~~~
Учительница английского представляет из себя молодую девушку, которая, в этом Тарталья уверен, точно хочет уйти в декрет — других намерений у учителей английского и не существует. Она часто смеется и любит поболтать, конечно, ведь в прошлом году она была еще студенткой, поэтому английского Тарталья не знал и по-видимому знать не планирует. А больше всего на свете она обожает рассказывать про мужа и раздавать любовные советы, из этого плавно выходит, что темой урока в течении сорока с копейками минут не пахнет, поэтому можно вполне легально затыкивать ручкой соседа по парте. Им в этот раз вызвался быть Кэйа. И Тарталью не волновало, пожалел ли он, потому что у друга точно также нет мозгов, и он охотно принял приглашение на дуэль ручками. Тома, будучи самым нормальным из трио, всегда имел роль прикрывающего задницы обоих: начиная от отмазок перед завучем, а заканчивая помощью на тестах. Именно поэтому они сидят всегда на третьем ряду и все на первом варианте с конца кабинета, причем первое правило негласного кодекса дружбы гласит, что Тома всегда позади всех, ведь так ответы передавать удобнее. Вообще, для таких целей лучше использовать тот ряд, который находится около окна, но там заприватил место француз, над которым на всех работах стоят учителя, чтобы не списал из Интернета. Вообще они списать могут везде, поэтому вопрос в первую очередь стоит над словом «комфорт». Но сейчас, это всего лишь урок английского, на котором англичанка дает советы по отношениям. Поэтому он искренне рад, когда Кэйа принимает молчаливое приглашение доводить друг друга до первой просьбы пересесть. Последние пятнадцать минут они пытались уснуть, но Яэ Мико с Итто пресекли это в корне, затеяв немую войну с помощью кидания скомканных бумажек каждому в голову.~~~
Реакция на звонок за одиннадцать лет отточена до предела: первая секунда, а Тарталья уже вылетел из кабинета. Последним уроком физкультура? — В пизду, — синхронно озвучивают мысли Тартальи Кэйа с Люмин за спиной и тут же оборачиваются друг на друга с глупенькими улыбками, дают друг другу «пять». Тарталья улыбается. Свобода. — Они сами виноваты, что последним уроком физ-ру поставили, именно одиннадцатому классу, — выдыхает Чайльд. — Если бы она была третьим, то это никогда не изменило бы ситуацию, — небрежно бросает Люмин, на ходу расчесывая прядь светлых волос ноготками. Ну да. Само слово «физкультура» уже ассоциируется с возможностью свалить из школы. Скорее даже не с возможностью, а с необходимостью. Тарталья косится на перила лестницы, которыми смело воспользовался Тома для спуска, но он слишком сильно устал, чтобы делать что-то активнее простого переставления ног с места на место. Зато не устал, чтобы уйти. Тома умел прекрасно подделывать освобождения с подписями родителей, но у Чайльда это уже будет третьим освобождением подряд, поэтому он принял весьма взрослое и независимое решение: он просто смоется. Взрослым Тарталья назвал его сам. Да реально лень сегодня, что поделать? Оказавшись в мужской раздевалке, Тарталья кинул синий рюкзак на лавку. Скарамуччи нет, ровно как и половины класса. Остались очевидно только самоубийцы, которым нечем заняться в этой жизни. — А я пойду, наверное — сказал Кэйа, когда Тома только вырвал последний белый лист из скетчбука. — Ты не мог раньше сказать? — Тома сокрушенно опустил голову, явно раздумывая над тем, чтобы кое-кому запихнуть этот листик в глотку. Или в другое очевидное отверстие. Тарталья сидит на лавке и думает о том, что его друзья окончательно превратились в идиотов по всеобщему мнению. — Вам не влом? — он искренне интересуется. — Мне, влом потом чуть что получать выговор от всех директоров страны — Кэйа опускает подол белой футболки, скрыв за тканью подтянутое тело со смуглой кожей. Только на руке шрам — это он упал с велосипеда три года назад, а Тарталья на него сверху еще и наехал. Лучший друг, а такое жестокое предательство, но правда он случайно. Зато такой же светлый шрам на пояснице оставил ему уже не Чайльд, а брат, что сейчас скучающе тыкал в телефон на другом конце раздевалки. Хоть Дилюк и выглядел непричастным сейчас, все же раньше ссоры с Кэйей у них были на постоянной основе. Поясница — это Дилюк ткнул ножом в четыре года, причем видимо неосознанно, ведь теперь вообще не помнит причину. Маленький, но видный под глазом — это Дилюк толкнул брата лицом в кусты шиповника. Но потом сам отделался сотрясением, когда Кэйа догнал и врезал со всей дури. Однако из этой парочки самым побитым числился Альберих. — Ясно. Тарталья отвернулся, покачав головой, мол, да, для них все потеряно. Солнце сегодня показываться не хотело совсем, пасмурность заставляла голову болеть, а усталость увеличиваться в геометрической прогрессии. В соседний двор покурить, потом домой и на боковую с обезболивающими таблетками в руке, свисающей с кровати. Именно поэтому во тьме раздевалки, в которую даже в солнечные дни редко попадало достаточное количество света, он пожал руки и Томе, и Кэйе, и нескольким другим одноклассникам. Вылетая из двора школы, боль немного отпустила. Да ладно, это давно знакомый факт: стоит только выйти за пределы любого учебного заведения, как переломы начинают срастаться, боль в горле перестает существовать, а живот будто никогда и не болел, о чем вы вообще? Скрывшись в глуби квартала, Чайльд нащупывает красно-белую пачку в кармане. От-лич-но. Он только вдыхает свежий воздух обветшалого двора и расслабляется, как краем глаза замечает темную макушку. Все становится еще отличнее. Он бесшумно подходит и кладет руку на прямые волосы. Парень тотчас дергается в сторону и большими глазами смотрит вверх. — Да не убегай ты, — Тарталья садится рядом на холодные бетонные ступеньки старого подъезда. Скарамучча же несколько раз обводит его взглядом и тыкает пару раз по экрану, включая переводчик. — А очень хочется. — Огонек есть? — Тарталья игнорирует фразу одноклассника. Вместо ответа Скарамучча молча постучал по карманам темной куртки и протянул ту самую фиолетовую зажигалку, Чайльд же благодарно кивнул. С первой затяжкой во рту почувствовался знакомый вкус, он повернул голову к Скарамучче, когда заметил огонек. Он достал последнюю тоненькую сигаретку, оставшуюся в пачке. Вишневый чапман. — Ты уже совершеннолетний. Твои родители ведь знают? Скарамучча вскинул бровь, на секунду даже посмотрев в глаза Тарталье. — Совершеннолетие тут никакой роли не играет. Не дай бог, они узнают. Моя мать умрет на месте. Тарталья неосознанно смотрит только на лицо француза, выжигая в памяти каждую секунду. Не предпринял только то, что это заметно, ведь Скарамучча косится на одноклассника, а потом невзначай проводит рукой по своей левой щеке, будто отряхивая от грязи. Француз тоже не предпринял то, что это заметно. Немного стыдно. Тарталья реально откровенно пялился, ведь Скарамучча подумал, что у него что-то на лице. Мыслей было много, но когда француз оказался ближе, чем расстояние вытянутой руки, в голове осталось пусто. Тарталья смог сказать что-то дельное только после того, как Скарамучча затушил никотиновую палочку о ступеньку и вздохнул. — Бери, если надо. — Тарталья, теперь уже не глядя, протягивает пачку однокласснику. — Я без вкуса не курю, — француз морщится, но, когда у него не осталось причин оставаться на холоде, все еще не сдвинулся с места, только смешно нахохлился, кутаясь сильнее в дутой куртке, поставил локти на колени и начал чиркать зажигалкой перед носом. — Так, давай сейчас купим. — У меня с собой нет паспорта, а доказывать кому-то, что мне есть восемнадцать лет, у меня желания нет. Тарталья усмехнулся, наклоняясь вбок и прикрывая рукой рот и нос. Глаза улыбнулись еще больше, он это чувствовал. Скарамучча по своей привычке закатил глаза, а потом ими же проследил за одноклассником, когда он через пару секунд остановился прямо перед ним. — Чего ждем? — Quoi? — бедный аж на родном заговорил. Тарталья сам взял его за руку, потянул, чтобы Скарамучча встал. Француз же запоздало выдернул свою кисть. — Поквакаем потом, если ты захочешь. Сейчас можем с тобой пойти купить Чапман, причем он там дешевле продается. Скарамучча недоверчиво глянул на Тарталью и кивнул: — Далеко идти? — Минут пять. Идти рядом с французом раньше казалось нереальным, да, он является одноклассником Тартальи, но учиться в одном классе и видеть человека вне учебы — разные вещи. Абсолютно разные. Листья все еще держатся на деревьях, некоторые уже пожухли, ведь похолодало относительно недавно. Маленькие магазинчики под домом, Тарталья мог поклясться, обладают совершенно иной атмосферой. Вещи первой необходимости, первая попавшаяся волна радио, белая дверь и тусклый свет — все совершенно не так, как в супермаркетах. Тут никто никогда не терялся, будучи ребенком, а кассиры в свою очередь обладают душой. Удивительно. Глазом не успеешь моргнуть, как женщина за прилавком становится тебе чуть ли не собственной бабушкой, которая всегда знает, что тебе нужно, всегда прикроет, ведь посетители все местные и их не так уж и много. Им самим скучно, поэтому нарваться на душевный разговор или новую сплетню проще простого. В этот раз Тарталья пропускает вперед Скарамуччу, что уже начал оглядываться по сторонам, а сам после прошел к прилавку, смотря в глаза женщине с седыми волосами, покрашенными в бордовый, но уже отросшими в корнях. — Как обычно? — женщина отрывается от журнала и с золотой улыбкой от поставленных зубов смотрит на посетителя. — Не, теть Люд, мне Чапман вишневый и… ладно, Мальборо эти красненькие, --- продавщицу он уже давно закадрил, чем только совсем не понял, но каждый раз вываливается отсюда отбиваясь от комплиментов. Женщина кивнула и развернулась к полкам с ровными рядами пачек: — Ну, какой парень вырос, а я еще помню, как ты бегал по дворам и в пистолетики играл, а теперь вот. Какой красивый уже, а глаза какие бездонные, не каждая девушка устоит перед таким красавцем. Её уже не остановить. Скарамучча скривился, но стоял рядом, сняв рюкзак с плеча и опустив его, чтобы не было видно за прилавком. — Ну Вы и захвалили. Сама-то хорошо выглядите, а комплименты делаете мне, — он кладет купюру на тарелочку, одаривая продавщицу самой лучшей улыбкой из арсенала, грубо говоря, отблагодарил за оказанную услугу. — Ой, милок, заходи почаще, я уже и забыла, что современные юноши могут быть такими вежливыми. Ты девушку находи, пока молодой! Обязательно! — она складывает руки в замок около щеки. — Надо, теть Люда, надо, да в учебе весь я, — Тарталья чувствует, как Скарамучча легонько тянет его за рукав в сторону выхода, и дает вывести себя на улицу под возглас: " Бегите-бегите, молодняк!» На улице Тарталья отдал коробочку французу и усмехнулся, выдохнув теплый воздух: — Ну что, уже влюбился? — Чайльд высовывает язык, передразнивая Скарамуччу за то, как его скривило от потока любезностей. — По уши, — бурчит француз. — Учишься ты, говоришь? Если обычно Скарамучча буквально мурчал со своим акцентом, то сейчас это качество использовал на все сто. Подъебывает. — Не покладая рук, — он тихо смеется. Заметив, что телефон впервые на памяти всей школы пропал из рук француза, Тарталья вскинул брови. Он перестал цепляться за переводчик, что определенно обрадовало эго Чайльда. — Где живешь? — В автобусе, — абсолютно спокойно отвечает Скарамучча, пиная камень на дороге носком берцев. — Что? — Блядь, — шипит Скарамучча, — мне на автобус. Живу далеко. Ебучий русский язык. Тарталья старался не смеяться, но конечно же проебался, на что в свою сторону получил только шипящее: " Идиот". Скарамучча сам повел Тарталью из мрачного лабиринта хрущевок к крупной дороге. Пока шли, Скарамучча был как всегда молчалив, на ходу держал тлеющую сигарету в руке, расстегнув куртку в такой холод, только тихо покашливал, пока в конце концов не закончил процесс душевной медитации и тонкими пальцами с бледной кожей, которая стала уже красной, щелчком выбросил окурок в урну. Руки красные, но маленькая родинка на указательном пальце все еще была видна — Тарталья заметил ее давно. Школьники и курят вместе, и видят друг друга по дороге домой только в объятиях этой ужасной привычки, ведь больше некогда. Иронично. Курящий, как последний наркоман, школьник возьмется за сигареты скорее всего только через ровно двадцать четыре часа, если больше не планирует выходить. — Родители не унюхают? — коротко спрашивает Тарталья. Скарамучча оборачивается, показывая холодный непроницаемый взгляд. На самом деле у него всегда такой взгляд, ладно, в подавляющем большинстве случаев. Вечно усталые полуприкрытые большие голубые глаза, в которых плещется самый холодный океан, приливая светлыми пенистыми волнами к зрачку. Тарталья проморгался, когда заметил, что одноклассник что-то уже успел ответить. — Повтори? Скарамучча привычно раздраженно вздыхает: — Я устал от вашего злоебучего языка на сегодня и забыл слово, — он показывает в воздухе короткий странный жест, будто разгоняет воздух вокруг себя. — Выветрится, — догадывается Тарталья, улыбаясь. В любом другом случае француз обратился к телефону, «не задевая гордость». — Да. Но все равно я должен быть аккуратен — других детей в семье нет. Тарталья уронил челюсть и, не думая, тут же ответил: — Отдай семью. У меня еще три ребенка под боком. — Ну и детский сад, — ухмыльнулся француз, щуря глазки. — Ладно. Во всем свои минусы. Готов поспорить, что тебе достается меньше внимания и контроля от родителей, а в моей семье через неделю ты повесишься. — Теоретически, я могу поспорить. — Да ну, — Скарамучча вскидывает брови, все еще приподнимая уголок губ. — Я выиграю в любом случае, ведь в конце я могу не повеситься, а утопиться в раковине. Это все еще мой выигрыш… — он запинается, когда получает подзатыльник. Через пару секунд на горизонте зрения появился автобус с нужным номером. Скарамучча заметно замялся. — За сигареты. Тарталья заторможенно откликается. — Еще раз. — Это было не необходимо, но, кхм, приятно. Весело, — он очевидно выдавливает слова. Пока Скарамучча медленно пытался передать мысли на ломанном русском, автобус уже оказался у остановки, и француз уже успел материализоваться в дверях, — Merci. Ему очевидно сложно и извиняться, и просить о помощи, и благодарить, поэтому этот день оказался огромным шагом вперед для Тартальи. Такое красивое слово… Нужно выучить французский, даже если он знает, что не может нормально учить языки. Ну не дается ему это. Нужно хотя бы начать. Блин, а как они так картавят прикольно, Тарталья не умеет. Он отмер через минуту и почувствовал улыбку на лице. Не обычную натянутую, а искреннюю. Радость. Грустно, что сегодня со Скарамуччей он уже не увидится, но… Чайльд просто счастлив. Он перекинул рюкзак на другое плечо и неспеша пошел домой, пару раз запнувшись на ровном месте. Усталость как рукой сняло, но она снова нашла его уже дома.