Лавкрафт вряд ли видел тьму в таких деталях

Желтый рендж ровер неторопливо пробирался через ночь, бездорожье и завесу дождя; вода каплями ударялась о лобовое, стекала струйками по стеклу, но тут же сметалась дворниками. За рулем внедорожника находилась молодая девушка, которая искренне не понимала, в какой момент ее жизнь превратилась в это. Время близилось к полночи, и Хигучи опять задержалась на работе. Начальник всегда неодобрительно качал головой в ответ на самоотдачу молодой сотрудницы, но позволял работать допоздна, доверяя ключи от конторы. Однако он даже не догадывался, что в послерабочее время девушка занимается тем, что втайне пишет роман — знакомые не раз говорили: «Да у тебя настоящий талант, Хигучи! И зря только вернулась, пропадешь же здесь совсем». По поводу последнего они были правы, Хигучи не была глупа и понимала, какого будущего лишилась, когда, блестяще окончив Оксфорд, вернулась в родной город вместо того, чтобы отправиться в Лондон. Но никто не знал, что у этого решения была причина, и что у причины были бездонные серые глаза, волосы цвета вороньего крыла, такие гладкие, как шелк, и было очень-очень-очень приятно пропускать их между пальцев, когда всегда холодный и мрачный Акутагава забывался и укладывал голову ей на колени. Никогда никому, но она постыдно ценила эти редкие моменты, когда он забывался. Не понимала девушка только почему позволяла ему так открыто использовать себя, почему — почему?! — вопреки всему: здравому смыслу, непогоде и тому, что сердце сжималось, съеживалось при мысли вернуться сегодня все-таки домой, она сосредоточенно сжимала руль, вглядываясь в то, как фары автомобиля рассекают лесную мглу. Ложь (понимала). — Наверное, это безумие, — сипло прошептала Хигучи, чувствуя себя как никогда одиноко, — наверное, я схожу с ума. Когда впереди из темноты проявились очертания заброшенной часовни, девушка выдохнула. На месте. Остановившись и заглушив мотор, она потянулась к лежавшей на сидении рядом сумочке, быстро нашла резинку и, подцепив волосы, собрала их в небрежный хвост. Сжимая в руке фонарик, вышла из машины, немедленно пожалев, что не взяла с собой зонт: дождь усиливался. Если бы только Акутагава заботился о ней, если бы он только знал, на что она шла из-за его зависимости, если бы представлял, что она готова прикатить ночью на старое кладбище в призрачной надежде встретиться с демоном, только чтобы ему не было больно, чтобы он был счастлив. «Ты же счастлив?». Хигучи предпочитала мужские кожаные туфли и сейчас, пробираясь по густой растительности прямо к часовне, она чувствовала, что они насквозь промокают. Тяжелел твидовый дафклот, и влажные пряди неприятно липли к лицу, кроме того, было жутко каждый раз, когда луч фонарика устремлялся на заросшие мхом могильные плиты. Деревянная дверь отворилась со скрипом, прозвучавшем чересчур громко. Хигучи сглотнула и, сжав ладонь в кулак, вошла в часовню. На самом деле, глубоко внутри она не была уверена, что застанет его здесь. Они встречались всего несколько раз, и все встречи, кроме первой, были сугубо по делу и не происходили спонтанно — время обычно назначал он. Почему-то оно всегда приходилось на ночь. (Солнце заходит и демоны крадутся в тенях) Она не знала точно, но какая-то неведомая сила тянула ее сюда, подсказывала, что здесь она найдет ответы. Хотя, конечно, она могла ошибаться, возможно, она просто дурочка и зря только, дрожа от страха и жути, наводимой этим кладбищем, тащилась сюда ночью в дождь, чтобы никого не найти и потом позорно убраться домой. Вздрогнула. «Акутагава разозлится». Без лишнего шума ступая по каменным ступенькам, Хигучи поднялась на последний ярус, отворяя покосившуюся и прогнившую дверь в круглое, практически неосвещенное — тучи закрывали луну — помещение. Через высокие окна без стекол проникал ветер, и девушка поежилась от зловещего сквозняка. И что хуже всего… Она была совершенно одна. Ну, конечно, и на что она только надеялась… — «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся». Небо, полное дождя, вдруг раскололось, и под оглушающе громкий аккомпанемент грома яркая вспышка молнии озарила темный силуэт, застывший в оконном проеме. Хигучи вскрикнула и инстинктивно отпрянула, спотыкаясь. Фонарь выпал из ослабевших пальцев и, со стуком упав на каменный пол, погас. — «Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие»… — как ножом разрезал тишину высокий мужской голос, и через секунду его обладатель изящно спрыгнул с высокого подоконника. Приземлившись и встав во весь рост, Федор посмотрел прямо на Хигучи, и в темноте его глаза сверкали, как два кристалла. Елейно закончил, растягивая слова: —…«Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою». Девушка выругалась, прижимая сжатую в кулачок руку к сердцу, что, казалось, вот-вот готово было вырваться из груди. Даже через толщину дафклота она ощущала его ненормальный ритм. Чертов Достоевский, как же бросало в дрожь от него! — Ты!.. Черт, Боже, ты до смерти меня напугал! Хигучи безучастно смотрела, как Федор подходит ближе и поднимает упавший фонарь. Сглотнув, девушка взяла себя в руки и спросила уже спокойнее и увереннее: — Это цитата, хм, она же из Библии, да? Федор покрутил фонарь тонкими бледными пальцами, и, как по волшебству, темноту, осязаемым коконом обступавшую их со всех сторон, прорезал луч света. — Верно. Послание коринфянам, — сказал Достоевский, склонив голову: черные пряди упали ему на глаза. Он загадочно улыбнулся, и его лицо смягчилось, выражение щемящей сердце нежности отразилось на нем, словно Федор вспомнил что-то давно забытое, неуловимое, но однозначно хорошее. В такой момент Хигучи даже могла признаться себе, что находила этого демона красивым. Но в то же время, было что-то отталкивающее в этой неземной красоте, что вызывало у нее первобытный страх, желание тронуться с места прямо сейчас и бежать, не оглядываясь. Да, лишь малая часть ее личности испытывала подсознательную тягу к этой нечеловеческой ауре. (может быть, это была тяга к смерти, может быть, она правда сходила с ума) Девушка молчала. Федор спрашивал, но она знала, что ему и без ее объяснений известно, что она здесь забыла. Он не нуждался в ответах, но все равно спрашивал, и у нее не было иного выхода, как принять правила его игры. — Я не звал тебя, — сказал он. — Было глупо приезжать сюда в такой час. Если только не случилось что-то из ряда вон выходящее, я прав? — усмехаясь. — К тому же, — язвительно, — довольно самонадеянно с твоей стороны считать, что я сутками торчу в это башне. (Солнце заходит и демоны крадутся в тенях) «Да-да-да, ты прав, сто раз прав, но все-таки мы оба тут, — здесь и сейчас — и оба знаем, почему», — раздраженно подумала Хигучи. Она ненавидела объясняться. — Но все же ты оказался здесь. Значит, самонадеянность, как ты выразился, оправдалась. — Просто везение. Давно сюда не забирался, к слову, но сегодня, как чувствовал, что произойдет что-то интересное. У меня дежавю или мы снова... — Хигучи застыла, когда Федор, вложив ей в руки фонарь, стал медленно обходить ее, —...наедине ночью в этой часовне, — дрожь, когда чужое дыхание опалило ей шею, —...у тебя опять проблемы, бежишь ко мне, наивно полагая, что я вновь помогу… Гром и молнии высоко в небе. — Да уж, романтика. Девушка дернулась в сторону, было неуютно и не терпелось уже скорее перейти к делу. Сверкая глзами, она собиралась возмутиться, но осеклась, услышав смех. Он смеялся над ней! Чертов демон. — Хах, видела бы ты сейчас свое лицо! — сказал Федор, довольный собой, и однозначно добавил, поправляя перчатки. — Успокойся, меня девушки не интересуют. Просто шутка. Так что привело тебя ко мне? Ну наконец-то! — Та девушка, о которой ты говорил, пропала несколько дней назад. Сначала я не обратила внимания, когда она перестала выходить на связь, но… Время шло, а сегодня днем ее нашли мертвой в лесу, — на этих словах Хигучи поежилась. — Ситуация…неприятная. Аку не протянет долго без морфия, его уже ломает, я не знаю, что делать. Девушка вздохнула, глубоко внутри ей было противно от самой себя. Достоевский сложил руки в замок, оставив только указательные пальцы, которые в задумчивости приложил к губам. С равнодушным видом произнес: — И чего ты хочешь от меня? Я не дилер. — Ты говорил, что твой товар — информация. Мне нужен новый...Нужен тот, у кого я смогу достать морфий без лишних проблем. А т-ты знаешь обо всем, что происходит в этом городе. Федор цокнул, замечая, что она не расплатилась еще за ту информацию о медсестре из местного госпиталя, которая не стеснялась зарабатывать на наркотиках. Хигучи стала одной из ее клиентов, хотя морфий она брала не для себя, а для Акутагавы. — Но ты же сам не назвал цену, — возмутилась девушка, вспоминая туманное «услуга за услугу. В будущем мне может понадобиться твоя помощь», — конкретную цену, то есть! — Я не местный Иисус и не собираюсь помогать за «спасибо», Хигучи. Ты выглядела такой потерянной в тот день, что я не мог пройти мимо, но это была разовая акция, не более, — отрезал, впрочем, тут же добавляя, — но могу предоставить информацию когда-нибудь потом, после того, как будет оплачена эта, само собой. Нет.нет.нет. Если Хигучи не найдет наркотики и опять придет в дом с пустыми руками, то Аку… Только благодаря им он все еще был рядом с ней, только из-за них он до сих пор не ушел. Перед глазами стояли злые слезы (на себя, Федора, Акутагаву, которого привязать к себе можно было только таким ужасным способом). Не думая о последствиях, девушка рванула вперед, хватая Достоевского за руки и горячо затараторила: — Подожди, подожди, пожалуйста, мы так не договаривались! Я могу заплатить! Ты же сам не говоришь, что от меня нужно! Что ты хочешь? От меня. Я сделаю, что угодно, — она запнулась. Вряд ли Федор хотел ее тело, он сказал, что девушки его не интересуют, но тогда что? — К чему тянуть, назови уже конкретную цену, я сделаю все, а потом ты скажешь, где найти дилера. Достоевский тихо засмеялся, сбрасывая ее хватку со своих рук. Внезапно он очень внимательно посмотрел на нее и отчеканил: — Ты и вправду глупая. Добавил как бы устало: — Ладно, меня это уже порядком утомило. Во-первых, убери это отчаянное выражение с лица, да, спасибо. Во-вторых, когда ты только зашла сюда, у тебя на лице было написано, что ты собираешься едва ли не заключить сделку с самим дьяволом. Но вынужден разочаровать, я такой же человек, как и ты, — Федор развернулся и, стуча по каменному полу каблуками сапог, направился к окну. Хигучи замерла, наблюдая, как свет показавшейся из-за туч луны белой дымкой обрамлял худую фигуру, а волосы и полы длинного пальто кинематографично развевались на ветру. — И в третьих, — парень повернул голову влево, не оборачиваясь и не смотря на нее, негромко произнес, но слова попали точно в цель, — мне немного стало взаправду жаль тебя. Ты ведь даже не обманываешься: знаешь, что он тебя не любит, никогда не ответит на твои отчаянные чувства — боже мой, такие отчаянные, даже неловко — но все равно цепляешься за своего торчка, что готова унижаться пред тем, кого в мыслях называешь не иначе, как демоном. Хигучи вздрогнула. — К-к-как ты узнал?.. — Первый акт уже начался, поэтому в скором времени все, что тебе дорого, перестанет иметь значение, — загадками продолжил Федор, не обратив внимания на ее испуганный лепет. «Первый акт? О чем он говорит вообще?». — Ты напрасно искала меня, я ничем не помогу тебе сегодня. Разве что, хах, — Достоевский обернулся, одновременно доставая что-то из внутреннего кармана пальто и бросая в сторону Хигучи. Что-то заблестело в лунном свете. Поймав летящий предмет, девушка ощутила в ладони прохладное стекло. Приблизив, она с удивлением обнаружила, что держит в руках баночку с таблетками. — Веронал. Хигучи не поняла, к чему был этот щедрый жест, но все равно поблагодарила, рассеянно убирая пузырек в карман. Впрочем, Федор немедленно пояснил будничным тоном, словно говорил о погоде: — Снотворное. Стоит превысить дозировку, чтобы разом решить все свои проблемы. — Эй! Зачем ты говоришь это мне, это…это же убийство! Она была поражена. — А подсадить своего благоверного на препараты — это, по-твоему, разве не приближает его к неизбежной скорой кончине? — резонно заметил Фёдор, хмыкая. Девушка не нашла слов, чтобы возразить. В опустившейся тишине теперь были слышны только стук ее зубов (сквозняк) и скрип дерева на нижних ярусах пустующей часовни. Достоевский был прав: она напрасно искала его. Здесь нечего ловить. Конечно, она не оставит Акутагаву, и —уж точно! — не будет делать так, как сказал Федор, может быть, стоит обратиться к бывшей компании Аку — той банде мотоциклистов. Наверняка кто-то из них, если не большая часть, сидит на чём-то. Хигучи всегда была умницей, она уверена, что сможет сама найти выход из патовой ситуации, жаль только, что сегодня так вышло. Пора домой. — Я держу тебе услугу и... спасибо за сотрудничество, — вздернув подбородок, девушка решилась оставить последнее слово за собой,— но это не значит, что я намерена выслушивать от тебя подобное, Федор. Это не твое дело и ты «не местный Иисус», — ввернула его же слова, брошенные ранее, — поэтому оставь, пожалуйста, моральные речи при себе. В последний раз задержавшись глазами на мрачной фигуре, Хигучи тихо попрощалась и, наконец, ушла. Стремительно спускаясь по лестнице и держась за шаткие перила, она почувствовала на щеках теплые слезы и со злостью смахнула их рукавом. Теперь казалось, что небо тоже плакало. Было сложно, больно, в висках начинало стучать, голова кипела от непонятных мыслей и вопросов («Все, что тебе дорого, потеряет значение» — что, черт возьми, он имел в виду, и почему она не спросила об этом сразу же?), пузырек с вероналом жёг карман (глупая, зачем я только взяла его, следовало бросить обратно после слов об Иисусе. глупая!глупая!глупая!) Девушка покинула часовню, не оглядываясь. Хигучи не видела, как Достоевский пристально наблюдал за ней с высоты последнего яруса. Федя ухмыльнулся, проследив за тем, как внедорожник торопливо отъезжает от кладбища. На самом деле, он действительно мог не тащиться сюда в полночь, особенно, когда капризы погоды могли ударить по его и так слабому здоровью, но, господи, как же это забавно. Он и впрямь немного повеселился сегодня, было, конечно, занимательно и полезно знать события наперед, но намного (намного!) веселее, когда присутствует элемент неожиданности. Федя не врал, говоря про первый акт, в конце концов, он уже пережил это однажды и знаком с основными сюжетными поворотами будущего. Кто бы не стоял за происходящим, он пожалеет, что связался с Достоевским, ведь Федор собирался включиться в игру на своих условиях и уже сделал первый ход. «Николай...». Нужно только расставить все фигуры, нужно Встретиться со старым новым другом.