Орден
Зал орбитальной крепости наводнили воины. Белоснежные доспехи с золотом и пурпуром отражали свет тщательно отполированными поверхностями. Около тысячи вымуштрованных солдат ордена Сыны Феникса стояли плотными рядами плечо к плечу, выстроенные в десять рот по сотне Астартес в каждой. Перед ними стоял их магистр и капеллан в одном лице — Зиз Офхоль. Он склонил темноволосую голову, держа шлем на сгибе локтя. Безмятежная статуя, не человек. Воины стояли гордо, держа знамена своих рот, ждали слов примарха. В каждом из них читалось смятение: они знали, что их генетический отец — Рогал Дорн. Имя нового полководца-примарха им не было знакомо. Сам Фулгрим же таился в ложе над этими воинами. — Они так... Огромны... И просто идеальны! — его шёпот сорвался от восхищения, он сжал перила и обернулся к стоящим позади Фабию и Омниссиону. — Терра, не говорите, что технологии Империума теперь способны на такое. Они совершеннее, чем обычные Астартес! — Мастер Коул создал новое поколение сверхчеловеческих воинов, космодесант-примарис. Они быстрее, живучее, сильнее. Лучше любого перворождённого космодесантника. И, скорее всего, каждый из них слышал вашу похвалу, — сказал Омниссион в новенькой красной мантии Механикус. — Несколько новых органов, больший рост, а в остальном ничем не лучше прежних, — констатировал Фабий. Фулгрим отдал торжественный жест, хлопнув кулаком по груди. Этот жест ходил в рядах Астартес ещё до того момента, как в приветствие вошла знакомая аквила. А после вышел из ложи. Его доспехи были тщательнейшим образом вычищены и отполированы. Он сменил пурпурную броню на белую, оставляя в прежнем цвете лишь наплечные пластины. Белоснежные волосы были зачесаны наверх, и лишь несколько прядей спускались вниз у лица, касаясь бронированного воротника. Он предстал перед воинами и с торжеством распростёр руки. — Сыны Феникса! Моё имя Фулгрим! Я примарх третьего легиона! Он на мгновение замолк. Заполучить доверие Астартес, когда они знают о тебе либо ничего, либо легенды отвратительного содержания, трудно. От неловкости его избавил Зиз. — Приветствую от имени ордена Сыны Феникса, лорд Фулгрим. И где тот легион ныне, примарх? Не его ли имя наследовали предатели и исчадия варпа? — примарис поднял голову, смотря примарху в глаза. Взгляд искренний, как у ребёнка, без задней мысли спросившего у родителя о чём-то, о чем и думать не культурно. — Да, сейчас они слуги Хаоса. Я совершил ряд ошибок, которые стали причиной гибели моего легиона. На честность всегда нужно отвечать честностью, иначе это посеет семена недоверия. Фулгрим ответил с той же кристальной чистотой, смотря в глаза Зизу. Он опустил голову, выражая своё раскаяние. — Я видел войну, мои племянники, я познал её несовершенную природу. Верных Астартес больше нет со мной, — со стороны Фабия Байла донёсся ропот, — одни погибли достойно, другим повезло меньше... Ведь вам это знакомо?! Вы были на моём месте! И вы страдали, терпели боль, перебарывали себя, сражались за то, что вы верите! И вы совершали ошибки! Фулгрим начал мерять шагом залу. — Идеал, друзья мои, состоит не в том, чтобы не совершать ошибок. Идеал в том… в том, чтобы признать их и исправить. И сейчас я стою перед вами и с гордостью обещаю, что, если вы пойдете за мной, вы будете свидетелями рождения настоящего идеального Империума, о котором мечтал мой дорогой Отец. Орден внимал словам Феникса со спокойствием. В действительности им и слов было не нужно. Они подходили друг к другу, как огромное собранное полотно и последний пазл, которого так не хватало. — Мы сочувствуем вам, лорд Фулгрим. Мы видели предателей, сражали их. Не исключено, что некоторые были вашими детьми. Но не примкнем ли мы к ним под вашим знаменем, лорд Феникс? Не тот ли вы, кто умирает в огне и возрождается в пепле для того, чтобы снова воспылать и оставить пепелище? Фулгрим склонил голову набок с святой улыбкой мученика. — Моя тяжёлая участь доказала мне, что в Хаосе нет идеала! Идеал лишь в том, чтобы освободить Империум Человечества от этой угрозы! — Он с силой хлопнул по кафедре. —Варп заражает земли Империума! Он проникает в сердца верных товарищей и заставляет их предать своих братьев! Враг коварен, но мы сильней! На нашей стороне Император! На нашей стороне наше мужество! На нашей стороне наша сила! — Он поднял руку в воздух, сотрясая её над собой. — И мы покажем приспешникам Хаоса искусство войны! Мы заставим врагов содрогнуться под шагами наших сабатонов! Мы покажем силам зла, что бравым воинам не знаком страх! За Императора!!! После пылкой речи стены зала затряслись от хора низких голосов. В ответ тысяча воинов вторила примарху: "За Императора!”. Они приняли его. Сыны Феникса встали на колено перед Фениксом. — Мы клянёмся в верности, примарх, — от лица всех заявил Зиз. Фулгрим вытянулся. Он увидел тысячу огромных воинов, что преклонили колено перед ним, и его сердце затрепетало от давно забытого чувства. Глаза заблестели восторженными фиолетовыми огнями, в них отражалась гордость, готовая вскружить ему голову. Но вот он спустился с пьедестала и подошёл к Зизу. — Не стоит, вы не должны преклонять колено ни перед кем, кроме Императора. Воины послушно поднялись, изображая аквилу на груди. — Примете ли вы командование орденом? — спросил магистр ордена. Фулгрим улыбнулся и кивнул. — Разумеется. Он нервно сглотнул, поняв, что примарис вблизи еще больше, чем он думал. Он помнил, что Дорн был крупнее его. Потомки тоже получились рослыми парнями. И когда Зиз поднялся, он едва не сравнялся с Фулгримом в росте. Очередное напоминание о том, что нынешний Фулгрим — лишь пародия на примарха. Феникс помрачнел.* * *
На парящей платформе сидело существо. Оно забилось в дальний угол клети, кутаясь в безразмерные одежды. Его плечи сотрясались в немом плаче и были так остры, что казались обтянутыми мертвой кожей кольями. Щеки существа давно впали, свежие багровые швы оплетали большие глаза. Когда-то эти глаза смотрели на мир, заливая его своей жизнерадостной энергией, а теперь сам их обладатель забыл, как звучен его смех. Светлые волосы стекали небрежным водопадом на пол клети вокруг странного пришельца. Их венчала прекраснейшая корона из золотых листьев. Одежды — когда-то чистейшие белые полотна, расшитые золотыми нитями — превратились в жалкие обноски. Но сколь бы не сильна была скорбь остроухого существа, оно выглядело всё так же величественно, как и прежде. И это раздражало. Аэльдари баюкал нечто на руках. Осколок эльдарского черепа, на котором ещё сохранялись следы мозговой жидкости. Существо, что-то ласково шепча, гладило осколок, будто бы он был живым. Услышав скрип несмазанных петель, оно подняло голову, прижимая острые уши к голове. На него смотрел друкхари, безумец, мастер пыток, скульптор плоти. Явно заинтересованный, гомункул наблюдал за аэльдари, привалившись плечом к раме. — Зачем? — спросил пленник. Голос был похож на скрип надломленного хрусталя. — Зачем? — повторил скульптор плоти. — Ты хочешь спросить, зачем я вернул тебе зрение? Я хочу, чтобы ты видел. И прошу заметить, было нелегко. В попытке избавиться от боли ты не только выцарапал себе глаза, но и умудрился вонзить пальцы в свой мозг. Я клетка за клеткой восстанавливал твой организм. За это стоит поблагодарить. — Благодарю, — прошелестел аэльдари, опуская голову. — Но зачем же... Гомункул фыркнул. — Хочешь спросить, зачем я заставляю тебя смотреть? — друкхари пожал плечами, будто ответ и не требовал размышлений. — Это забавно и приносит удовольствие. Аэльдари покачал головой, прижимаясь губами к осколку черепа любимого. — Зачем ты убиваешь... — тихо произнёс аэльдари. — Тебе нет дела до мёртвых... Мясная маска лица друкхари растянулась в жутком подобии улыбки. Он отстранился от стены и раскинул руки, словно самодовольный актёр. — Ради выживания всех, раса должна сгинуть. Души каждого эльдар, не важно, друкхари ли это или экзодит, сольются в одну сущность, которая обретет разум и превратится в нового Бога. Ах, Иннеад, он спасёт нас, лишь немногих верных ему, от нашей слабости перед Той-что-Жаждет! На твоём месте я был бы горд, что твои товарищи — а позже и ты, как только станешь не таким забавным — послужат конструктором для нового необъятного! Пленник молча внимал словам кузнеца плоти. Он подал голос лишь тогда, когда его вновь поволокли прочь из его убежища.