Отпусти

      Привычная горечь лепестков разлилась под языком, обещая почти безболезненно провести Лазара через первые два круга печати. Сквозь темную пучину третьего и четвертого его проводниками станут татуировки на запястьях, но на пятом не поможет даже печать Харса на груди.       Что ждет Лазара на шестом — он не мог и вообразить.       Именно поэтому он предупредил Ханну, что займется новой цепью сегодня, договорившись, что его не будут беспокоить до конца дня, но обязательно навестят вечером. С какой бы силой ни манило благословенное ничто, Лазару нужно будет закончить эту печать. А близость союзников однажды уже помогла ему выбраться из плена всепоглощающей, обещающей вечный покой бездны и вспомнить, ради чего стоит жить. И пусть в тот раз до такого состояния его довел всего лишь четвертый круг, Лазар был уверен, что Ханна при желании вытащит его за шкирку и с сотого.       Лазар хмыкнул себе под нос и, горько улыбнувшись, посмотрел на лежащего перед ним на кровати Харса.       — Будь она демиургом, она давно бы уже поставила тебя на ноги.       Впрочем, обладай Ханна знаниями о ремесле, она вряд ли бы одобрила столь опасную встречу с бездной. Но она просила только не торопиться, беспокоясь, что Лазар недостаточно пришел в себя после переплетения на пару с Веркеном укрепляющих рун. Словно — впрочем, какое в этой ситуации может быть словно? — ей передался страх разочароваться и в этой печати. А Лазар соглашался, подыгрывал, умалчивая, что этот отдых ему ничего не давал, — он беспрерывно был втянут в процесс, даже если ничего не трогал в окружающей Харса цепи, в то время как тело Лазара получало жизненную энергию напрямую от Потока.       Свои-то силы он уже давно исчерпал.       Но Лазар сдержал обещание, отложил книги и оставил в покое рунный узор, позволив себе проводить больше времени с Ханной. В эти дни они не спорили, не ругались, оба осознавали, к чему все может привести, и не давили друг на друга. Много говорили, но в основном о том, что ждет Айрдийский Союз в будущем. Удастся ли с помощью Совета добиться хоть маломальского единства, получится ли избежать конфликтов с противниками Тариана и как контролировать шагарские резервации. Последний вопрос по-прежнему стоял особенно остро, поскольку снимать барьер, чтобы выпустить пленных, Лазар категорически отказывался, но и позволять им плодиться на землях Союза никто не желал.       После одного из таких разговоров, так и не отыскав истины, Ханна заманила Лазара на тренировочный плац. Это был первый раз, когда он взял в руки меч, с тех пор, как частично восстановил зрение, и заново привыкать оказалось ничуть не проще. Но самые крупные из синяков, которыми щедро одаривала Ханна, Лазар получил не только по вине правого глаза, который видел все через призму Потока, но и оттого, что мысленно витал совершенно на другой тренировке. Той, что несколько жизней назад случилась на площади лесного замка, когда он и подумать не мог, к чему приведет его союз с Сопротивлением. Какое там, все его мысли в тот момент сводились лишь к одному: как не потерять голову, не увлечься.       Не влюбиться…       Лазар сглотнул горечь датура и прикрыл веки. Перед внутренним взором тут же возникла заученная печать.       «Что ж, если решил — то решил?»       Набрав полную грудь воздуха, а затем медленно выдохнув, Лазар коснулся кончиками пальцев Потока и извлек первые руны. Колючий холод мигом охватил запястья, требовательно сжал их, будто пытался образумить дурака, предупредить, что если тот решится ступить дальше, то горько пожалеет об этом. Но ради того, чтобы вновь услышать, как родной хриплый голос зовет его юным принцем, ради хитрого блеска в желтых глазах и тепла крепких объятий, Лазар, как и прежде, готов был отправиться за любую черту.       Отбросив все сомнения, он быстро расправился с первыми двумя кругами, в то время как острый иней, постепенно поднимаясь по рукам к глотке, безуспешно пытался проникнуть под кожу. Защитные печати на запястьях не позволяли цепкой хватке Потока скручивать руки в судороге, что серьезно упрощало работу. Однако от голодной до разума пучины, ждущей впереди, они не могли уберечь. Но к подобным погружениям Лазар уже успел привыкнуть. Он с готовностью окунулся в стылую мглу третьего, а затем и четвертого кругов, где лишь на короткий миг растворился в бескрайней бездне. Напитанный Потоком узор в его руках и татуировка на груди, что с каждой новой руной все жарче и жарче прижигала кожу, удержали Лазара на поверхности, не допустив, чтобы он стал частью высекаемых на мертвом языке требований, потеряв себя без остатка во тьме.       А затем с первым же символом нового круга пришла верная спутница ремесла — безупречная, чистая, острая боль.       Поток больше не морочил голову, не обещал избавление от горя и тревог. Он душил, истязал, уничтожал. Каждый раз как в первый: Лазар был уверен, что тысячи тысяч ледяных когтей, рвущих на части тело и разум, его и погубят. Но он снова и снова находил в себе силы продолжать, выцарапывать скрюченными пальцами свежие руны, замыкая один из сложнейших в своей практике кругов. Чтобы впервые перейти к следующему…       Все замерло. Остановилось. Перестало иметь значение и меж тем стало безгранично важным. И предельно ясным. Прозрачным, точно морозный рассвет. Лазар чувствовал себя одновременно всем и ничем. Никчемной крупицей в необъятном мире, но крупицей, способной дотянуться до любого его края, познать любую истину, найти ответы на все вопросы. Ради одного этого стоило использовать эту печать. Лазару оставалось только отделить себя от всего прочего насущного, понять, что важно именно ему, найти свою цель.       И постичь.       Лазар открыл воспаленные веки. Яркий пурпур печати, горящей в его ослабевших руках, ослеплял и в то же время позволял почувствовать, осознать так много потаенного, недоступного обычному восприятию. Связь между каждой руной, в каждом витке печатей Лазар теперь не только видел, но и буквально осязал всем своим естеством.       Собрав остатки воли, он разместил новую часть узора на выбранное для нее место в общей канве, ощущая, как ее влияние распространяется по всей цепи, насыщая и множа ее мощь. Голова кружилась и раскалывалась от боли, скованное усталостью тело желало рухнуть на месте, но Лазар не мог себе позволить расслабиться. Пока действие шестого круга не сошло на нет, он принялся искать то, что столько долгих месяцев ускользало от него. Тот просчет, что не позволял Харсу очнуться.       Но не находил.       Вопреки всем надеждам, Лазар не видел ошибок в цепи. Все печати, залечивающие раны Харса, поддерживающие и питающие его тело, работали в полную силу, ни одна из них не пострадала из-за многочисленных изменений и переплетений. Они делали все, что от них требовалось, а теперь, благодаря новому фрагменту в паутине, и больше, гораздо больше. Но Харс не реагировал.       Лазар подошел ближе к кровати, устало опустился возле нее на пол и взял широкую ладонь в свои.       — Харс, — надломленным голосом позвал Лазар.       Но Харс не реагировал ни на что. Не чувствовал, не слышал. Теперь Лазар видел это до боли ясно.       — Пожалуйста… — Лазар сильнее вцепился в его руку, прижался к ней губами, будто это могло помочь уловить больше, чем позволяли руны, но…       Но Харса здесь не было.       «Прости…»       Горло сдавило горьким спазмом. Голодное отчаяние вгрызлось в сердце и поглотило с головой. Больше Лазару не на что было надеяться.       Он проиграл.       Не справился.       Отдал Харса пустоте.       Лазар резко поднялся на нетвердые ноги.       Сколько прошло времени с того момента, как он начал печать, Лазар не имел представления, но разделался с ней он очевидно быстрее, чем рассчитывал. Отгоняя прочь любые мысли, о своих обещаниях, о вине перед дорогими ему айрдами, перед Харсом — Лазар был виноват, безумно виноват, он знал это, но не чувствовал, он не чувствовал сейчас ничего! — он добрел до двери и запер ее на внутренний замок.       Харс был уверен, что Лазар справится один, о чем он говорил еще в Форасе. И в Ханне он никогда не сомневался. А что оказалось на деле? Да, они довели план Харса до конца. Загнали шагаров в угол, выиграли войну, объединили Союз. Но если Ханна хочет двигаться дальше, то у Лазара не осталось ни единой толкающей его вперед цели. Он выполнил свой долг перед страной и поквитался с теми, кто предал его семью. Без Харса его больше ничего не держало.       Лазар вернулся к кровати и окружающей ее паутине. Злые слезы обжигали глаза, размывая руны перед взором в единое пурпурное марево. Размывая безучастное лицо Харса.       Так даже лучше.       Лазар мог бы потратить больше времени и попробовать аккуратно выплести себя из цепи.       Но он не хотел.       — Прости, — прошептал Лазар и, вцепившись пальцами в ближайшую к нему печать, разорвал ее внешний круг.       А затем еще один. И еще. Не снимал, а ломал печать за печатью. Уничтожал собственными руками то, что с таким трудом выстраивал, на что отчаянно, но тщетно рассчитывал. Пока не передумал, пока в болезненном отрицании не решил, что еще есть, на что надеяться.       Под его напором рухнула одна из питающих их обоих печатей, отчего мигом еще больше закружилась голова. Лазар мысленно отругал себя. Не хватало еще лишиться сил раньше, чем все будет кончено для них обоих.       И без того ослабленный ремеслом Лазар сорвал еще несколько фрагментов и осел на край кровати. Поврежденные печати рассыпались, увлекая за собой соседние; руны, точно крупные вязкие капли, стекали со всех сторон, угасая. Угасала и нить, объединяющая их сердца.       Не желая отпускать эту связь, Лазар прижался к Харсу, вслушиваясь в слабый ритм в его груди. Всей душой надеясь, что тьма заберет его самого раньше, чем любимое сердце остановится навсегда.       Без укрепляющих рун сознание быстро померкло, притупилась и боль. Не осталось ничего, кроме мерного перестука в ушах. Где-то до невозможного далеко раздался грохот, послышались голоса, но было слишком поздно, у Лазара уже не осталось сил реагировать на них. И изменить он уже ничего не мог.       Все что ему оставалось, это растворяться в биении сердца Харса. Которое даже без поддержки Потока отказывалось сдаваться. Которое отбивало и отбивало свой ритм, будто требовало у жизни еще немного времени, не позволяя и Лазару окончательно исчезнуть. Которое, казалось, стало только громче, в разы сильнее… Которое…       «Харс?..»