за собой всех, как шаткое домино; Регратор с трудом успел притянуть к себе трость, чтобы не заехать кому-нибудь сзади в нос, и плюхнулся вниз более грациозно, заранее осторожно опустившись на здоровое колено: базовые умения группироваться, полученные в ходе фатуйской подготовкой, явно играли ему на руку. В следующую пару секунд ему оставалось действовать решительно: оттолкнувшись от толпы, продолжающей скользить на другой конец улицы, он уехал чуть левее, а потом выставил трость перед собой, останавившись почти мгновенно. Панталоне с явным довольством усмехнулся, поднявшись на ноги, и посмотрел вслед уже совсем далёкой группе, игнорируя шокированную пару глаз, всё ещё чётко направленную на него. Заговорчески обернувшись по сторонам, Регратор отряхнулся и совершенно неожиданно для себя искреннее засмеялся, пряча выбившиеся локоны обратно в тулуп. Настроение за каких-то жалких несколько минут стало намного лучше, и сейчас его даже не волновал парень, который наверняка растреплет всем, с кем только что скатился с горки. Скатился с горки с Дельцом, главным банкиром нашего региона! Царица, это уже звучало крайне абсурдно, и Панталоне даже не рассматривал возможность того, что ему действительно кто-то поверит. А против бытия не слишком правдоподобной легендой он ничего не имел. Может, и детям своим этот паренёк лет через двадцать об этом расскажет. Поотряхиваясь от липкого снега ещё немного, Регратор увереннее вцепился в трость и зашагал дальше, на следующую улицу. Из-за длинного спуска до неё оставалось дойти всего несколько десятков метров, и как только расстояние было преодолено, Панталоне наконец увидел то, из-за чего вообще покинул сегодня свой дом – атмосферу настоящей Масленицы. И пусть настроением людей он успел проникнуться ещё несколько минут назад, различные украшения, фонарики и оформленные столики с развлечениями этот настрой только закрепляли. Улица под вечереющем небом выглядела просто восхитительно, а ведь это была лишь дорога на Главную Площадь, у которой обычно и проходило всё самое торжественное! Предвкушение приятно закололо где-то за рёбрами. Пробившись к краю, Регратор пошёл вдоль по улице, подмечая про себя заинтересовавшие детали – в этом году праздник был организован особенно хорошо. Горожане не могли определиться, к чему им подойти в первую очередь: к необычно-красивым фонарикам, подвешенным под самые крыши домов, к бесплатным мастер-классам по вырезанию из дерева различных символов (в том числе и фатуйского!) или к дегустационным столикам, где приветливые женщины предлагали всем попробовать с блинами новые виды ароматного варенья... А некоторые люди, сразу отличимые от всей остальной массы, находили себе место чуть в стороне, стоя с небольшими тарелочками блинов и о чём-то тихо говоря. Панталоне без особого труда узнавал в них служащих Фатуи, поминающих своих товарищей, покинувших этот мир давно или совсем недавно. Они, стоящие с горькими улыбками, смотрели то друг на друга, то куда-то высоко к небу, прямо в покрасневший от слёз глаз опускающегося солнца, а потом позволяли себе осторожно откусить блинчик, загадывая у мертвецов исполнить их самые сокровенные желания... Потому что какой бы весёлой Масленица ни была для детей, она всё ещё несла в себе и другую роль, когда-то вышедшую на первый план: она помогала проститься с прошлым и создать новые надежды на более радостное настоящее. В этом Царица видела её главную суть. В обновлении. Регратора познакомили с этим не сразу. В первые года, проведенные среди снежных полей, он искренне верил слухам, доходившим до далёкого Ли Юэ: там местные рассказывали, что блины на Масленицу в Снежной являются символом солнца, а весь праздник вертится вокруг идеи о том, как снеженцы надеятся, что и на их земле снега однажды расстают... Очень удобно было продвигать в других регионах подобные слухи. Жители Снежной никогда не посмели бы мечтать о чём-то столь мелочном: снег был их любовью и особенностью, без которой большинство свою жизнь и вовсе не представляло... На самом деле за неделю до дня равноденствия они все думали не об этом. Масленица была лишь торжественным способом помянуть всё ненужное, старое и минувшее, оставляя его позади себя; распрощаться со старыми обидами, тоской по невосполнимому, скорбью по усопшим товарищам... Этот праздник считался в Снежной одним из главнейших, потому что отражал весь настрой дорогой Царицы: отказаться от прошлого и создать новый мир, даже если старому ради этого придется гореть в огне, как традиционно сжигаемому чучелу. Панталоне продолжал вышагивать вперёд, стараясь не слишком сильно озираться по сторонам – одного свидетеля его присутствия ему хватило. Регратор не торопился, и небо над столицей медленно, но верно продолжало темнеть, переливаясь оттенками оранжево-фиолетового. Ускоряться Дельцу не хотелось: он планировал пробыть на празднике до самой речи и следующего за ней сожжения, а до начала сборов на главной площади оставалось не меньше часа. Панталоне со спокойной душой мог позволить себе в таком редком спокойствии прислушиваться к шебуршанию снега, чувствуя на себе тусклый желтоватый свет подвешенных звёздочек и слыша приглушённый смех, доносившийся с любой из сторон. Он даже уделил десяток минут наблюдению за «захватом крепости», проходившем в одном из просторных переулков: дети и подростки что-то кричали, бегая туда и обратно, и кидали друг в друга снежки, споря о том, кто кого «убил» и кто кого «ранил». Взрослые коварно подначивали их, заверяя каждую из команд, что они – гордые Фатуи, обязанные защитить судьбу не только своего региона, но и всего Тейвата, а участники охотно слушались, с задором споря, у какого предвестника служить лучше всего... Среди детей Панталоне был в сильном пролёте: маленькие ребятишки, ещё не так хорошо знакомые с понятиями службы и не догадывавшиеся о смерти, мечтали вступить в войска господина Капитано, изобретать новые человеческие модификации с господином Дотторе или тренироваться под надзором самого господина Тартальи... Но чем старше был дискутирующий снеженец, тем больше была вероятность того, что опасным и страшным отрядам он предпочтёт что-то более приземлённое: осознанные подростки часто замечали плюсы работы на господина Панталоне или госпожу Арлекино... Впрочем, Регратор не мог сказать, что его задания всегда отличались стопроцентной безопасностью: он любил диверсии и хитроумные подставы, на реализацию которых нужны были люди не менее смелые, чем в отрядах того же Капитано, но на таких ему везло крайне редко. Панталоне с радостью бы сообщил всем и каждому, что работа на него не подразумевает – или, по крайней мере, не всегда подразумевает – комфортную шестичасовую смену в офисе, после которой ты довольно сидишь с миллионом в кармане (почему-то по логике многих работа с деньгами обязательно была связана с крайне высоким доходом, будто часть пересчитаной чужой моры ты спокойно мог забирать себе), но, объяви он это по массам, поток желающих наверняка сократился бы до уровня какого-нибудь Скарамуччи, не отличавшегося хорошим отношением к своим подопечным... В общем, с распределением солдат по Предвестникам система справлялась не совсем удачно, а Пьеро ничего нового предложить или не мог, или не хотел, что было в целом не слишком удивительно: ему хватало его личных рабов, которыми предвестники и явялись. Когда-то давно Синьора даже умудрилась наплести молодому Регратору, что каждого предвестника после обряда посвящения клеймят, ставя метку Фатуи под правой ягодицей... И Панталоне благодарил всех на свете, когда после того, как официальная церемония закончилась, и Пьеро отвёл вступившего на пост Регратора в мрачный архив с камином, чтобы передать документы, Панталоне всё-таки не додумался спустить штаны. Надо было слышать, с какой уверенностью его заверяла в этом Розалина! Неудивительно, что неопытный выходец из Ли Юэ в подобные «ты что, это же традиция!» почти поверил. Панталоне слабо улыбнулся, снова вспоминая образ Алой Ведьмы. Синьора была замечательной. Они никогда не дружили: Регратор не рассказывал ей о своих проблемах или мыслях, даже о своих успехах, и ничего подобного не делала и она, выстраивая между двумя коллегами непреодолимую стену... Но почему-то именно её компания спасала Панталоне на всех скучных мероприятиях или банкетах. Они по-доброму соперничали, обменивались колкостями и обсуждали, каким извращенцем нужно быть, чтобы танцевать с Пульчинеллой, а потом снова расходились на долгие недели, пока Розалина не заходила к Регратору с чеками и бутылкой вина. Они никогда не дружили, потому что Синьора была умной женщиной и знала, что означает дружба для предвестников, но Панталоне... Сейчас Панталоне понимал, что всё равно по ней скучал. Отчасти он продолжил переписку с Дотторе именно из-за этого – Регратор полагал, что их общение выльется во что-то подобное... Но с Дотторе всё вышло совсем иначе. И Розалина наверняка назвала бы их обоих глупцами, которые не удосужились вовремя обозначить необходимые границы. Но жалеть об этом было уже слишком поздно: Панталоне впервые за долгое время оказался на крючке привязанности, который всё дальше и дальше уносил его от чёрного и такого комфортного дна, поближе к ледяной корке и солнечному свету... Регратор расплатился с приветливой женщиной и зашёл на главную площадь уже с тарелкой блинов. Ещё раз вспомнив о Розалине, он быстро прикончил первый блин, а потом, вспомнив о присутствии в его жизни Дотторе, вторым решил помянуть ещё и здоровье нервной системы. И вот, с довольным лицом и блинами в руках, Панталоне наконец оглядел настоящее сердце Снежной. Главная площадь показалась во всей красе ещё горделивее, чем главная улица: сияющих украшений было больше, ленточки красиво протягивались через всё небо, в самой середине, засыпанное сеном и ограждённое ради безопасности, стояло чучело, а цветы, выглядящие удивительно живыми для столь морозного климата, красиво располагались в вазах... Единственным, что сбивало с мыслей о восхищении, было громкое событие, занявшее большую часть простора вокруг костра; ну какая же масленица была возможна без боёв... И Панталоне совсем не удивился, завидев на одной из сторон самого Чайлда. Парень, очевидно, выстраивал из несчастных людей, пришедших повеселится, настоящий полк, тщательно допрашивая каждого участника о его умениях и тут же сообщая, к какой части изощрённого плана тот будет относится. Тарталья уверенно и крайне страстно махал руками, указывая на различные точки поля, и, видимо, для большей убедительности, во всё горло выкрикивал детали стратегии, в которую вслушивался совершенно шокированный капитан противоположной команды... Обычный рядовой, вызвавшийся быть лидером в очередном шуточном конкурсе, никак не ожидал, что выставят его прямо против Одиннадцатого Предвестника! И по глазам бедняги, спрятавшегося за спины собственных солдат, было понятно, что готовился он уже даже не к поражению – он готовился к мучительной и неотвратимой кончине. Совсем скоро бой наконец начался. Регратор увлечённо следил за таким захватывающим сражением, исход которого совершенно не был очевиден с самого начала, и поедал оставшийся блин, осторожно выглядывая из-за группы людей. Солнце уже совсем село, и яркая битва, в самом начале облачённая в кровавые пятна от закатного солнца, совсем скоро превратилась в прятки в темноте, где Тарталья почти самолично выискивал каждого оставшегося бойца противоположной команды, без особых усилий укладывая всех на лопатки и заставляя принять поражение. Не повезло тем, кто стоял к этому зрелищу слишком близко: молодой предвестник без зазрений совести допрашивал и их, угрожая, что сокрытие информации точно чем-нибудь им обернётся... И кто догадался выпустить Тарталью на боевое шуточное соревнование? Кажется, слово «шуточное» пролетело мимо его ушей... С течением времени все неудавшиеся бойцы разбежались, уступая место народу, пришедшему на самое важное завершение всей праздничной недели. Люди активно сходились со всей столицы, заполняя площадь разношёрстной толпой, и тихо хихикали, обсуждая в дружных компаниях события прошедшего дня. Никто не ждал речь Пульчинеллы с благоговением или особенным предвкушением: все понимали, что мэр города лишь повторит тезисы, кучу раз сказанные ранее, и только немного изменит все формулировки, чтобы снеженцы хотя бы не имели возможности заучить повторенное наизусть. Пятый предвестник появился в самом центре минута в минуту, заходя на небольшой помост вместе с двумя высокими Фатуи, служащими ему сопровождением и охраной. Дедок, шевеля усами и перебирая глубокими морщинами, как и обычно, говорил что-то о долге, о перерождении всего мира и о том, как важно сейчас представлять правильное будущее... Но почти любой человек, стоящий на площади, с каждой долгой паузой надеялся, что весь этот поток пафосных фраз наконец завершится. Он все собрались тут для другого. Взгляды были направлены не не Пульчинеллу; люди не могли перестать нетерпеливо зыркать на чучело, ожидая, когда его наконец подожгут. Это сожжение, в отличие от речи, имело для каждого смысл абсолютно уникальный: кто-то действительно загадывал желания на будущее, кто-то прощался с прошлым, кто-то вспоминал о самых ярких моментах уходящего года... Вариантов было множество. И это различие восприятий и мотиваций объединяло здесь всех лучше любой пропаганды. – Я помню, как дедушка рассказывал, что если хоть одним глазком не увидишь горящее чучело – весь год будешь неудачником, или вообще умрёшь! – вдруг раздалось правее. Панталоне с любопытством прислушался, внимая диалогу местных. Двое – парень и девушка – стояли совсем рядом с ним, одетые в простые пальтишки, но оставившие на поясах Глаза Порчи – очевидные фатуи. – Ну и бред...– скучающе заметила девушка, отвернувшись от кавалера. – Ничего не бред! Всё время так было! – её компаньон насупился, оскорблённый таким нескрываемым недоверием, – вон, Серёга в прошлом году масленицу пропустил... И что в итоге? – А что в итоге? С того света он нам не ответит... – она вздохнула, а потом вновь заулыбалась, добавив восхищённо, – Ой, смотри! Горит! А Масленица действительно запылала. Языки пламени быстро захватили высоко наваленное сено, играясь с чучелом и обхватывая его вокруг. Огонь громко затрещал, поглощая в себя всё, что было отдано ему по праву, и иногда переходил на тихое, недовольно-змеиное шипение, случайно или в попытках захватить больше касаясь промёрзлого снега. Вся площать засверкала опасным и воинственным красно-оранжевым, и пламя продолжало погружать всех в своё властвование, отражаясь на лицах снеженцев желтоватыми всполохами. Каждый язычок кружился в своём неповторимом танце, то играючи задевая чучело, то дотягиваясь до самого неба, стремясь прожечь бесцветные звёзды и скучающий месяц. А само чучело тихо завывало жалобным скрипом, вздрагивая от особенно жестоких укусов огня и почти моля всех остановиться... Но народ не останавливался, потому что любое прошлое снеженцев, каким бы хорошим или плохим оно не было, в их глазах заслуживало лишь смерти. Только похоронив старое, только уничтожив его до тла под ним может вырасти тоненький стебелёк новых надежд и свершений... Поэтому по всей толпе прошло радостное «о!», когда у чучела наконец отвалилась грузная, уродливая голова, догоравшая теперь совсем рядом. Панталоне наблюдал за всем этим, любуясь восторженными глазами окружающих, и пытался понять, какой смысл он сам каждый год вкладывал и продолжает вкладывать в этот ритуал... Но кроме общепринятого «рождения нового» в голове совсем ничего не появлялось. Должен ли он сам почувствовать магический смысл, или все значения люди придумывают себе сами? Но можно ли верить проделкам собственной фантазии? Ведь любой может заверить себя, что если сегодня заметит человека в красной ушанке, то завтра найдёт под подушкой несколько миллионов моры – и какой смысл будет в подобном «предсказании», если от начала до конца оно придумано осознанно, а результата без трудов не последует? Тогда для чего всё это? Ведь все люди в здравом уме, включая Пульчинеллу, прекрасно понимали, что никакой кусок соломы на их удачу повлиять не способен, а для того, чтобы убедить себя в этом, нужно действително вывернуть на этой несчастной площади свою душу (Панталоне с плохо скрываемым непониманием скосился на группу совсем рядом, представители которой, смотря на чучело, горько рыдали, закрывая лица платками). Дельцу все эти убеждения самих себя казались крайне сомнительными. Время пролетело совсем незаметно, и Регратор не успел осознать момент, когда вместо чучела на земле остался уже не такой масштабный, низкий костёр. Основная масса пришедших шумно расходилась, а молодежь медленно поттягивалась к костру, сдёргивая с себя куртки и шапки. Парни расправляли плечи, стараясь выглядеть для незамужних девчонок ещё презентабельнее, а те расправляли из-под шарфов поблёскивающие от огня локоны, пытаясь намекнуть понравившемуся парню яркой улыбкой. Не прошло и пяти минут, как первая пара под восторженные визги прыгнула через опасные языки пламени и расхохоталась, обнимая друг друга и кружась в подобии победного танца. Панталоне вздохнул и, развернувшись, побрёл ко второй намеченной на сегодня цели. В этот раз он шел на торговые ряды осознанно. Узкая тропинка виляла, погружаясь во мрак, и вскоре Регратор перестал замечать на снегу под ногами мягкие поблескивания желтоватого света украшений, развешанных по главным улицам. Нет, на рынке тоже горело несколько фонариков... Но они сверкали уж совсем бледно, будто цель их была только в том, чтобы прохожие вообще могли понять, где находятся, а не блуждали по беспроглядной тьме... Рынок без дневного света выглядел скорее жутким, чем уютным, каким он казался до этого. Многих продавцов не было, отчего создавалось ощущение чего-то заброшенного и пустынного, и несколько силуэтов, сновавших туда-сюда, в этом ощущении вовсе не разубеждали. Подсознание будто вело к нужному ларьку, и вскоре Регратор действительно наткнулся на то, ради чего и побрёл в это забытое архонтами место. Она сидела там, задумчиво глядя вдаль, и сверкала зелёными глазами, в которых, казалось, всё ещё виднелось отражение всполохов недавнего пламени. Ясия Богдановна была здесь. Хватило десятка шагов, чтобы оказаться напротив знакомой, и Панталоне очень старательно выдавил из себя приветливую улыбку. О, он знал, что снова встретит её именно сегодня; бабка отсутствовала на базаре всё это время, не давая зацепить себя людям Регратора, и по всем законам подлости она появилась на прежнем месте именно тогда, когда Делец сам пришёл удостовериться в её загадочной пропаже. В этот раз он выведет эту прохвостку на чистую воду! Ясия Богдановна не могла, просто физически не могла быть невинной горожанкой: у неё отсутствовали все документы, её разрешение на торговлю будто появилось из ниоткуда, а сама бабуля при этом всём знала уж слишком много. В этот раз цели Панталоне начинались даже не на пунктике о справедливости – они начинались из личного интереса. И Регратор был слишком упрям, чтобы так просто отказаться от удовлетворения собственного любопытства. Подчинённые не могут найти никакую информацию? Не беда. Делец выйдет на охоту лично. – Ах, господин Регратор, вы ли? – бабуля проскрипела, как старая музыкальная шкатулка, – а ведь говорила, что мы ещё встретимся. Панталоне удержал себя от очень гаденькой морды, сохраняя выражение лица как можно более нейтральным. Он ни секунды не сомневался, что Ясия Богдановна узнает его, даже если он появится перед ней, с головы до ног обёрнутый в черные простыни, что, несомненно, усиливало её подозрительность... Но, к сожалению, на данный момент времени он не мог позволить себе прошипеть ей в лицо что-то типа «я знаю, что ты что-то затеваешь, грёбанная шпионка!», поэтому избрал другую тактику: улыбчивое наблюдение с молчаливым анализом. Бабушка не должна была заподозрить, что Панталоне о чём-то в курсе: во-первых, без подстраховки это было крайне опасно, во-вторых, ему просто хотелось увидеть, как далеко может зайти её грязная игра. – Я знал, что вы здесь будете, – Панталоне даже не соврал, сохраняя на лице подобие улыбки, – какая приятная встреча. Регратор придирчиво оглядел ларёк и столики, замечая, что в этот раз они были абсолютно пусты. Либо Ясия Богдановна явилась сюда сегодня не для торговли, либо... – Уже всё раскупили? – Регратор изобразил лёгкое удивление. – Я-ж сегодня ничего толкового не пекла! Блинов на сковороде наготовила ближе к обеду, да и села поторговать, – бабуля невинно указала на пустой поднос, – вот всё и разобрали. Делец заинтересованно кивнул, внимательнее рассматривая Ясию Богдановну... Ничего с прошлой встречи не изменилось. Разве что одета она была легче: из-под пальтишка выглядывала узорчатая блуза, пододетая под тёмный сарафан, а волосы, ничем не прикрытые, ещё ярче сияли голубоватым серебром, что придавало им вид почти мистический. Женщина с той же заинтересованностью смотрела на него. – Как простенько вы сегодня одеты... Совсем не наряжены! – она тихо усмехнулась, – как непривычно... Снова почувствовав себя внуком, заявившемся к дальней прапрабабушке, Панталоне прикусил щёку. Своим тёплым и невероятно располагающим отношением Ясия Богдановна сбивала его со всего выстроенного плана! Ссорится с доброй бабулей, а не со скрытной мошенницей, ему сегодня совсем не хотелось. За «время разлуки», в которое Панталоне убеждал себя, что отсутствие какой-либо информации подтверждает то, что обыкновенной бабушкой эта женщина не является, он совсем забыл, какое чувство уюта витало в воздухе возле неё. Но снова стоя здесь, рядом с бабулей, он будто окончательно лишился всех должностей, помолодев лет на двадцать и робея перед Ясией Богдановной, как потерянный подросток. Для поддержания образа уверенного Регратора требовалась вся имеющаяся у него сила воли. – Да, я сегодня... – Панталоне вздохнул, снова отпуская со своего языка правду, – «под прикрытием». Проникаюсь... Обычным празднеством. – Под прикрытием, или без него? – Ясия Богдановна хитро сщурилась, но быстро добавила будничнее, – а я так и подумала, господин Регратор. Ой, как удачно подгадала! Регратор поджал губы. То, куда шёл этот разговор, абсолютно его не устраивало: он должен был стоять и уверенно допрашивать бабушку, а не оправдываться перед ней, как какой-то безвольный мальчишка... Панталоне сжал кулаки и нахмурился, выбивая из себя необходимый напор: – Слушайте, а ведь ваших доку... – И вы очень удачно подошли! – женщина, кажется, даже не заметила, что кого-то там перебила, – мне как раз требуется помощь.... С финансами. Нет, Панталоне теперь был однозначно уверен: все люди, встреченные сегодня, были какими-то агентами Бездны – иначе описать то, как сбивали их слова, Регратор не мог. И ладно ещё те, кто о его истинной персоне не имели никакого понятия... Но Ясия Богдановна о его предвестничьем статусе прекрасно знала! Делец уставился на неё округлившимися глазами, сбитый с толку окончательно и бесповоротно; он даже начал ожидать, что сейчас бабушка попросит его почистить ей ботинки или ещё что-то в этом роде... Но случай оказался ещё запущеннее, чем Панталоне показалось изначально. Игнорируя шокированный вид Регратора, бабушка с явным трудом достала из-под прилавка увесистый коробок с морой, замеченный Дельцом ещё при первой их встрече, и с громким бряком выставила его перед носом Панталоне. И это она назвала «помощью с финансами»?! Регратору следовало начать бояться своих желаний: только сегодня он грезил о том, чтобы работа в Банке Северного королевства не ассоциировалась у всех исключительно с бумажками... – Вы предлагаете мне?... – на всякий случай Панталоне решил уточнить, что ему не почудилось. – Вы, господин Панталоне, сегодня ничем не заняты. Из мужиков-то... Кто с семьями гуляет, кто за невестушкой ухаживает, кто – вон – через костёр прыгает, – бабуля многозначительно кивнула в сторону площади, откуда всё ещё доносились радостные визги. Дельцу казалось, что это всё – чья-то глупая шутка. Женщина перед ним с полной серьёзностью предлагала своему предвестнику помочь ей дотащить до дома ящик заработанных монет, или дым от костра всё-таки сказался на деятельности его мозга? Такое отношение действительно вводило в ступор, и будь это любой другой человек, кроме Ясии Богдановны, Панталоне точно гордо вздёрнул нос и с презрительным фырканьем ушёл бы восвояси... Но Делец был уверен, что с этой бабушкой такая стратегия всё равно не сработает. Он попытался прийти в себя, несколько раз качнув головой и моргнув. Вопрос о том, как же Ясия Богдановна справлялась с ящиком раньше, Регратору показался чересчур нетактичным, поэтому он избрал другой путь: – Я, может, тоже ищу здесь невесту? Панталоне был уверен, что это сработает: вся Снежная, по его мнению, была за то, чтобы Регратор наконец женился, да и кучер некоторое время назад такое оправдание проглотил, даже не задумываясь... Но какого же было удивление, когда вместо одобрений он увидел на чужом лице насмешливое недоверие. – Вы? Невесту? – бабуля переспросила, будто не поняла, но в её глазах так и светилась ирония. Так опускаться Панталоне не приходилось уже очень давно. А ведь он даже не мог ей ничего ответить! Ясия Богдановна легко могла списать всё на недопонимание и на то, что имела ввиду она совсем другое. И Регратор наконец осознал, что происходит: бабуся действовала не случайно, она просто-напросто нисколько не уступала ему в интеллекте, сокрытии и манипуляциях. Второе осознание оказалось ещё страшнее: Ясия Богдановна поняла всё это ещё раньше. Панталоне больше и больше убеждался в ненормальности сложившейся ситуации. Теперь Регратор даже разуверился в собственных выводах о том, что бабуле незачем было его убивать, и пожалел, что всё-таки решил не брать с собой охрану... Но в ситуациях полного хаоса всегда обязательно было хотя бы делать вид, что у тебя всё под контролем. – Звучит так нереалистично? – он спросил с милой улыбкой. – Не совсем... – уклончиво ответила бабушка, тут же меняя тему, – а вы коробочек-то берите... Тут и ручечка есть – ну всё для удобства! Панталоне, оставленный без всякого выбора,сдержал в себе «так что же ты сама-то не тащишь, раз всё для удобства?» и кивнул, неловко перехватывая ящик с увесистым количеством моры. В целом, не до самой крышки набитый короб оказался не таким уж и тяжёлым: к счастью для себя и своей больной ноги Регратор с облегчением обнаружил, что спокойно может управиться с ним одной рукой, продолжая опираться на трость другой... Царица, Делец всё ещё не верил, что каким-то образом на это подписался. Он мрачно обернулся к бабке, осознавая, что им, скорее всего, придётся переться несколько километров до какой-то деревни, и стал ждать, когда та укажет дорогу, у себя в голове оправдывая всё это тем, что он хотя бы узнает, где живёт эта уж слишком загадочная горожанка. Точный адрес наверняка смог бы дать ещё хоть сколько-нибудь информации... – А нам на север! Пара поворотов – и на месте! – весело подбодрила Ясия Богдановна, сложив в сумку всё необходимое и зашагав вперёд. И Регратору ничего не оставалось, как попытаться проникнуться её бодростью, скорчив бабуле в спину недовольную рожу и поковыляв прямо за ней. К счастью или сожалению, Ясия Богдановна по пути совсем не говорила... Но, судя по тому, через такие лесные потёмки они шли, Панталоне бы не удивился, если бы женщина просто боялась привлечь к ним каких-нибудь волков или другую лесную живность. Статус Предвестника обязывал Регратора уметь сражаться на уровне выше среднего, но в его невыгодной ситуации неимения Глаза Бога всё упиралось лишь в запрятанный под пальто клинок и болтавшийся где-то там же Глаз Порчи, действие которого на организме Регратора сказывалось весьма скверно. В теории Делец мог обойтись лишь холодным оружием, если сражение требовало ловкости и аннигиляции одного – максимум двух – соперников, совершающих ошибки, но против толпы врагов или – что ещё хуже – против группы животных Панталоне с одним клиночком отправлять было бесполезно... Интересно, бабка была в курсе подобного положения дел и просто надеялась на удачу, или прятала в широком рукаве ружьё, которое сегодня рано или поздно выстрелит в Регратора? В целом, если размышлять, удобнее было бы натравить на него уже упомянутых медведей, а потом отвлечь их от своей персоны несколькими выстрелами в воздух – так смерть показалась бы всем глупой и нелепой случайностью; ошибкой сбрендившего господина Регратора, отчего-то решившего уйти в лес... Кто-то из газетчиков наверняка назвал бы это изощрённым самоубийством. Панталоне тряхнул головой, отгоняя захватившие разум мысли: планировать покушение на свою жизнь показалось ему идеей уж слишком абсурдной. Воздух под вечер стал ощущаться куда острее, врезаясь в горло привычным морозом, а по тёмно-синему небу с парочкой тяжёлых туч иногда пролетало несколько блёклых снежинок. Панталоне рассматривал глубину леса, загадочно шебуршащую от каждого ветряного потока, и пытался придумать хоть какой-то план дальнейших действий. Во-первых, нужно было разобраться, как после такой прогулки ему вообще вернуться домой – здесь его утешало то, что дорога, по которой они шли сейчас, казалась уж очень знакомой, а его поместье, как и дом Ясии, находился на севере: это позволяло очень смело предположить, что местом жительства бабушки была та самая деревенька, расположившаяся в двух километрах от места жительства самого Панталоне. Такое расстояние вполне можно было преодолеть пешком, и это радовало... Но вопрос безопасности оставался открытым. Во-вторых, Панталоне уже начал раздумывать над тактикой отступления, если Ясия Богдановна действительно по неведомым причинам решит на него напасть(Панталоне тут же представил эту картину: главный банкир дерётся с невинной бабушкой, зарабатывающей гроши на рынке – ну что за ирония!). Сейчас Ясия Богдановна напоминала дружелюбную и безвредную бабулю, но её хитрость и подозрительные намёки несколько смущали... – Недолго осталось! – Ясия Богдановна повернула голову, оглядывая задумчивого Регратора, – не устали? Вам-то, должно быть, так много ходить не приходится... И, не дожидаясь ответа, снова обратилась на дорогу, зашагав немного активнее. Панталоне вздохнул и нехотя ускорился, пытаясь поспеть за женщиной... Со стороны это выглядело жалко: относительно молодой представитель снеженской интеллигенции, перебирая тростью и хромая, едва ли догонял древнюю бабулю, шедшую впереди. В такие моменты боль в ноге усиливалась пропорционально с раздражением, и Регратор агрессивно стукал по протоптанной тропе тростью (хорошо, что звук от приложенных усилий совсем не менялся), вымещая всю обиду, зреющую в душе. Он, уже получивший седые пряди из-за ошибок молодости, чувствовал себя грёбанным немощным стариком, неспособным не то что быть Предвестником – неспособным нормально ходить! И всё это было из-за того, что ему, в отличие от этих счастливых беззаботных маменькиных сыночков, просто не повезло... Это осознание разрушало. Разрушало так же, как и хронические боли, с которыми невозможно было смириться: голова просто отказывалась признавать, что они берутся в твоём теле сами по себе, по несчастливой случайности и решению организма. В попытках придать своим страданиям хоть какой-то смысл Регратор скатывался до конспирологических теорий, бравших начало в простых воспоминаниях о пережитом падении и заканчивающихся мыслями об эксклюзивной для Панталоне ненависти богов. И никто не мог заверить его в обратном, потому что окружающие либо не догадывались, либо – вспоминая Второго Предвестника – демонстрировали непонимание ... И не то чтобы конкретно в этой ситуации был виноват сам Дотторе. Просто Регратору в чужих глазах было проще показаться глупым – он, по крайней мере знал, что это неправда, – чем слабым, что, по его мнению, на действительность походило куда больше. – Я в порядке, – ровным тоном выдавил из себя он, тут же снова сжав зубы от накопившейся боли. Ремень коробки с морой неприятно давил на ладонь, умудряясь натирать пальцы даже сквозь перчатки, плечо предательски тянуло, неприятно цепляя спазмом мышцы спины, а нога с каждым шагом дарила Регратору незабываемую вспышку самых разных ощущений: боли, желания упасть в сугроб и молитв, направленных, судя по всему, самой вселенной. Бездна, Панталоне выделил бы несколько миллиардов, если бы Дотторе решился воплотить в жизнь телепорт; ему так не хватало Гаммы, который с удивительной лёгкостью поднял бы Панталоне к себе на руки, следя за тем, чтобы ему было комфортно... Регратор закрыл глаза, продолжая идти, и попытался сфокусироваться на посетивших голову воспоминаниях, но образ Гаммы слишком быстро сменился на образ самого Дотторе, которого Делец с удивительной чёткостью представил перед собой... Интересно, он держал бы Панталоне так же, как и Гамма, или его более ожесточённая натура выбрала бы способ грубее? Может, он усадил бы Дельца на пол, или, в крайнем случае, перекинул бы через плечо? Панталоне едва ли сдержал жалобный скулёж; сейчас он согласился бы даже на то, чтобы какой-нибудь Омега потащил его прямо по земле – это всё равно позволило бы хоть немного расслабить ногу... И на какой хиличурл он всё-таки согласился на эту авантюру?! Плевать на бабку – пусть хоть всю стену фактами о Реграторе оформит, перевязывая их между собой красной пряжей, и неважно, откуда они у неё появляются... Чёртово любопытство! Говорили ему в Ли Юэ – никогда и никого оно до добра не доводило... Но очень скоро Панталоне, успевший проклясть всё на свете, вдруг увидел перед собой заветные домики. Кривые, косые – да, это точно была та самая деревня! – строения напоминали грибы, выросшие под деревьями своеобразными кучками... Но Регратор поклясться был готов, что никогда ещё так не радовался снеженской деревне. От сердца отлегло – как минимум половину пути он прошёл; оставалось только занести бабке ненавистный короб моры и отправиться восвояси, прогулявшись ещё каких-то два жалких километра... Дельцу снова стало дурно. Заявившись на территорию поселения, Панталоне на всякий случай (и из последних сил) выпрямился, проходя мимо шатких домиков и надеясь, что каждый следующий из них точно будет домом Ясии Богдановны, но бабушка и не думала заворачивать, ведя его всё дальше и дальше. Делец даже начал думать, что окружающая их деревня – какая-то галлюцинация его вымотанного сознания, но разубедился в этом, когда они наконец сошли с небольшой горки: один из домов, всё ещё принадлежащих деревне, находился почти в чаще леса, окружённый со всех сторон многолетними елями. В таком виде он очень напоминал ту самую избушку на курьих ножках, которой обычно пугали детей, любящих побегать по бескрайнему лесу... Но Панталоне был готов смириться и с этим, лишь бы изматывающая вечерняя прогулка наконец закончилась. Если сегодня он каким-то образом всё-таки доползёт до дома, он точно возьмёт себе хоть один выходной... – А вот и мой домик! – радостно указала на выглянувший фасад Ясия Богдановна. – Ага... Ближе строить его, очевидно, было запрещено... – устало пробормотал Делец, не догадываясь, что произнёс это вслух – Чего-чего? Панталоне закатил глаза от собственной неосмотрительности. Стыдиться, волноваться или возмущаться бестолковым поведением сил не осталось. – Ничего, Ясия Богдановна, – он ответил с прежней громкостью. И они оба поднялись на немного покосившееся крыльцо. Бабушка полезла в сумку, ища среди всего содержимого связку ключей, а Панталоне молчаливо стоял рядом, уже предвкушая, как на своих двоих отправится к далёкому поместью.... Встреча с медведями уже перестала казаться таким уж плохим исходом. Регратор скосил глаза, когда большой ключ совершил в замке несколько оборотов, а тяжеленная деревянная дверь наконец отворилась. От усталости Делец действовал совсем нерасторопно, и Ясии Богдановне пришлось буквально запихать его внутрь, с глухим хлопком затворив дверь за ними двумя. Тёплый воздух обогретого помещения ударил в лицо, заставляя очки Регратора запотеть и погружая его в белёсую дымку. – Ну вы проходите, проходите... – радушно отозвалась бабуля, воспринявшая всю их дорогу не сложнее пятиминутной пробежки, – коробок, вон, на комод... Ага! Подчинившись, Панталоне осторожно поставил ящик моры на расположившийся возле входа резной комод, покрытый белой вязанной скатертью. Он хотел было развернуться, вот только... – А вы чего не раздеваетесь? – поинтересовалась Ясия, – давайте, давайте помогу... Делец (какой уже раз за сегодня!) в полном неверии взглянул на бабушку; Ясия Богдановна выглядела вполне серьёзно и тут же потянулась стягивать с Регратора шапку и замотанный вокруг шарф. – Зачем? – прямо спросил Панталоне. Извилистые формулировки, оказывается, тоже требовали усилий, которых Делец прилагать больше не мог. – Как зачем? – на лице бабушки отразилось совершенно искреннее удивление, – чаем вас напою, коли в гости привела... Сядете, отдохнёте... Желание сопротивляться у Регратора при упоминании последних двух слов исчезло почти мгновенно. На чай и возможную отраву в нём ему было глубоко наплевать – сидячее положение было единственным, что сейчас требовала его нарастающая боль. Он неопределённо кивнул, смирившись с тем, что логику последовательности сегодняшних событий ему постигнуть возможности не представлялось, и, провалившись в себя, с трудом нащупал на меховом пальто пуговицы. Ясия Богдановна от отсутствия внятной реакции совсем не смутилась: она раздела господина Панталоне, как большую дорогую куклу, поставила его в мягкие тапочки и почти что за руку отвела в гостиную, остановившись возле низкого кресла в самом углу. К её облегчению, сесть на него Регратор смог самостоятельно. – Я пойду чайку вскипячу, а вы пока отдыхайте! – она пролепетала прежде, чем удалиться. Панталоне её слов уже не разобрал. Следующий десяток минут сидения в пустой гостиной Регратор провёл в полной прострации; стекла очков уже давно отледенели, но всмотреться в окружающее пространство Делец даже не стал пытаться, чувствуя только накатишую вымотанность. Панталоне стал приходить в себя только тогда, когда расслабленная нога наконец отошла, а резкая боль сменилась ноющим спазмом, наконец освободившим большую часть сознания. Вернув себе более-менее здравый рассудок, Делец пробежался глазами по комнате, в которой его очень легкомысленно оставили без присмотра – в конце концов, тут можно было найти зацепки или другие подозрительные детали! – но не заметил перед собой ничего, кроме типичного интерьера одинокой старушки... Так, конечно, казалось только на первый взгляд. Регратор поднялся на ноги, с интересом подходя к простирающемуся во всю стену шкафу. На множестве полочек стояло такое же множество самой различной утвари: в каких-то секциях располагались сервизы, в каких-то – пожелтевшие книги, а в каких-то предметы уж совсем особенные... По всем поверхностям было расставлено удивительное количество разных колб и засушенных цветков, заботливо уложенных в небольшие вазочки. Один такой букет привлёк внимание Панталоне пуще других, притягивая к себе; в нём красовались красиво скомпонованные акации, цинния и сирень, а совсем рядом блестели прозрачные баночки, с вниманием подписанные сверху: «плющ» и «базилик июньский». Такое количество самых разных видов засушенных растений казалось в реалиях Снежной почти удивительным, отчего Панталоне продолжал читать этикетки, иной раз залитые каплями воска. Некоторые надписи доверия не внушали: Панталоне даже отошёл подальше, когда на глаза ему попалась полка, первые банки которой, судя по этикеткам, содержали перемолотую белену и дурман... И зачем деревенской бабушке понадобилось что-то подобное? Регратор продолжал продвигаться вдоль стенки, разглядывая содержимое шкафа, как вдруг... Его взгляд зацепился за что-то ещё более интересное. На трёхногом круглом столике возвышалась внушительных размеров золотая клетка, за тонкими решётками которой красовался настоящий, живой ворон! Панталоне было решил, что ему показалось, но птица быстро убедила его в обратном, махнув широкими крыльями, чем вызвала у Дельца невольную восхищённую улыбку... Как редко удавалось рассмотреть вблизи таких удивительных пернатых! – Добрый вечер... – прошептал Регратор так, будто говорил с осознанной личностью, и сделал к ворону осторожный шажок. Он ожидал, что птица испугается или разозлиться, обязательно закричит и попытается его отпугнуть... Но ворон, будто тоже заинтересованный, повернул голову, не смея шевельнуться иначе. Пернатый на самом деле был прекрасен: чёрные перья переливались на слабом свету морским синим, а иногда даже сверкали холодным голубым, контрастируя с тёплым тоном всей обстановки. Панталоне ухмыльнулся: Бабу Ягу часто изображали с чёрным котом, но никак не с чёрным послушным вороном... – Мне бы такие переливы... Подскажешь шампунь? – Регратор провёл ладонью по собственной чёлке, будто это могло заставить птицу понять, о чем он говорит. Ворон продолжал спокойно молчать – может, увидел волосы Панталоне и признал в нем сородича? – вернув голову в прежнее положение, и даже сделал шажок ближе, цепляясь длинными ногтями за край жёрдочки. Такое смышлёное поведение ворона возбудило в Реграторе детский азарт. Не в состоянии сопротивляться импульсу, он нагнулся ближе к клетке, осторожно просовывая между прутьями тонкий палец. Действием это было абсолютно глупым и рискованным, но уж слишком Дельцу хотелось посмотреть, на каком моменте закончится терпение птицы. У него не было сомнений, что у ворона были все шансы прокусить его перчатку, но ему вряд-ли хватило бы сил нанести серьезный ущерб плоти, так что... В глазах Панталоне риск был вполне оправдан. – Будем товарищами? – Делец сщурился, готовясь в любой момент одёрнуть руку. Помедлив, птица осмелилась действовать, и, сделав ещё шаг к пальцу Регратора... Ворон потёрся о него клювом, почесывая свою шею и даже не думая нападать. Панталоне усмехнулся, сгибая палец и осторожно водя им по чернильным перьям... Интересно, что бабушка сделала с птицей, чтобы она стала такой ласковой? – Часто с во́ронами ладите? – раздалось за спиной, – у них к вам, кажется, и симпатия какая-то врождённая. Ясия Богдановна подоспела вовремя. Делец, как застуканный за мелким хулиганством подросток, тут же сделал два шага назад, делая лицо более серьёзным – такая реакция выбила из бабушки добродушный смешок. Ясия стояла в дверях, держа в руке две фарфоровые кружечки чая, и водила заинтересованным взглядом от Дельца до ворона. – Вообще-то... Нет, – Панталоне признался, поправляя перчатку на руке, – я такого не замечал. – В том-то и дело, что не замечали, – хихинула женщина, наконец сдвинулись с места. Назвать интерьер обыденным Панталоне поторопился: он только сейчас заметил, что столик, стоящий в центре комнаты, на котором теперь Ясия Богдановна расставляла чашки, в высоту был не более тридцати сантиметров. Вместо стульев или хотя бы табуретов по каждую сторону от него были разложены мягкие подушки... Сидеть предполагалось, очевидно, на полу. – Садитесь, присаживайтесь... Хоть отужинаем маленько, – бабушка кивнула на подушку, напротив которой на столике уже стоял чай, – сейчас пряников принесу... Может, и конфеты какие есть... – Ну что вы... – Панталоне предпринял попытку возразить. Но Ясия Богдановна уже покинула кухню, снова оставляя Регратора в одиночестве. Он вздохнул и осторожно склонился, усаживаясь на подушку и стараясь подобрать на ней хоть немного комфортное положение: ему постоянно мешали то собственные коленки, то отсутствие равновесия, то складки чернушных одежд... В попытках обуздать подушка определённо выигрывала. Панталоне побежденно развёл колени в разные стороны, но подобную расслабленную позу тоже пришлось оставить – выглядело это уж слишком бескультурно. Бездна, как вообще можно было усидеть на этом прилично?! – Садитесь поудобнее, господин Регратор! – весело залепетала Ясия Богдановна, с благоговением ставя на стол несколько тарелок со сладким. Панталоне поднял на неё почти умоляющий взгляд – как будто это положение вообще каким-то образом соотносилось с удобством! Но бабуля, не обращая внимания на ёрзанья Дельца, плюхнулась прямо напротив него, располагаясь в так называемой позе йога. Регратор замешкался; следовало ли ему принять такую позицию, или для мужчины это было чем-то непозволительным? Он попытался разогнуть колени ещё раз, но из-за этого только соскользнул с набитой подушки на пол. – Что же вы... – улыбнувшись теплее, бабушка поднесла кружечку к губам, делая глоток, – садитесь, как комфортно. Оставалось только нахмуриться и поддаться уговорам, занимая такое же, как и Ясия Богдановна, положение. Стало намного удобнее... Но «комфортно» всё ещё не было: к таким расслабленным чаепитиям Панталоне не привык. Он недоверчиво глянул на чашку чая. Безопасно ли было его пить? Был ли он недостаточно осмотрителен, или бабушка всё это время на самом деле не вела себя так, будто следует какому-то хитроумному плану по убийству предвестника? Регратор не припоминал, чтобы у его банка были такие старые должницы, поэтому повод для такого поступка было найти сложно... Ну, если эта милая и добрая бабуля решила его отравить, то вряд-ли имела при себе какой-то уж очень редкий яд(от самых популярных Регратор не так давно стал носить с собой противоядия)... Или она могла создать отраву самостоятельно? Все полки, заставленные склянками засушенных растений, такую вероятность только увеличивали. – Вы пейте, не стесняйтесь, – стала подначивать женщина. У Панталоне осталось несколько секунд, чтобы подумать. Две стороны его личности утягивали его в разные стороны: при худших исходах он мог либо отравиться, если всё-таки попробует, либо опозориться, если откажется и обвинит бабулю в том, чего она не совершала. Перспектива начать задыхаться в страшной деревне и быть закованным в лесу звучала куда неприятнее, но Регратор... Регратор вздохнул, пуская всё на самотёк, и одним ловким движением подцепил чашечку, отставляя нужные пальцы и делая глоток. Он ожидал либо того, что начнёт умирать, либо того, что начнёт плеваться от ненавистного напитка... Но этот чай, к огромному удивлению Панталоне, вовсе не был похож на обычную бесвкусную траву: множество ярких ягод стрельнули на языке непередаваемым фейерверком сочности, а травы осели мягким туманом, оставляя после себя терпкое послевкусие... Делец даже не поверил, увлечённо делая ещё несколько глотков. – Вы скажите – я вам ещё налью! Ясия Богдановна довольно изучала гостя, держа в руке мягкую баранку. Регратор кивнул и, последовав её примеру, тоже взял с тарелки баранку, отламывая от нее по кусочку и отправляя их себе в рот. Воцарилось сытое молчание. Панталоне не знал, когда в последний раз проводил вечер подобным образом... Или ему просто не хотелось думать о том, что такое в его жизни никогда не происходило. Впервые за весь осознанный период он действительно чувствовал атмосферу семейности и уюта, пусть и находился сейчас в доме совершенно чужого и незнакомого человека... Неужели приёмы пищи на самом деле могли быть такими неторопливыми, спокойными и умиротвопительными? Последние несколько лет Регратору едва ли хватало времени на ужин, а если и хватало, то «ужином» этот сделанный на быструю руку перекус назвать было сложно. Он никогда не нанимал себе поваров: на завтрак Панталоне пил один кофе, в обед сбегал в ближайший к банку ресторанчик, а на ужин – если у него оставались силы на ужин! – доедал остатки еды, купленной на выходные. Все приёмы пищи Делец проводил быстро и в полном одиночестве, так что подобное стало для него естественной привычкой. Он никогда не задумывался о том, чтобы есть в какой-то компании, полагая, что присутствие другого человека бессмысленно – во время еды вести беседы всё равно не полагалось... Но, как оказалось, смысл в чьём-то присутствии был: в компании Ясии Богдановны Панталоне чувствовал себя.. защищённым? Он сидел, пил чай и корил себя за это глупое ощущение – в конце концов, он не был ребёнком, боящимся остаться в пустой комнате из-за выдуманных монстров... И не смотря на это факт оставался фактом. Тревожности от общества бабули почти не оставалось. Чай очень нерасторопно был допит. Панталоне даже осознал, что у него поднялось настроение: хотелось улыбаться и отдыхать, что с ним случалось до ужаса редко. Он благодарно кивнул Ясии Богдановне: – Спасибо. Очень вкусный чай. На самом деле Регратору не верилось, что он только что действительно это сказал. – На здоровье! – бабушка засияла ещё ярче, – у вас и румянец, вон, появился! Они ещё немного помолчали, но Панталоне эта тишина совсем не смущала. Горячий чай после долгой прогулки творил чудеса... До конца расслабиться Регратору не давал только хитрый, выжидающий чего-то взгляд Ясии Богдановны, но после всего ему казалось, что он готов будет смириться с любой её выдумкой... Делец не прогадал, потому что уже спустя минуту бабуля вкрадчиво начала: – Вы же мне, господин Регратор, хорошую услугу оказали... Ну как же я могу ничем вас не отблагодарить? Несправедливо будет. Пришлось очень лениво навострить уши. Делец слегка напрягся, избавляясь от затуманевшего голову расслабления, и сосредоточился на формулировке. – Ясия Богдановна, нет нужды... – Панталоне произнёс это скорее для вежливости – он знал, что попытки переспорить на этой женщине не сработают. – От такого не отказываются! Бабуля явно была настроена решительно. Она одним уверенным движением вдруг отодвинула стол от них обоих... Открывая взору Регратора начерченный прямо на полу круг. На полу, в избе, в середине комнаты... «Сектантка!» – сверкнуло в голове Панталоне, и он с подозрением оглядел помещение ещё раз. За одну секунду перебравший сотню вариантов того, как его могут принести в жертву какому-нибудь выдуманному богу, Регратор немного успокоился, не найдя по сторонам заблаговременно собравшихся людей в капюшонах или развешаных по стенам черепов животных... Но понятнее от этого не стало. – Прошу прощения? – Панталоне спросил, не роняя настороженной улыбки. Но бабуля на вопрос отвечать не торопилась. Она лукаво сщурилась и, сохраняя молчание, встала, направившись сначала к мягко освещающему комнату светильнику, его затушив, а потом к одной из полок. Делец продолжил непонимающе сидеть на месте, когда вокруг него вдруг оказались расставлены несколько свечей, за которыми последовали несколько непонятных талисманов. Ясия Богданова придвинула свою подушку ближе к мужчине и снова села, положив рядом побрякивающий мешок, перевязанный ниткой. – Вы, господин Панталоне, человек неплохой, только запутались сильно – уж не сочтите за дерзость! – бабушка начала издалека, к чему-то подготавливая, – а сегодня день хороший: энергии много, элементальной силы... Регратор не перебивал – только наблюдал, как Ясия Богдановна зажигает высокие свечи, наполнившие комнату непостоянным, танцующим на лицах светом. В такой атмосфере плутоватый блеск в глазах бабушки стал казаться ещё более жутким, и у Панталоне не было предположений о том, что следовало от неё ожидать... Но, вдоволь насладившись растерянным Дельцом, бабуля всё же снизошла до объяснений: – Самое время для гадания. Регратор готов был рассмеяться; во всю чушь с предсказаниями он никогда не верил, и в подобном цирке принимать участие совсем не желал. Бабуся приняла решение за него: сама решила, что Панталоне в чём-то запутался, и сама же решила ему в этом помочь, как будто Делец не мог разобраться со своими делами без вмешательств незнакомой бабки. Вся эта ситуация казалась Дельцу абсурдной, и от этого раздражала, но дерзить Ясии Богдановне у Панталоне не поворачивался язык. Всё, на что его хватило – на немного издевательскую насмешку: – Предлагаете Предвестнику Фатуи обратиться за помощью к богам? Надеюсь, что не к Селестии... Бабушку такой ответ совсем не задел; ко скептицизму главного банкира она была готова. – Есть что-то выше и архонтов, и богов Селестии, господин Панталоне, – ответ прозвучал непривычно серьёзно и задумчиво. – И что же? – Мир, природа... Всё существование, – Ясия Богдановна, кажется, погрузилась в собственные размышления – сложно объяснить. Но элементы – это не только про богов. Это сама жизнь. К ней и обратимся. Ощущение того, что он ничего не решает, накрыло Регратора с новой силой; его даже не спросили, хочет ли он проведения всего этого! Панталоне хотелось злиться, обвиняя Ясию Богдановну в отсутствии и малейшего уважения, но злость почему-то не появлялась... Атмосфера, царящая сейчас, начала казаться ему весьма любопытной. Ну в какой ещё день своей типичной недели он посидит, обставленный свечами, и послушает секреты о собственной личной жизни, о существовании которых не имел малейшего представления? В конце концов, гадания в Снежной были не таким уж непопулярным размышлением, и, если Ясии Богдановне захотелось отплатить ему подобной забавой, Регратор был не в праве отказываться. Серьезный настрой бабушки и запутанные объяснения наверняка тоже являлись частью веселья... Ведь так? Ясия Богдановна, совершив ещё несколько странных приготовлений, сути которых Панталоне так и не понял, наконец открыла тёмный мешочек, оглядывая содержимое и кивая самой себе. Она подняла взгляд на Регратора, осмотрела его с головы до ног и со всей строгостью голоса произнесла: – Вы должны отнестись к этому серьёзно, иначе трактования, как сейчас и полагаете, не сойдутся. Меня многие ищут, чтобы погадать: и за островами, и за барханами... Но многим я гадать не могу. Тут чувствовать надо. Регратор постарался изобразить на лице крайнюю степень доверия и кивнул. Впрочем, он не солгал – поверить, раз уж бабушка затеяла подобную игру, он действительно попытается. Всё-таки ему тоже стало интересно, как повезёт Ясии и какие трактовки выдумает женщина, чтобы угодить предвестнику. Пока Ясия Богдановна делала что-то с мешком и лежащими в нём деревяшками, Панталоне искренне пытался проникнуться всем происходящим. Он глубоко дышал, концентрируясь на играющих тут и там тенях, и любовался мягким сиянием свечей, подрагивающих от каждого шевеления. Наблюдая за бабушкой, Делец размышлял, как часто ей доводилось устраивать что-то подобное и почему стареющая женщина вместо вязания или катание на лыжах выбрала себе такое необычное хобби... Может, это помогало расслабиться? Атмосфера в тёмной комнате действительно напоминала медитативную. В фиолетовых тонах ночи все засушенные растения, назначение которых стало куда яснее, будто запахли куда больше, и вся комната тонула в мягком аромата трав и цветов, заставляя мозг фокусироваться и нас распознавали конкретных растений, и на картинке перед глазами, и на периодических шептаниях Ясии Богдановны... Гостиная будто уменьшилась в своём размере, сжимаясь только до них двоих, так погружённых во всё происходящее, и Панталоне казалось, что он даже готов поверить, если бабушка нагадает ему что-нибудь стоящее... Наконец, спустя несколько минут, Ясия Богдановна снова обратила внимание на Регратора. Она заговорчески взглянула ему в глаза, и, обнаружив в них то, что и искала, аккуратным движением погрузила руку в мешочек. Несколькими последовательными движениями она разложила в начерченном кругу три совершенно одинаковые деревяшки и снова отложила мешок в сторону. – И что это значит? – нетерпеливо спросил Панталоне, поднимая бровь на пустые овальчики. Бабушка недовольно нахмурилась, покачав головой, и осудительным тоном ответила: – Подождите же, господин Панталоне! Руны требуют терпения... Это ещё совсем не результат. Ясия Богдановна потянулась к первой «руне», переворачивая её на другую сторону и демонстрируя Регратору выведенный на ней крест. Делец не смог сдержать тихой усмешки. – Всё? Гадать нельзя? Или на мне поставлен крест? – тихо зашептал он, прикрывая искреннюю улыбку ладонью. – Господин Панталоне! – снова осудила женщина, а потом добавила тише, тоже не в силах сдержать смешка, – серьёзного отношения руны требуют тоже. Вот эта, например, «Гебо»... – Ясия Богдановна, не трудитесь напрасно – я эти названия всё равно не запомню... – Главное, чтобы вы значения запомнили, – хмыкнула бабушка, продолжая, – так вот... На пару секунд Ясия Богдановна замолчала, поглядывая на трепыхающийся огонёк свечи и собирая мысли в доходчивое объяснение. – Без заданного вопроса руны сами решают, о чём рассказать, а первая – как бы намекает на ситуацию, о которой речь-то и пойдёт. «Гебо» можно трактовать, как...– бабушка остановилась, чтобы подобрать слова, – некоторое партнёрство. Отношение между людьми, если простыми словами... Панталоне не ответил. Тема отношений кого-то известного с кем-то неизвестным казалась ему самой простой, чтобы интерпретировать полученные знаки под любую ситуацию. В голову другому человеку залезть невозможно, а это означает, что плести про его мысли можно что угодно... Никакой опоры на реальность у таких предсказаний не было, а расплывчатые формулировки вызывали лишь ироническое недоумение. Бабушка тем временем повернула две оставшиеся деревяшки, демонстрируя Дельцу непонятного вида многоугольную загогулину и половину двойной стрелки, будто из увиденного Панталоне действительно мог сделать какой-то вывод. – Совет – «Перт», Результат – «Ансуз»... Любопытно, – пробормотала бабуля, усиленно что-то анализируя, – как думаете, господин Регратор, вы о своих ближайших знакомых знаете абсолютно всё? Сложнее, чем ответить на сам вопрос, Регратору было только перебрать в голове хоть каких-нибудь ближайших знакомых. Первым, конечно, вспомнился Второй Предвестник. – Нет. Даже не близко, – Панталоне усмехнулся, вспоминая их с Доктором переписку. – Тогда вам стоит почаще держать это в голове, – Ясия Богдановна неопределённо пожала плечами, – как бы вы связали это с разницей между даруемым и получаемым? Делец устало вздохнул, снова пытаясь напрячься... Нет, подобные мероприятия были точно не его стезёй. От попыток привязать сказанное хоть к какой-то ситуации виски начинали отдавать тупой болью, и Регратор невольно глянул за окно; судя по всему, на улице в полное царствие вступила глубокая ночь. – Вы уж меня извините... – Панталоне выскреб из своих недр подобие улыбки, – но, честно говоря, спать мне пришлось сегодня часа четыре... Боюсь, я не в том состоянии, чтобы так глубоко разбираться в ситуации... Это утверждение не было ложью... Точнее, в нём была целая половина правды. На самом деле Дельцу просто не нравилось направление, выпавшее в раскладе: врать о несуществующих друзьях желания не было, делиться своими представлениями об их с Доктором «товариществе» – тем более... Да и с полной серьёзностью разбираться в недрах своей души, используя для этого бабку с закорючками, он не планировал. Панталоне ожидал, что прекратить всё это Ясию Богдановну придётся убеждать долго и слёзно, но та лишь покачала головой, накрывая выпавшие руны рукой и отправляя их обратно в мешок, поправив заодно серебристую косу. – Значит, этот метод на вас не работает... – задумчиво пробормотала она в полголоса, тут же продолжая, – а то, что вы спите мало, это-ж медвежью услугу вам и сыграет... Временами правду только с закрытыми глазами и увидишь... О, это определённо было чем-то новеньким! Обычно Регратор слышал только про то, что скудное количества сна плохо сказывается на общем здоровье и продолжительности жизни, но про то, что это ещё и прячет от него некую «правду», ему ещё не заявляли! Делец даже оживился, готовый услышать ещё какую-нибудь из старых легенд. – И что я же упускаю? – с интересом спросил он, поднимая брови. Просмотрев на Панталоне, как на несмышлённого ребенка, Ясия Богдановна подняла руки вверх, обводя окружающее пространство. – Всё. Намёки, подсказки... Сны – они людям не для веселья и не для испуга. Что мучает, то и снится, а плохое или хорошее – это уж не важно... Иногда голова подсказывает, в чём разобраться надо, а иногда и вселенная... – бабушка, рассматривающая невпечатлённого Регратора, вдруг улыбнулась хитрее, добавляя загадочно, – вы-то своей судьбе присниться уже успели... К горлу Панталоне подступил нервный смех. А вот и Ясия Богдановна, всё это время игнорирующая женитьбу Регратора, выдала что-то подобное – ещё и так неумело! Как будто заслышав про то, что он успел кому-то присниться, Панталоне неимоверно вдохновится и побежит искать суженную по всей Снежной, опрашивая каждую встречную, когда и в каком виде он ей снился. В этот раз не огрызнулся Панталоне не смог (может, причиной тому было то, что в обществе бабушки он начинал чувствовать себя уж слишком по-родному): – И кто же эта несчастная? Регратор готов был поклясться, что по радужкам Ясии Богдановны в один момент пробежал хитрый, недобрый огонёчек. Женщина наклонилась ближе к Панталоне, щурясь подозрительно, и вкрадчиво, совсем тихо заговорила: – С чего вы решили, что это «она»? На несколько секунд в венах Дельца замерла кровь. Панталоне не сдвинул ни одну мышцу, пялясь на женщину перед ним немигающим взглядом, и не знал, как ему следовало реагировать. Последние остатки защиты, терпеливо выстроенные вокруг его непробиваемого облика, только что растрескались на куски, и Делец почувствовал, будто оказался перед Ясией Богдановной полностью обнажённым. Он стиснул зубы так сильно, что в дёснах стало больно, а прокушенная часть щеки начала кровоточить, окрашивая полость в неприятный, металлический привкус. Регратору понадобилось около минуты, чтобы притворно усмехнуться, облизывая зубы от красного. – Неужели говорите, что я... Нет, что вы. Я, конечно, ещё не женат, но это не даёт право так смело предполагать... – Вы бы хотели увидеть, кому снились? – заговорчечки протянула Ясия, игнорируя все попытки оправдаться, – В теории. Не подключая логику, рассчёт... Да или нет? Регратор даже не задавался вопросом, откуда она узнала – эта женщина, кажется, знала всё на свете... Но мысль о том, что что-то в нём могло это выдать, не давала ему покоя. Что, если со стороны это действительно было так очевидно? Вдруг всё это время окружающие просто жестоко шутили над ним, притворяясь, будто им ничего неизвестно, а потом жестоко смеялись за спиной? Делец не знал, куда деть себя и как провалиться сквозь землю, на самое дно озера, лишь бы снова оказаться в комфорте... Но, к большому своему сожалению, он обнаруживал себя, бьющимся на льду перед лункой и неспособным попасть обратно в воду – пусть холодную и опасную, но такую привычную... Догадалась ли Ясия Богдановна случайно? Или теперь Панталоне следовало поверить, что все этим магические ритуалы были совсем не шуткой, и сидела перед ним не старушка, а настоящая ведьма, способная видеть сквозь его кожу? У Регратора не было ни малейшего представления, каким способом ему стоило, и всё же... Причастность Ясии Богдановны к чему-то необъяснимому можно было проверить только одним путём. – Да, – он ответил коротко и хрипловато. Ясия Богдановна кивнула и снова занялась свечами, меняя их и переставляя в другом порядке, но Панталоне больше не мог уследить за её руками: голова кружилась, и мир перед глазами начинал расплываться. Сердце нещадно ломало рёбра, по ощущениям раздирая их в щепки, и Регратор отдавал все силы и состредотачивал всю свою выдержку для того, чтобы дышать хоть немного спокойнее. Он не понимал, что с ним происходит, но просто сидеть на месте и концентрироваться на предметах перед собой почему-то стало невыносимо сложно. Тревога неумолимо сдавливала горло, и прежняя тягучая атмосфера теперь вовсе не успокаивала, отягощая поступающий в лёгкие кислород. Делец старательно пытался себя урезонить: ничего серьезного не случилось. В конце концов, у бабушки перед ним не было никаких доказательств, да и особенно отвращённой она не выглядела... Но по непонятным для него причинам тело вовсе не слушало голос разума, пуская по венам чистейший адреналин. Почему он не мог взять себя в руки? Почему все попытки взять себя пол контроль не работали, как всегда делали это раньше? Неужели для того, чтобы так развалиться, Регратору было достаточно всего лишь услышать про себя глупое предположение? У этого дня определенно была цель довести Панталоне до полного нервного истощения... Что же таить, цель определённо была достигнута. Он не мог сказать, что испытывал настоящую панику; больше это состояние походило на на сметение, щедро приправленное полным опустошением и сомнениями в существующей реальности. Регратору не верилось, что всё это происходило на самом деле. Невидящим взглядом уставившись на Ясию Богдановну, старательно ведущую приготовления, Панталоне медленно, но верно приходил в себя, отходя от как-то слишком активно разыгравшегося чувства шока. Регратор даже сумел выдать улыбку, когда между расстановкой неизвестных ему камней бабушка с лёгким сердцем пошутила о чём-то (конкретной формулировки Делец почти не разобрал). Он очухался снова, только когда услышал возле себя негромко: – Готовы? Для подобного всегда приходится вводить гадающего в транс, чтобы потоки элементальной энергии... Панталоне перестал разбирать слова на середине объяснений, но всё равно кивнул. Глаза у него начали слипаться ещё до всяких введений в трансы; уж слишком много потрясений свалилось за сегодня. Но, собрав последние остатки разума в кулак, Регратор чётко уверил себя в одном: в его жизни станет на одну проблему меньше, если вся эта магическая чепуха таким же магическим образом действительно подействует. Это объяснило бы всё: и отсутствие документов, и уж слишком обширные знания, и то, что в своей догадке Ясия оказалась удивительно права... Может, Панталоне всё-таки действительно надышался у костра, а сейчас валяется где-нибудь в сугробе, наслаждаясь такими увлекательными галлюцинациями? Ну, для галлюцинаций всё это было чересчур реалистично... – Давайте руки.. – попросила Ясия Богдановна, выставив перед собой ладони. Регратор на это даже не стал сопротивляться. Он осторожно вложил кисти, чувствуя, как их тут же сжимают грубые пальцы, и расслабился, закрывая глаза – представление о том, как входят в транс, у него имелось. Сначала Панталоне не чувствовал ничего особенного. Он молча сидел перед бабулей, слушая её иноземные шептания и вдыхая множество смешавшихся ароматов, и пытался сосредоточиться на ощущениях, но мысли постоянно путались, скручиваясь узлами и отказываясь униматься. Регратору подумалось, что последшие несколько часов успел прожить целую другую жизнь, разительно отличавшуюся от его повседневной. Шёпот, запахи и игра света на веках продолжали действовать на Панталоне, а он всё вспоминал и вспоминал и вспоминал девушку с рыжими волосами, удивлённого парня, воинственного Тарталью, делового Пульчине... Ровно до того момента, пока не оказался в полной темноте. Дельцу захотелось дёрнутся с места, но попытка создать импульс не изменила ровным счётом ничего. Он умудрился заснуть, сидя на подушке? Попал в осознанный сон? Звучало крайне нереалистично... Но и на транс в привычном понимании этого слова подобное положение было похоже немногим. Панталоне ощущал, будто находится везде и одновременно нигде; он будто не существовал в каком-либо пространстве, не мог быть измерен и даже не обладал физическими свойствами. Всё, что его окружало – бескрайняя пустота, в которой невозможно было ни сдвинуться с места, ни закричать. И, вопреки ожиданиям, такое состояние не дарило ни капли спокойствия... Здесь было холодно и жутко. Делец не знал, сколько времени прошло – оно тут не ощущалось вовсе, – прежде чем где-то совсем рядом вдруг пронёсся мышиным хвостиком тоненький поток тусклого света. Он быстро исчез, но Панталоне точно, совершенно точно его видел! Так что же предназначалось делать? Ответом на вопрос послужила многозначительная тишина... Ну, оставалось выяснить всё методом проб и ошибок? Сфокусировавшись, Регратор снова стал представлять этот лучик. Он воображал, как вытягивает его из непроглядной тьмы, превращая в огромную трещину, в которую обязательно сможет провалиться... Но это не срабатывало. Панталоне начал было полагать, что остался здесь навечно... Пока что-то не промелькнуло снова. А потом снова. И снова. И сновасновасноваснова забегали перед глазами, как фотографии, сделанные с ничтожно маленьким промежутком, едва ли различимые картинки. Регратора будто окатило холодной водой. Время неожиданно ускорилось, и расплывчатые образы смазано группировались в несколько, собираясь и разбегаясь заново. Всё замаячило невероятно быстрой каруселью, и Панталоне успевал только шокированно смотреть, каждый раз сбиваясь с попытки сфокусироваться на чём-то одном. Он видел, ощущал, слышал всё одним разом: Мягкие, дорогие, но всё ещё неприятно трущиеся об кожу простыни. Скользкое тепло на пальцах. Тиканье часов. Регратор прочувствовал, что ему становится жарко. Неужели слова Ясии Богдановны оказались правдивы, и сейчас он действительно имел возможность наблюдать чей-то чужой сон, в котором он присутствовал лично? Честно говоря, Панталоне наивно полагал, что если он кому-то и снится, то точно в роли вечно хмурого и безжалостного антагоноста, который появляется в мрачном кошмаре и обещает забрать у спящего всё имущество, но настроение того, что было ощутимо сейчас, было совсем иным... Значит, по словам бабушки, этот сон снился ещё и мужчине?... Полуприкрытые, полные желания бордовые глаза, направленные вперёд с обжигающей страстью. Блестящий от смазки член, трущийся о чужой живот. Иногда Панталоне выбивался из состояния бытия везде и сразу, на секунду снова возвращаясь в реальность и слыша очень отдалённо знакомый шёпот... В один из таких моментов он очень ясно понял, что покраснел. Процесс, происходящий в сновидении, был всё более и более очевиден; Регратор успел разобрать двух мужчин, находящихся друг к другу до жара близко. Значит, он видит чьё-то очень грязное и неправильное видение... В нём он наверняка будет кем-то вроде застукавшего в неожиданный момент начальника, который ворвётся в комнату и прервёт это бесстыдство... Ведь так? Чернильные кудри, распушившиеся от последовательных толчков. Тепло и узость где-то внизу. Очки, соскользнувшие на самый кончик носа. У Дельца перехватило дыхание. Нет, это совершенно не могло быть правдой! Никто в здравом уме не стал бы фантазировать о том, как Панталоне... Почему у кого-то в голове вообще могли появиться такого толка идеи?! Но ощущения, испытываемые во сне, почему-то переносились и на реального Регратора. К ужасу для себя он почувствовал, как что-то внизу потеплело, собирая копящиеся образы в единый ком... Стало противно от себя. Мерзко от всей этой ситуации. Панталоне предпринял ещё одну попытку «очнуться», но ничего не срабатывало, и он продолжил проходить через каждое чувство, когда-то наполнявшее чью-то извращённую голову. Он разрывался от противоречивых эмоций: было неприятно и тошнотворно, но вместе с этим так хорошо и безмятежно... Мысли не подчинялись никакой последовательности, перетекая одна в другую, сменяясь хлюпающими звуками, липкими образами и мокрымы ощущениями. Голубые пряди, взъерошенные от трения о подушку. Красноватые шрамы. Нужно было хотя бы попытаться думать рационально. Если Ясия Богдановна не обманула, то сейчас Панталоне действительно видел сон своего суженного, воображавшего половой акт между ним и Регратором... Это означало, что Регратору нужно было выцепить все детали и хотя бы попытаться сложить в голове единый внешний вид... Но от попыток разобраться в увиденном у Дельца перехватило дыхание: единственным его знакомым с подобным оттенком волос был... Нет, такое он не посмел даже предположить. Что же, хозяину этого сновидения ведь не обязательно было иметь сон со своим участием, не так ли? Теоретически, ему могли представиться два чужих для него человека, занимающиеся сексом, и одним из этих людей был сам Регратор. Партнёр в его сне мог не быть ни воплощением его судьбы, ни существующим человеком... По крайней мере, сейчас в это очень хотелось верить. ...Не хотелось верить в то, что происходящее, творящееся в пробегающие секунды на самом деле каким-то образом относится к правде и действительности. О чём там лепетала Ясия Богдановна? Элементальная энергия, удачный день? Объяснение было слабым, но того, что нечто точно происходило, Панталоне отрицать не мог. Если бабуля была права в этом, то точно ошиблась в чём-то другом? Может, эти образы вовсе не были чьим-то сном, а если и были, то хранились в голове совершенно левого и не имеющего к Регратору никакого отношения человека? И пускай ему не следовало удивляться тому, что этот ритуал сработал – мало ли, какие ведьмы ходят по Тейвату! – но вся эта сила, связанная с элементами, была известна Дельцу, как часто нестабильная и уж очень заковыристая... Он был уверен, что здесь была какая-то ошибка. Панталоне не мог, отказывался верить в то, что действительно сойдётся с мужчиной! Это было совершенно иск... Краски сгустились. Бледные тонкие пальцы, чувство удушения, ненависти и неописуемого ужаса. Регратора окунули в каждый момент, в каждую эмоцию. Он ощутил жёсткость пальцев, сдавливающих шею, судороги, отчаянные удары коленками и то, как ногти с силой впечатываются в плоть, но никак не могут повлиять на давящие тиски. За считанные секунды лёгкие запылали невыносимым огнём, хлестающим грудь и шею. Отсутствие безопасности, кислорода, желания продолжать эту невыносимую пытку... Стало одновременно холодно и очень жарко, страшно и ненавистно, темно и до одури ярко; Панталоне погрузился с головой в каждый контраст, чувствуя, как с каждым рывком редеет рассудок. Картинок вокруг, эмоций в каждом моменте стало слишком много, и настоящий Регратор, не имеющий ни мгновения на размышления и абсолютно потерянный, взмолился о том, чтобы жестокий морок поскорее его отпустил! Но вместо этого... Он увидел себя, с равнодушным взглядом сдавливающего чужую шею. Всё это время это были его руки. С шумным и рваным вдохом Регратор распахнул веки, даже не жмурясь от больно резанувшего глаза света, до этого казавшегося слишком тусклым. Он дышал так, будто только что вынырнул из воды: плечи Панталоне быстро вздымались, а слишком поспешно входящий и выходящий воздух заставлял горло свербеть неприятным холодком. С ужасом для себя Делец обнаружил, что всё ещё опирался на руки Ясии Богдановны, сжимая их с такой силой, что на месте соприкосновения у бабушки образовались белые следы, и тут же отпрянул назад, оттолкнувшись от последних воспоминаний настоящего кошмара. Ткань перчаток заскользила по полу, и Панталоне рухнул на локти, больно ударяясь костями, но даже этого было недостаточно, чтобы привести его в чувство. Бабушка пыталась что-то ему сказать, но Делец ничего не слышал; слова женщины слипались в неразборчивую массу. Ясия Богдановна смотрела на него обеспокоенно, явно озвучивала утешительные доводы... Но Панталоне будто всё ещё был не здесь. Кажется, транс послужил для него последней каплей. Регратор плохо осознавал, как поднялся на ноги, долетел до коридора и едва ли оделся: прыгнул в сапоги и не удосужился застегнуть пальто. Дрожащими от бурлящего напряжения руками он с силой отворил дверь, выскакивая на улицу и не обращая внимания ни на посыпавшийся на него с крыши домика снег, ни на Ясию Богдановну, старающуюся вернуть ему здравый рассудок. Всё было в тумане, когда он грубо оттолкнул женщину, погнавшуюся за ним, чтобы успеть завернуть его в шарф, прочь от себя, не следя, как сказался на бабуле такой грубый жест. Он развернулся к лесной дороге и что было сил рванул с места, желая только одного: в безопасность, в одиночество, домойдомойдомой. Всего за сегодня было слишком много. Всего за последнюю неделю было слишком много. Всего за последний месяц было слишком много. Всего за последний год... Регратор больше не мог это выносить. Хранить каждую эмоцию в себе, не давая ей никакого выхода, было очень жестоко, и Панталоне переоценил себя, когда решил, что сможет с этим справиться. В последнее время он часто сталкивался с моментами, в которые чувства почти умоляли о хоть каком-то выражении, но Делец, слишком упрямый для того, чтобы прислушаться, должно быть, надеялся, что напористые всплески пройдут сами по себе... Этого не произошло. Фонтан рванул. Его струи теперь хлистали Панталоне по коже, гнали всё дальше и быстрее, не давая возможности снова остановить мгновение, смотря на него с застывшим и равнодушным лицом. Панталоне бежал по скользкой и засыпанной снегом дороге без малейших остановок, поскальзываясь и спотыкаясь, но всё равно двигаясь вперёд. Волосы от упавшего на них снега прилипли к лицу и шее чернушными трещинами, и капли падали на очки, затуманивая окружение только больше, но Регратор игнорировал всё это, задыхаясь от выматывающей пробежки. Многие извилистые промежутки он сокращал прямо через лес, набирая в сапоги снега и совсем не заботясь о сохранности любимой обуви. Он, кажется, даже умудрился испортить один каблук... Но заметить наверняка это было сложно – слишком много источников дискомфорта он испытывал на себе: пальто, свалившееся с плеч, тащилось на одних локтях тяжёлым шлейфом, расстаявший снег ледяными потоками скатывался за ворот, а все мышцы молили о пощаде и хотя бы секунде короткой передышки... Но Панталоне не собирался сдаваться. Он протискивался к дому, чувствуя себя одновременно пустым и слишком полным. Делец завернул на территорию поместья из последних сил, но не умаляя шага. На лестнице в ногах уже закололо, у двери – потемнело в глазах, но Панталоне удержался от того, чтобы свалиться прямо на крыльце, с силой распахивая тяжёлые створки – благо, прислуга не додумалась запереться, дожидаясь господина. Уронив пальто где-то в первом коридоре, Регратор проигнорировал все обеспокоенные взгляды и взволнованные вопросы слуг; он понимал, что выглядит просто отвратительно и создаёт впечатление сбежавшей жертвы маньяка, но почему-то в этот вечер ему было так плевать... Он неосторожно потряс ногами, оставляя сапоги вместе с огромными пятнами от мокрого снега на длинном ковре, и, доковыляв до двери, с трудом ввалился в собственную спальню. Громко хлопнув и прогремев щеколдой, Панталоне изнемождённо обернулся. Всё ощущалось так, будто Регратор был в шаге от обморока... Но Панталоне сделал целых два – до кровати. Он, не раздеваясь, упал на чистые шёлковые простыни, чувствуя, как прохлада от них деликатно разносится по местам с оголённой кожей, и вжался лицом прямо в одну из подушек, морщась и ненадолго лишая себя кислорода. Плотно скомканный пух едва ли заглушил вырвавшийся крик. Нога больше не болела.